Они бегут дальше.
Страх нахлынувший с самым первым выстрелом так и не исчезал и Пашка был ему благодарен: он отвлекал его от того, что творилось вокруг. Пашка стрелял, перезаряжал ружье, снова стрелял. Что-то обожгло руку, а затем он шатнулся, получив удар прикладом прямо в лицо. Кто-то тяжелый навалился на него, сбил на палубу, подмяв под себя, вцепляясь руками в ружье, а зубами прямо в нос Пашки. Хрустнуло: рукоять маузера вбилась в висок нападавшего, и Искра с трудом скинула с Пашки обмякшее тело, тут же досылая пулю в голову застонавшего работорговца.
Сверху слышался отборный мат, продолжалась стрельба боевиков, но для команды все уже было кончено. Рвались в каютах гранаты, корчился в рубке, выронив тяжелый револьвер, капитан, палубы шили сквозь темноту захваченные революционерами пулеметы и жадно клевали упавших примкнутые к стволам штыки.
Кто-то из работорговцев успел вырваться палубу и броситься за борт, но высокие волны охотно влекли таких на острые камни, укрывшие высокий берег. Смолкли последние крики. Последние выстрелы отзвучали.
Над морем занимался рассвет. Яркий и непередаваемо алый. В его красном свете искрилась вода из насоса, смывая рубиновые потеки на лестницах и стенах. Холодный, легкий ветер медленно уносил пороховую гарь. О том, что все произошедшее не было для стоящих на палубе тяжелым ночным сном, говорили теперь лишь тела перед ними.
– Как ты? – Искра тронула Пашку за плечо. – Ничего, в первый раз всегда трудно, это пройдет.
Пашка не ответил, он глядел то на трупы работорговцев, буднично кидаемые за борт, то на свою перевязанную, простреленную в двух местах руку, то на майку, залитую кровью из разбитого ударом приклада носа. Он улыбался Искре.
– Ты знаешь, я никогда еще не чувствовал себя таким живым как сейчас.
Парень и девушка еще долго стояли на палубе, разговаривая о произошедшем и смотря, как по мачте сухогруза медленно поднимается вверх красное знамя.
Корабль ускорял ход, идя на помощь далекому осажденному городу.
Глава 11
I
Двенадцать дней провел Тарен Саидов на зыбкой грани жизни и смерти. Сутками в пропахшем кровью и карболкой медицинском вагоне руки врачей удерживали молодого барона от падения в вечное небытие.
Разорвавшийся рядом с ним снаряд лишил барона нескольких литров крови, килограмма мяса, глаза и четырех пальцев. Только на тринадцатый день, ослабевший, блестящий болезненным потом Тарен Саидов смог с трудом подозвать своих гвардейцев, велев дотащить его до штабного вагона. Впрочем, что-то предпринимать было уже поздно.
Самые идейные отряды были перемолоты в боях с успевшим подойти к городу подкреплением, а самые безыдейные разъехались по округе, грабя деревни и села. В лагере, замкнувшем кольцо вокруг Краснознаменного, начинались болезни, а в округе все чаще появлялись местные партизаны и прекрасно обученные диверсионные группы, хорошо вооруженные и поддерживаемые танками Т-72. Одни люди говорили, что военных прислал союзный Ростов-на-Дону, другие, что это наемники из северных городов, нанятые за немалые деньги купцами Перегона, а кто-то и вовсе шептался об организации АТОМ, но как бы то ни было, из-за подошедших танков почти вся артиллерия, что раньше долбила по городу, теперь была привлечена для отражения атак бронетехники.
Первые наемники начали бежать из лагеря Тарена Саидова сразу после его ранения, оставляя посты и уходя в Пустоши. Затем ночами стали сниматься небольшие отряды. Щелкали выстрелы ТТ, отсчитывая жизни пойманных дезертиров, стучали пулеметы вслед уходящим, но армия таяла с каждым часом. Сейчас, две недели спустя, лагерь стали покидать уже не только солдаты, но и командиры, уводя в степь КАМАЗы груженые добытым в грабежах добром. Вытертые ковры и уцелевшие телевизоры, лампы и ящики консервов, визжащие свиньи и довоенная мебель, токарные станки и инструменты, рулоны тканей и набитые золотом и серебром шкатулки все это было свалено в кузовах спешно уезжающих обратно на юг машин.
Каждый вечер Тарен Саидов проводил в своем обитом бархатом штабном вагоне и, не обращая внимания на боль от незаживших ран, все перекладывал и перекладывал искалеченными пальцами военные карты, словно пытался с их помощью разложить на столе пасьянс. Пасьянс не складывался. До утра горел свет, а затем бензиновый барон с бранью разгонял генералов и хромая уходил к себе в купе, где забывался тяжелым, наркотическим сном, под ласковый шепот женщин своего гарема.
Атаки на город провалились одна за другой. Не хватало и людей и снарядов, а за разбитыми пушками стенами горожане успевали сооружать баррикады, и взобравшиеся в проломы боевики встречались ружейно-пулеметным огнем, от которого не было спасения. После третьей по счету попытки взять стены Краснознаменного, Тарен Саидов окончательно исчерпал все возможности для штурма города. Армия разлагалась и таяла: броневики раннее обвешанные от осколков мешками с песком, теперь красовались узлами с тканями и бельем, а к противокумулятивным сеткам были приделаны самодельные клетки с курами и гусями, начиналось пьянство, и дикий еженощный разгул, с захваченными в плен рабынями. Приказы бензинового барона больше не исполнялись, и каждый полевой командир начинал творить то, что хотел он сам.
Между тем дела продолжали ухудшаться, Перегон выслал отряды на помощь Краснознаменному. Партизаны громили обозы, везущие в лагерь еду, а банда Графини охотились за идущими к работорговцам боеприпасами. Бригада Заводских в одну из ночей на плотах переправилась по реке и пополнила гарнизон города. Действующие против баронов танки во время одной из атак уничтожили склад боеприпасов и несколько крупнокалиберных пушек. А сухогруз из Трудограда, который Тарен Саидов надеялся использовать для речного десанта, судя по сообщениям шпионов шел к городу уже под красным флагом.
На сороковую ночь осады бензиновый барон, хмурый и серый лицом, уже несколько дней не трогавший ни вина, ни морфия, хромая вошел в радиоузел. Сев в поставленное для него кресло, Тарен Саидов долго молчал, силясь принять непростое решение. Затем, кивнув сам себе, велел отбить в Трудоград ровно два слова «Дядя, приезжай».
II
Ахмед-Булат явился так быстро, как позволил форсированный двигатель его бронетранспортера.
Поднимая столбы пыли, его увенчанный чучелом орла БТР вкатился прямо в центр баронского лагеря. Встреченный восторженными криками солдат и офицеров генерал, не тратя времени, направился к штабному поезду. Внутри он помолчал, всматриваясь в изрезанное осколками, лишенное глаза лицо племенника, осторожно пожал бензиновому барону искалеченную руку, после чего сразу начал действовать. Не задавая вопросов, ибо итак следил за всем происходящим из Трудограда, он вдруг по-разбойничьи подмигнул Тарену и вышел на подножку штабного вагона. Громким, хорошо поставленным голосом генерал обратился к бойцам. Он взывал, приказывал и объяснял. Генерал любил говорить речи и эта заняла у него без малого два с половиной часа, но с каждым его словом в глазах стоящих перед ним солдат все больше разгорался тот фанатичный огонек, что был так нужен Ахмед-Булату.
В этот же вечер генерал начал наводить порядок в лагере: он награждал и расстреливал, вешал и поощрял, поднимал в звании и лишал должностей.
Костров вокруг Краснознаменного теперь становилось все больше, возвращались боевики и бронемашины, а из Трудограда в кузовах КамАЗов явились нанятые генералом урки и прочие отморозки, желающие разжиться деньгами.
Когда банды мародеров снова стали напоминать единую армию, Ахмед-Булат начал муштру. В десяти километрах от Краснознаменного была построена стена и ров, высотой и шириной повторяющие укрепления города. Солдаты каждый день штурмовали преграду, учились преодолевать ее на веревках с крюками и с помощью лестниц обшитых броней пожарных машин. Строились макеты улиц, на которых командиры объясняли тактику атак и строились макеты домов в полную величину, которые раз за разом захватывали штурмовые группы, составленные из лучших бойцов. Вооруженные гранатами и огнеметами, ручными пулеметами и тяжелыми бронежилетами, они должны были стать тем наконечником копья, что пробьет наконец оборону, взяв самые укрепленные точки города.
На столбах вокруг Краснознаменного страшно закачались трупы пойманных партизан, на дорогах стали возникать новые и новые блокпосты, и вскоре снабжение наладилось, а призрак голода в лагере отступил.
Радовало ли это Тарена Саидова? Лишь в первые дни. То, что призыв генерала в его войска был ошибкой, он понял очень быстро.
Молодой барон отлично видел, как смотрели на генерала солдаты и их командиры прошедшие десятки победных войн под командованием Ахмед-Булата. Он отлично видел блеск в глазах полевых командиров, которым генерал легко раздавал захваченные трофеи и еще более захватывающие обещания.
С каждым днем, опальный генерал получал все больше власти над отрядами и скоро уже почти не обращался к племяннику, отдавая тот или иной приказ. Без ведома Тарена Саидова Ахмед-Булат заключил мир с Перегоном и несколькими отрядами наемников, изрядно облегчив тем осаду, без ведома племянника вел переговоры с шайками бандитов и партизан.
Все чаще Тарен замечал, что в штабном вагоне командиры обращаются к его дяде уже напрямую, совершенно не обращая внимания на измученного ранами барона.
Это не удивляло его. Верные люди уже доставили барону копии переписки генерала с богатыми семьями Бухары. Все письма касались вопроса дальнейшего устройства власти в городе. Ахмед-Булат же лишь улыбался племяннику, прекрасно зная о том, что знает тот из писем. Генерал слишком хорошо понимал, насколько он нужен под Краснознаменным, как знал он и то, что в случае новой опалы на его защиту поднимутся все солдаты лагеря.
III
Война оставила на советской земле не только шрамы. После Войны в степях под Одессой и на руинах Севастополя, в разрушенном Баку и сгинувшем в огне Краснодаре оказалось множество брошенных натовцами бронемашин. Большая часть из них, фонящая радиацией или развороченная ракетами советских самолетов, так и осталась ржаветь под безразличным небом. Большая, но не вся. То, что можно было починить, было очень быстро введено в строй, попав в армии, отряды полевых командиров и просто в бандитские шайки.