Сцену окрасили отблески огня. Мимо пробежали напуганные краснознаменцы.
– Драпают… – процедила Ника, всматриваясь вдаль.
– А как тут не драпать? – матрос пожал плечами. – Ты гляди, как тот броневик из огнемета поливает. Ишь, пыщет, что твой дракон, аж отсюда жарко. Считаю нашим пролетарским долгом жахнуть по нему на прощание из всех наших огневых средств.
Ника и Кипятков кинули в бомбомет красный как кровь пропановый баллон набитый взрывчаткой и приникли к орудию.
– Опускай левее!
– Ствол ниже!
– Поворачивай! Ага… Ну что, Кипятков, готов?
– Рано. Мы второй раз эту дуру зарядить не успеем.
Звук бронемашины приблизился. Кипятков приник к стволу бомбомета.
– Ждем… Доверни-ка малость ствол… Ждем…
Лязг гусениц наползал на зрительный зал.
– Ждем…
Лязг стал оглушительным. На матроса и летчицу через всю сцену поползла огромная черная тень, а красные прожекторы заметались по декорациям. Музыка оркестра дошла до своей кульминации, а затем все прекратилась. В театре вдруг повисла мертвая, гробовая тишина.
– Вот теперь пора, – отчетливо разлетелся по сцене голос Кипяткова.
Бомбомет вздрагивает, выплевывая густое облако белой пудры. Выстрел, словно гром, разносится по залу, звук мечется, бьется об потолок, стены, начинает стихать, но секундная пауза после него заканчивается и баржа озаряется рубиново-багровыми прожекторами. Под невообразимый грохот из-за сцены, позади Ники и Кипяткова падают картонные шестерни и бронелисты.
Летчица и матрос обнимаются, а затем вновь заряжают бомбомет, стреляя по опешившим врагам. Зал аплодирует, свистит.
Ника вскакивает из укрытия, смотря на дело их рук.
– Ого, как полыхнула машина.
– Ага, прям как огонь мировой революции. А хорошо у них пехота горит с ней за компанию… Прям глазу приятно… Ну что? Выходит, живем!
– Горит, да не вся, – Ника с печалью посмотрела вперед. – Они все равно идут в атаку.
Улыбка исчезла с лица матроса, когда он посмотрел из-за укрытия.
– Да… Рано мы порадовались. Давай Ника, еще баллон остался, отстреляемся по ним, пока время есть. Да, держи-ка мой ТТ: у меня еще в карабине патроны остались. И давай попрощаемся. Потом уже не успеем.
Свет погас. Сцена ушла в темноту. Затрещали и быстро смолкли пулеметы. Несколько раз пролаял карабин. Грохнул ТТ. Повисла полная тишина.
Свет вернулся снова, и сцену заполнили болезненные ломкие тени. Бомбомет валялся перевернутым, а вокруг лежали тела защитников и атакующих.
Кипятков тяжело прислонился к станине, пытаясь выдернуть чеку из гранаты, но руки не слушались. Тарен Саидов, неторопливо подошедший к нему вместе со своими солдатами, выбил лимонку из рук матроса. С любопытством разглядывая его и летчицу, он сел перед ними на корточки.
– Ну что, помогли тебе твои бомбы? – бензиновый барон вытащил золотой пистолет из расшитой жемчугом кобуры. – Сколько народа вы перегробили и ради чего? Все, нет у вас больше города. Солдаты! Продвинуться вдоль причала и ударить по защитникам города с тыла!
Тарен Саидов поднял пистолет, направляя его то на матроса, то на летчицу. Девушка лишь тяжело улыбнулась барону.
– Мы сражались не зря. Мы смогли выиграть время.
Внезапно вспыхнувший яркий электрический луч выхватил из глубин сцены белый силуэт сухогруза украшенного кумачовыми знаменами. На высоченном помосте, изображавшем палубу, толпились вооруженные люди с красными бантами, а за ними темнели устремленные ввысь металлические водопроводные трубы со щитами, долженствующие изображать гаубицы.
Буревестник и Искра стояли на самом носу корабля, приложив к глазам бинокли, и поочередно давали команды:
– Орудия! Первое, второе к бою! По скоплению противника, картечь! Прицел сто двадцать, трубка пятнадцать! Огонь! Снарядов не жалеть!
По железному листу за кулисами ударил молот, и гром орудий оглушил зрительный зал.
– Есть попадание! – Буревестник взмахнул маузером и вновь приложил к глазам бинокль. – Перенести огонь на идущую к причалу артиллерию! Фугасными! Есть накрытие! Третье, четвертое орудие – огонь на бронемашины работорговцев!
– Товарищи бойцы! – белокурая Искра встала перед шеренгой матросов. – Пулей и штыком ударим по чуждым революции элементам!
Буревестник, схватив красный флаг, ловко спрыгнул на крышу стоящего под кораблем здания, а с нее перепрыгнул на землю, встав прямо перед Тареном Саидовым.
Наступила пауза.
Бензиновый барон долго смотрел на выросшего перед ним человека. Наконец Тарен Саидов тяжело вздохнул и покачал головой.
– Не впечатлен. Вот мой вердикт. Я совсем не впечатлен этим дешевым представлением. Сейчас мы перегруппируемся и контратакуем пристань снова. Вы что, думаете, можно переломить ход боя, паля из пары пушек? Опусти знамя парень. Твоя страна мертва, а твое время давно вышло.
Буревестник не дрогнул. В его глазах горел огонь.
– Можно уничтожить страну. Но нет в мире такой силы, что могла бы уничтожить идею. И потому мы будем драться с тобой до последнего человека.
– Это меня вполне устраивает, – пожав плечами, Тарен Саидов поднял Стечкин. – Сколько вас там вышло на сухогрузе из Трудограда? Двадцать человек? Тридцать? Мне хватит одной обоймы или сразу доставать вторую?
Искра свесилась через перила.
– Нас тут на сухогрузе семьсот человек, гражданин барон. Мы агитировали в каждой деревне, мимо которой плыли, устраивали митинг в каждом селе и городе. И теперь у нас здесь семьсот добровольцев при оружии и штыках.
Тарен Саидов икнул и, выронив пистолет, отступил за спины гвардейцев, бормоча про то, что в гробу он видел все эти коммунистические фокусы.
Удары барабанов заглушили его дальнейшие слова, под их гром прыгали на сцену лихие матросы в чешуе пулеметных лент, спускались вооруженные винтовками охотники и рыбаки, сжимающие автоматы рабочие и крестьяне.
Хор грянул: «Вставай проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!» и лежащие на сцене бойцы Краснознаменного вновь поднялись на ноги, идя в свой последний и решительный бой. Вместе с пришедшим им на помощь десантом они смяли, раскидали работорговцев, обращая их в бегство.
Занавес тяжело опустился на последней ноте Интернационала.
Последовавшие аплодисменты были оглушительны.
Одна половина стоящего на станции поезда светилась теплым электрическим светом: вагон ресторан, несколько купе для командиров и верных гвардейцев из охраны. Другая половина была темна и мрачна. Уходящие вдаль товарные вагоны с наваренными на них решетками и замками были предназначены для рабов.
Тарен Саидов метался по платформе, подгоняя своих солдат:
– Быстрее ослы! Быстрее! Краснознаменцы идут в контратаку! Скоро они будут в лагере! Цепляйте к поезду все товарные вагоны что сможете найти, набейте в них всех пленных, что у нас есть! Сейчас же, сейчас же уходим, уходим, уходим!
– Ну что, как там прошел штурм? Победили надеюсь? – обсыпанный белой пудрой призрак Ахмед-Булата неторопливо подошел к барону.
– Поди ты к черту! Ты вообще сам виноват! Ну ничего… Я еще отыграюсь… Пленных мы взяли много: и под Краснознаменным, и под Новыми Зорями, и под Фогелевкой. Конечно не бункер Госрезерва, но хоть немного отбить затраты получится. Сто человек на вагон, тридцать вагонов, даже если половина доедет, и то копеечка будет. Ох… Ну зачем я тебя только послушал и влез в эту авантюру?
Тарен Саидов и призрак обменялись взглядами. Воцарилось молчание – призрак Ахмед-Булата намертво забыл свою дальнейшую реплику. Наконец, когда тишина над сценой стала совсем гнетущей, а зрители стали шушукаться, призрак не нашел ничего лучше чем рассмеяться замогильным смехом и исчезнуть в клубах паровозного дыма. Впрочем, скрылся он не с первого раза, так как далеко не сразу смог найти укрытый работой дым машины люк в полу.
Свет погас. Застучали колеса, и поезд с рабами тронулся, увозя три тысячи невольников в далекие земли бензиновых баронов. Бархат кулис упал, отсекая зрительный зал.
Задник изображал мирный березовый лес. Маячила желтыми окошками деревянная будка стрелочника. Перед ней на сцене стоял подбитый броневик работорговцев, на тупорылую башню которого было взгромождено плетеное кресло-качалка, в котором сидела девушка в рубиново-красном платье и черной кожанке. Проигрыватель неторопливо крутил пластинку с русскими романсами. Графиня обмахивала себя страусиным веером и время от времени поднимала к глазам театральный бинокль, смотря прямо в зрительный зал.
– Маркес! Ну что? Едут?
– Так точно!
– Сколько?
– А шут его знает, все вагоны облеплены боевиками.
– Ясно, сделай мне кофе… И подай на том советском сервизе, что я велела беречь.
– Еще там перед поездом бронеплощадка с пушкой.
– Ясно, значит неси кофе в ГДРовском сервизе, который я держу на крайний случай.
– И там еще пара зениток стоит.
– Ясно. Неси японский сервиз, который я велела не трогать. Давайте, мальчики, докапываем окопы, доносим мешки с песком, и по местам! Нельзя дать им восстановить разобранные пути.
Из-за кулис раздался стук колес, Графиня вскочила, указывая на горизонт:
– Из пулеметов и противотанковых ружей пали!
Над сценой засвистело, начали вспыхивать и гаснуть прожектора: с поезда Тарена Саидова открыли ответный огонь.
Старая дым машина, кажется помнящая еще Хрущева, гнала дым и в этом дыму появились живорезы Тарена Саидова, сходясь в бою с отрядом Графини.
Раздался рокот барабанов, звон литавр и сцена ушла в прошиваемую красными прожекторами тьму, в которой метались искаженные тени.
Подручные один за другим подбегали к броневику Графини, делая донесения.
– Тарен Саидов предлагает сдаться! Гарантирует жизнь!
– Пошлите его к черту, и предложите сдаться ему! Поднять знамя и играть музыку!
– Тарен Саидов предлагает деньги!
– Так возьмем же их с его трупа!
– Их солдаты прут отовсюду! У нас уйма убитых, а в баррикадах бреши!