– Выпьем, друг Хайме! За старое время, за всех ушедших! Какой бы веры они не были! Совсем забыл за разговорами гостинец. Я ведь тебе окорок свиной привёз. Редкая штука в наших краях.
Злат пошёл к повозке. Долго возился в темноте, искал. Подошёл по пути к лошадкам, проверил ячмень, потрепал холки.
– Один уже початый крепко. Зато второй нетронутый.
Хайм сразу схватился за нож.
– Что же ты сразу не сказал? Я уже баранины наелся.
Строганул кусок, положил на лепёшку. Сначала себе, потом Злату.
– Юноше не предлагаю. Порядки знаю. Где же ты добыл такую редкость?
– Это принадлежало некому Санчо из Монпелье. Теперь ему оно уже не нужно.
Налили ещё под мясо. Наиб не спеша и подробно поведал всю историю. Хайме слушал молча. Потом внимательно рассмотрел окорока.
– Прав ты, история тёмная. Такие окорока делают не в Генуе. Их делают в Арагоне. Да и имя Санчо, скорее арагонское. Видно, парень был каталонец. Говоришь у Дымука помощником был?
– Теперь он не Дымук, а почтенный Бонифаций.
Хайме презрительно усмехнулся.
– Был и мусульманином, и православным. Теперь к нам подался. А верит, как и верил только в золотого тельца. Знаешь, что ещё мне странно в этой истории? Эта штука называется хамон. Собственно, ничего сложного – вялёная свинина. Солят крепко, потом вялят. Дело долгое, кропотливое. Сначала в сырости держат, чтобы солью получше напиталось, потом сушат. Месяцы уходят. Зато хранится хорошо. Разумеется, хамон бывает разный. Это и от мяса зависит, и от того, кто делал. Так вот, эти твои ноги такие же разные, как погонщик мулов и епископ. (Хайме наклонился к мешку). Видишь, у этого окорока, что мы едим, копыто белое. И мясо не так просолено. Это простой хамон, без затей. Делают его про свой обиход. Теперь смотри нетронутый окорок. Копыто чёрное. Это особая порода свиней. Из них делают самые лучшие окорока. Их и откармливают по особому, и поят. Да и сам хамон более выдержанный. Понюхай. А ещё лучше, отрежь и попробуй. Чтобы такой хамон сделать его нужно чуть ли не год вялить, солить, таскать из помещения в помещение. Где посуше, где похолоднее. Даже время года нужно подгадывать. Это – лакомство для избранных.
– Может, он его и берёг специально для долгой дороги? Ты ведь говоришь, он лучше хранится. Зачем вот только недоеденный бросил? Не помешал бы в дороге.
– Ты говоришь он с мешком денег убегал. Взял самое-самое. Одно могу тебе сказать. Эти окорока могли ему привезти только из Арагона. Это очень далеко. Тёмная пташка этот Санчо. Говоришь у него ещё плащ был дорогой?
– Князю не стыдно носить.
– Чего занесло каталонца в наши края? Да ещё с генуэзцами?
– Я прошу тебя помочь. Осмотреть вещи убитого. Может ты заметишь, что-нибудь такое, на что я не обращу внимание. Как в этих окороках. Или в сундуке окажутся какие бумаги, которые нужно будет прочитать. Бонифаций говорил, что он был учёным человеком.
Снова выпили и закусили хамоном. Илгизара, объевшегося баранины уже стало клонить в сон. Ему так захотелось развалиться сейчас на кошме и смотреть, как по Млечному Пути струятся в бесконечность звёзды. Словно услышав его мысли, наиб сказал:
– Да ты приляг, Илгизар. Отдохни. А я ведь, Хайме, ехал я к тебе по другому делу. Вот, взгляни.
Хайме взял протянутую ему вещь, завернутую в тряпицу. Поднёс к огню. И вскочил! Словно рванула его вверх невидимая сила.
– Откуда это!?
– Признал рукояточку?
Хайме бросился во тьму. Было слышно, как он зашёл в дом и над старым кладбищем воцарилась тишина. Только шипели факела и трещали цикады. С Илгизара слетела дремота. Снова раздались шаги в темноте, и Хайме подошел к огню. В руках у него было два ножа. Хорошие охотничьи ножи с рукоятками, оплетёнными берестой. И с одинаковым деревянным резным навершием в виде птичьей головы.
– Один к одному. (Злат цедил слова тихо, буднично). Сегодня утром его в ворота воткнули у церкви в моём квартале.
– Кто?
– Не видели. Приходил к церкви какой-то человек в чёрном кафтане. Подождал пока выйдет кто постарее и спросил, жив ли епископ Измаил?
– Измаил!?
– Вот то-то и оно. Епископ. А его уж боле двадцати лет, как сана лишили. Узнал про это, что Измаил давно на покое живёт в здешнем подворье и ушёл. Не спеша, говорят, так пошёл, не оборачиваясь. А потом над воротами подворья вот этот нож и нашли. Там высота, как раз косая сажень. Я еле на цыпочках дотягиваюсь. А воткнут был глубоко – еле вытащили. Вот мне и принесли, чтобы разобрался. Может это оскорбление служителям церкви или угроза? Ну, а я сразу к тебе.
– Оставишь его мне?
– Тебе и вёз. И окорока тоже.
– Что будешь делать?
– Моё дело известное. Искать. В тот же день, как убили жену сокольничего, к нему домой тоже приходил человек в чёрном кафтане и спрашивал – дома ли хозяин. А кто же в Сарае не знает, что Урук-Тимур сейчас с ханом на Кубани?
– Чужеземец, значит. Издалека.
XI. Нераскрытое преступление
Проснулся Илгизар на рассвете. Нежно-розовая заря ещё только начинала заливать светлеющее небо. Был тот самый час, когда над землёй воцаряется тишина. Ни ночных цикад, ни птичьих криков. Только редкие отрывки чьего-то далёкого-далёкого разговора изредка долетали в холодной тишине от домиков у реки. Злат уже сидел на кошме, не спеша жуя лепёшку.
– Ну, что, брат Илгизар. Последняя звезда, до которой ты должен был успеть позавтракать, уже погасла. А до последней ещё ох как далеко. Но, я думаю, ты ещё долго не проголодаешься после вчерашнего кебаба. Поэтому давай сделаем то, для чего я тебя сюда притащил. Сходим к великим усыпальницам. Кто знает, когда ещё сюда забросит судьба.
Он ловким движением отправил в рот последние крошки и вскочил.
– Пока Хайме собирается, мы с тобой успеем сходить к мазарам. Хайме решил ехать с нами.
Они прошли через небольшую калитку в высокой стене возле мощных дубовых ворот и очутились на пустынном и безмолвном кладбище. Невысокие надгробия и простые могильные камни, покрытые золотистыми лишайниками, угрюмо выглядывали из горьких степных трав. Однообразие нарушали редкие деревья, невысокие кирпичные склепы, а в самом центре кладбища, подавляя всё вокруг, высилось несколько величественных зданий.
– Здесь упокоились великие ханы, – понизил голос Злат.
Его приглушённые слова всё равно прозвучали в этой мёртвой предрассветной тишине, как возглас, отдаваясь эхом. Только розовеющие верхушки деревьев и крыши мавзолеев не вязались с мыслями о бренности и смерти. Разгорался новый день, с ним шли повседневные заботы, вступала в свои права жизнь. Даже в этом царстве мёртвых.
– Вот здесь лежит великий Тохта. Любимец богов – он умер совсем молодым. Это был великий хан. Но, не осталось после него ни сыновей, ни внуков. Долго ли простоит этот великолепный мавзолей? Пойдёт одно-два поколения, уйдут те, кто его знал и помнил и забудут того, перед кем трепетал весь улус Джучи.
Чтобы как-то поддержать разговор и философское настроение Илгизар прочёл стих:
– Из всех, кто ушёл, не оставив следа, вернётся ли кто для рассказа сюда?
Прочёл по-персидски, но на этот раз наиб не стал прикидываться невеждой. Он задумчиво откликнулся:
– Ас-Самарканди. Только сейчас больше к месту другой его стих: не каждый, кто ищет, находит; не каждый, кто уходит, возвращается.
Яркие изразцы на стенах уже кое-где отвалились, стены покрылись разноцветным лишайником. Но, перед мавзолеем цвели прекрасные розы, сверкавшие хрустальными капельками росы.
– Это Хайме, – указал на цветы Злат, – Садовничает здесь.
Он обошёл мавзолей и остановился у мраморного надгробия без надписи. Оно всё утопало в цветах, а по бокам безмолвными стражниками застыли два золотистых можжевельника. Илгизар никогда не видел таких.
Остановившись перед камнем, наиб перекрестился.
– Вот, брат Илгизар. Здесь лежит Намун. Присядем.
Рядом была вкопана небольшая скамеечка. Злат примостился на неё и вытащил кусок вчерашнего окорока.
– Он любил мясо диких кабанов. Говорят, что съедено на поминальном пиру, попадёт на стол усопшего в заоблачных кущах. Ты постись, а я поем.
Хорошо было сидеть и молчать в этом тихом уединённом месте, которое быстро заливали лучи восходящего солнца. Пахли цветы.
– Батый тоже здесь похоронен?
– Нет. Говорят, что могилу его не знает никто. Он умер где-то в ваших краях. Здесь первым был похоронен его сын Улагчи. Он стал ханом ещё ребёнком и за него правила мать. Потом здесь похоронили Берке. Вон его мавзолей. Там лежит Менгу-Тимур. Мавзолей ему приказал возвести уже Узбек – его внук. Теперь времена меняются. Хан всё больше склоняется к мусульманским порядкам, к чему это приведёт – одному Богу известно.
Злат снова замолчал. Над цветком порхала бабочка.
– Отгадай загадку. Разноцветная капля, вся переливается, а тень отбрасывает?
Он смотрел на бабочку и было легко угадать ответ.
– Видишь какие траурные каёмки на крылышках? Говорят, что бабочки – души умерших людей. Помнишь вчерашний нож? (Илгизар кивнул). Старая история, парень, очень старая. Двадцать лет прошло с лишком. А вот как сейчас перед глазами стоит этот день. Девятое августа 1312 года. 4 раби 712, если по мусульмански. Даже помню, что среда.
Я тогда вот такой же как ты был. Молодой и умный. Стихи любил. У меня ведь отец священник, я сызмальства был при учении и при книгах. Греческий язык учил. Церковная служба меня никогда не манила, так отец посылал меня учиться греческому. Не хочешь, говорил, кадилом махать, трудись пером. Ну, а у нас православных все архиреи греки. Только мне в архирейские дьяки не хотелось. Пошёл я к одному битакчи, уйгуру, который учил квадратному письму. Это письмо придумано было по приказу самого верховного хана Хубилая мудрецом Падма-ламой. Как раз было время, когда потомки Чингизхана снова собрались под одно знамя, чтобы восстановить его великую державу. Главным стал верховный хан в китайском городе Ханбалыке. Наш Тохта у него стал ваном третьей степени. С