– Значит они издалёка, как и свиной окорок?
– Хамон. – поправил Хайме, – Эти сапоги из Италии. Не ближе.
– Будешь ждать Туртаса здесь?
– Я спрашивал сторожа. Он говорит, никто не приходил. Значит придёт.
Корабль уже почти потонул во тьме. Только огонь костра отражался в воде, плескавшейся в двух шагах. В небе загорались звёзды. Долго молчали. Видно и Злат, и Хайме были сейчас далеко, во власти воспоминаний, которые навевал это мрачный корабль во тьме.
– Ты говорил, что тебя привёл в наши края «Роман о Розе», – не выдержал Илгизар.
– А-а-а, запомнил. Я так и думал, что спросишь. Это давняя история, парень. Очень давняя.
– Так и времени много, – отозвался Злат.
– Всегда так думают. Один миг – и всё минуло. Стали тенями все, кого ты любил и ненавидел. А ты сидишь возле костра, окружённый тенями и даже порой не можешь их различить.
Хайме замолчал и молчал долго. Помешал палкой угли в костре и стал медленно говорить не сводя глаз с их мерцания.
– Мой отец был не последним человеком при дворе арагонских королей, мои предки покрыли себя славой на полях сражений. Сам я родился на Майорке, чудесном острове посреди моря, совсем недавно отвоёванном у мавров. Это был чудный край. Я был младшим сыном в семье и мне ничего не оставалось в наследство, но я готовился добыть себе самому славу и богатство. Хотя, кто в юности думает о богатстве? С младых ногтей я мечтал о подвигах, с утра до ночи учился биться на мечах, топорах, копьях, кистенях. Скакал на коне. Ко мне ходил учитель, который преподавал мне латынь. Свой путь рыцаря я начал пажом у одного из королевских сыновей. Так я и попал в состав посольства, которое должно было отправиться к отцу невесты моего принца. Кто мог подумать, что именно тогда над моей головой и повиснет странный и безжалостный рок? Только теперь, глядя назад, я понимаю это со всей отчётливостью.
Я был в поре, когда сердце уже жаждет любви и подвигов, а голова ещё верит легендам и сказкам. Невеста нашего принца была наследницей великого, но угасавшего рода де Куртенэ. В числе прочих регалий, она была наследницей Византийской империи. Той самой, которую греки называют Латинской и которая была основана после взятия Константинополя крестоносцами. Это делало юную Екатерину, а её звали Екатерина, важной фигурой в большой игре по установлению власти римского престола на Востоке. Когда-то война французов и Арагона похоронила крестовый поход, который должен был вернуть франкам Византию. Теперь, браком Екатерины и сына арагонского короля должен быть положен конец раздорам. И объединённое войско должно было двинуться на Восток.
Я был в числе представленных юной принцессе. Потом был приглашён рассказать про Майорку. Я рассказывал ей, как арагонские рыцари победоносно изгнали мавров с Пиренейского полуострова. В то время, как франки потеряли Иерусалим и все владения в Святой земле. Я обещал, что арагонские рыцари вернут ей, причитающуюся по праву корону императоров Константинопольских. Наверное, в тот миг я виделся сам себе рыцарем Тристаном, влюблённым в прекрасную Изольду, невесту своего сюзерена. Который, верный рыцарской чести, готов лучше умереть, чем признаться в этом. Я был уверен, что нашёл свою прекрасную даму, о которой столько читал в книжках и теперь осталось только воплотить мечты в реальность. И я поклялся прекрасной Екатерине, что положу жизнь за возвращение ей императорской короны.
Костёр уже почти потух. Ни единой искры не взлетали от него к звёздам. Но, внутри, в углях, ещё таилось и светилось жаркое пламя. Хайме пошевелил палкой и пламя вспыхнуло.
– Когда я вернулся домой и сказал отцу, что решил принять крест, посвятить свою жизнь борьбе с неверными, он одобрил это, но сказал, что я ещё слишком молод. Меня было решено отослать к старинному отцовскому приятелю Раймонду. Смолоду он был стольником при арагонском дворе, а потом посвятил себя обращению неверных в истинную веру. В Монпелье он собрал единомышленников и готовил их к трудному делу миссионерства. Раймунд учил их арабскому и персидскому языку, искусству логики, диалектики, риторики, полемики. Он учил спорить, убеждать и доказывать. Мне это было не по душе. Потомку знатного рода казалось недостойным уподобляться простолюдинам-школярам. Хотя их общество я находил весьма приятным. В свободное время я не прекращал занятий военным делом и ждал, когда учитель, наконец, отвезёт меня на Восток к своим друзьям.
Тем временем стало известно, что брак принца и наследницы Константинопольского престола расстроился. Она отказалась выходить замуж за человека без короны. Её стали сватать за француза. Но, я как истинный рыцарь, считал себя связанным данной клятвой. И отправился на завоевание Константинополя. Правда, до этого прошло несколько лет. Едва я окреп, учитель взял меня с собой, и на Кипре, по его рекомендации, я стал оруженосцем ордена Храма. Тамплиером. Я исполнил свой обет, никому не изменив. Ни принцу, ни его несостоявшейся принцессе. Вскоре я узнал, что она вышла замуж за брата французского короля. В Париж тогда переехал и капитул нашего ордена. Вовсю заговорили о готовящемся крестовом походе. В это время меня посвятили в рыцари. Только то, что я увидел на Востоке начисто разбивало мои юношеские представления о крестоносцах, рыцарях и многом другом. Госпитальеры и тамплиеры на Кипре ненавидели друг друга едва не больше, чем сарацин. Они впутались в борьбу за престол кипрских королей и поддерживали разных претендентов. А ещё водили дружбу с купцами из Генуи и Венеции, охотно участвуя в их распрях. Тамплиеры за венецианцев, госпитальеры за генуэзцев.
В это время я и попал в плен. Корабль, на котором плыл, захватили пираты. Всякий сброд, но командовал ими христианин. Генуэзец. Нас привезли в Александрию Египетскую. Где стали искать, кого можно продать, за кого получить выкуп. Прямо в порту, одному купцу из Венеции предложили выкупить меня, а потом получить компенсацию от Ордена. А он говорил, что магистр сейчас во Франции и пока решится вопрос о выкупе, сто лет пройдёт. А у кипрских тамплиеров гроша ломаного сейчас нет. Правда, предложил, смехотворную сумму. Добавив, что больше никто не даст. На что генуэзец сказал, что он лучше продаст меня в евнухи. Эту перебранку и услышал, проходивший мимо посол из улуса Джучи. Ему стало интересно, чего это ругаются два франка в чужой стране. Перевели. Тогда посол подошёл и спросил меня, кто я и откуда. «По твоему обличью я вижу, что ты благородный человек» – сказал он. Потом обернулся к хозяину и спросил сколько тот хочет. Через мгновение кошель серебра перекочевал к генуэзцу, а с меня стали сбивать цепь. Посол, сказал, что я могу прямо сейчас идти на все четыре стороны, но если я хочу, он может довезти меня до Константинополя. Я остался с ним. Всю дорогу мы жили в одной каюте. Я не знал его языка, он ни одного из тех, что знал я. Говорили через переводчика. Ты, наверное уже догадался, что это был Намун, ближний человек хана Тохты. Когда мы расставались с ним в Константинополе, он подарил мне увесистый кошелёк с серебром и сказал: «В наших краях от денег немного прока. У нас больше ценится удаль и честность».
Так я попал в Константинополь, город, который некогда клялся завоевать. Всевышний покарал меня за гордыню. Я попал туда не на белом коне под рёв победных труб. Нищим пленником, захваченным и проданным в рабство единоверцами и выкупленным из милости неверным. Мне не поверили. Я поселился в монастыре в Пере, где тамошние монахи устраивали мне многочасовые допросы. Потом генуэзцы стали строить козни, чтобы помешать моему возвращению на Кипр. Потом я заболел и слёг. Так прошел целый год. Я хорошо его помню, потому что именно тогда я родился заново. 1307 от Рождества Христова. В эту осень пришли сразу две вести. В далёком Париже умерла невестка французского короля. Екатерина де Куртенэ. Та самая прекрасная дама, которой я клялся добыть императорскую корону. А на следующий день были арестованы все рыцари тамплиеры во главе с великим магистром. Дошли известия, что приказ об аресте тамплиеров прислали и на Кипр. Теперь уже братья-францисканцы открыто стали говорить мне, что самое время спасать свою шкуру. Во всяком случае, не нужно торопиться на Кипр. А вскоре Константинополь наполнился генуэзцами. Оказалось хан Тохта изгнал их из своего государства и разрушил все их поселения. В монастыре в Пере тогда очень сильно волновались. Говорили, что Тохта намерен изгнать католических священников из Галицкого княжества и начать войну против Венгрии и Польши. Из Рима доходили слухи, что и сам Тевтонский орден хан хочет сбросить в море. А ещё поговаривали, что германский император ищет тайного союза с ханом и желает прижать хвост самому папе, который укрылся в Авиньоне под защитой французского короля.
Меня стали осаждать монахи из францисканцев. Просили поехать в столицу хана Тохты и попробовать наладить с ним связь. Хотя бы для одних францисканцев. Чтобы не разоряли их миссии. Их миссии в улусе и так никто не разорял, но тогда я об этом не знал. Уже потом понял, что они просто хотели использовать моё знакомство с человеком, приближённым к хану. Среди них тоже было немало людей у которых были нелады с папой, которые и забросили их на Восток. Я согласился. Так и очутился в Сарае. Намун встретил меня, как старого друга. Уверил, что я могу исповедовать и проповедовать здесь любую веру. Мало того, любой, кто попытается этому помешать, подлежит ханскому суду.
Многое отсюда из Сарая мне представилось по другому. Я вспомнил нашу инквизицию, отправлявшую людей на костёр, только за то, что они иначе толковали какие-то обряды. Вспомнил своего учителя Раймунда, который говорил, что веру нужно нести словом и любовью, а не мечом. Потом дошли вести о казнях тамплиеров и запрете ордена. Тогда я добрым словом помянул монахов, посоветовавших мне убраться на берега Итиля. Судьба ещё раз посмеялась надо мной. Все те, кому я давал обеты, ушли в мир иной и унесли с собой все юношеские клятвы. Я остался один на один с Господом и своей совестью и только им я обязан давать отчёт.