иглушенные, холодные, теплые. И от этих огней некуда было скрыться, некуда было убежать.
Но вот как я очутилась в больнице? И как вернулась домой? Нет, этого я совершенно не помню. Кажется, со мной был Локвуд. Поначалу он совершенно точно был рядом, хотя потом… Нет, не помню… Словно моментальный снимок – Локвуд в машине. Его бледное лицо, залитое резким белым светом призрак-ламп (огни, снова эти вездесущие огни!). Долгое ожидание в больнице, во время которого мы с Локвудом не обменялись ни словом. Увидеть Джорджа нам не разрешили. Не сказали, ни где он, ни как он. Помню, как кто-то пинает с досады стул в приемном покое больницы. Кто это был – Локвуд или я? Не знаю. Чем закончилась та выходка? Тоже не помню. Потом в какой-то момент (какой, где?) появляется инспектор Барнс, а следом за ним Квилл Киппс… Или сначала Киппс, а затем инспектор? Впрочем, оба они очень скоро куда-то исчезают. Следующий кадр – я каким-то образом вновь оказалась на Портленд-Роу, с Холли, мы с ней сидим на диване, и между нами стоит миска с попкорном, а сквозь щель в раздвинутых занавесках видна разгорающаяся за окном заря.
Ночь перетекла в утро, а Локвуд все не возвращался. Он весь тот день провел в больнице и передавал новости через Киппса, который время от времени забегал к нам – небритый, с воспаленными глазами, – говорил несколько слов и вновь исчезал. А еще был звон у меня в ушах – высокий, похожий на непрекращающийся вопль. Джордж оставался без сознания. У него были раны на голове и многочисленные ушибы рук, ног, спины, живота и всего прочего. Один раз Локвуду позволили взглянуть на него, но только мельком. Нам с Холли ехать в больницу никакого смысла не было. Увидеть Джорджа нам не позволят, просто выставят за дверь, вот и все.
Чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелых мыслей и сделать вид, что жизнь продолжается, мы с Холли попытались взяться за работу. Я отменила по телефону все запланированные у нас на этот вечер дела и вызовы. Холли взялась было за бумаги, но вскоре бросила это занятие – не могла сосредоточиться. И тогда мы с ней переключились на домашние дела. Перебрали и разложили солевые бомбы, досыпали железных опилок в жестяные банки. Потом Холли отправилась в лавку, принесла два больших пакета – один с пончиками, второй с кремовыми булочками. Мы посмотрели на пончики и булочки, но так и не смогли к ним притронуться и убрали их в буфет. А бесконечный день все тянулся и тянулся.
Нужно заметить, что за весь тот день череп ни разу не попробовал со мной заговорить. Может быть, таким способом проявлял сочувствие, а может быть (и это скорее всего), молчать его заставлял инстинкт самосохранения. Я была на таком взводе, что ко мне лучше было не соваться, и череп это прекрасно понимал. Так что шепчущий призрачный голос у меня в голове не звучал, и это было каким-никаким, но облегчением. А вообще-то я чувствовала себя в тот день совершенно опустошенной. Выпотрошенной, как говорится. Тупо смотрела перед собой и ждала, ждала…
Ближе к вечеру мы получили – все через того же Киппса – последнее сообщение от Локвуда. В нем я усмотрела слабую надежду, за которую поспешно и уцепилась – как тот тонущий человек, хватающийся за соломинку. Дело в том, что к вечеру Джордж впервые начал подавать признаки жизни. Нет, он, конечно, еще не пришел в сознание, но уже пытался пошевелить руками и губами. Локвуд передал, что останется в больнице и на следующую ночь.
Я в эту вторую ночь тоже очень долго не могла заснуть. Может быть, вы думаете, что уснуть, проведя перед этим тридцать шесть часов на ногах, это раз плюнуть? Ошибаетесь. Я легла в кровать и выключила свет, заставляя себя ни о чем не думать, но как только начинала вроде бы дремать, так сразу же вновь просыпалась словно от толчка. Кончилось тем, что в какой-то момент я просто не выдержала – схватила рапиру и вонзила ее в стену спальни.
Потом, где-то под утро, я внезапно провалилась-таки в сон, а когда открыла глаза – с удивлением обнаружила, что день уже в разгаре и за окном ярко светит солнце. В стене, прямо над комодом, торчала рапира. Я взглянула на часы – время перевалило за полдень. Оказывается, я вчера плюхнулась в кровать не раздеваясь, прямо в своей рабочей одежде.
Двигаясь, что называется, на автомате, я умылась, переоделась и спустилась вниз. В доме было тихо как в церкви. Все везде прибрано, все чистенько, сверкает. Это Холли вчера расстаралась, она почистила от пыли даже обереги, висевшие у нас на стенах и лестничной площадке. Продолжая спускаться по лестнице, я слышала, как Холли двигается по кухне, позвякивает чем-то, и это были такие приятные звуки – словно письмо из недавнего счастливого прошлого.
– Привет, Холли…
С этими словами, толкнув дверь, я вошла на кухню – и увидела Локвуда. Он стоял и смотрел в окно. На нем были повседневные темные брюки и белая рубашка, без галстука и с расстегнутым воротничком. Рукава рубашки закатаны, обнажая худые руки. Волосы причесаны, так что сложно понять, ложился сегодня Локвуд или нет. Лицо, конечно, бледное, но оно у него всегда такое. А вот глаза как-то нехорошо блестят. Нездорово. Впрочем, увидев меня, Локвуд улыбнулся:
– Привет, Люси.
После этого молчание продолжалось не больше секунды, но мне показалось, что целую вечность. Да, целую вечность я ждала, что скажет Локвуд, и, не дождавшись, начала первой:
– Он…
– Джордж? Нормально. Жив. – Локвуд положил на спинку кресла свои тонкие длинные пальцы и принялся рассматривать их так, словно они принадлежали кому-то другому. Затем, оставив в покое пальцы и кресло, он обогнул стол, обнял меня за плечи и притянул к себе. Долго ли мы так с ним стояли? Спросите что-нибудь полегче. Если честно, я была бы счастлива стоять так гораздо дольше.
– Так значит, он в порядке? – спросила я, когда мы отодвинулись друг от друга. – Это точно?
– Ну, сказать, что он в порядке, было бы слишком… смело, – вздохнул Локвуд. – Джордж получил несколько ударов по голове, врачи опасаются, что у него сотрясение мозга, – но мы-то с тобой знаем, какая у нашего Джорджа прочная черепушка, верно? – попытался пошутить он. – Самое главное – наш Джордж жив. И даже пришел в сознание, так что можешь за него не волноваться.
– Он пришел в себя? И уже говорил с тобой?
– Да. Правда, он все еще слегка заторможенный, а так ничего. И, слава богу, он уже дома.
– Дома?! Как?! Джордж здесь?!
– Тише, тише. Он наверху. Спит. В моей постели, между прочим.
– В твоей… Не у себя в комнате? – удивилась я и добавила, немного подумав: – Ну да, чтобы заразу какую-нибудь не подцепил, понимаю. Постой, а как же ты?
– Ничего, все в порядке. На диванчике посплю.
– Ясненько… Послушай, Локвуд, я так рада, что вы оба вернулись…
– Я тоже рад. Хочешь чаю? Глупый вопрос. Сейчас налью.
– Ну рассказывай, – попросила я. – Когда он очнулся? Ты был с ним в этот момент? Что он сказал?
– Он мало что говорил, не мог. Он еще слаб. Врач не хотел, чтобы Джордж покидал больницу, но сегодня утром признал, что его жизнь вне опасности, и дал себя уговорить… – Локвуд огляделся по сторонам, крутя в пальцах чайную ложечку. – Послушай, я забыл, где у нас теперь лежат чайные пакетики?
– На верхней полке, где и всегда. Скажи, ты хоть сколько-нибудь сумел поспать?
– Как тебе сказать… Не до этого было… Что я хотел сделать, я забыл?
– Чай ты хотел заварить. Сядь, я сама заварю. А где Холли, не знаешь? Она еще не приходила?
Вчера вечером Холли уехала домой – собиралась, как и я, отдохнуть и поспать немного.
– Нет, не видел. – Локвуд немного помолчал, затем спросил: – Как она, кстати?
– Ну как тебе сказать… Как и все мы, думаю. – Я взглянула на Локвуда, размешивая чай. – Пока тебя не было, я… Мне кажется, ты слишком жестко вел себя с ней… ну там, в холле, когда она впервые сказала нам про Джорджа.
Локвуд взял свою кружку с чаем, молча покрутил ее в руках, потом негромко ответил:
– Тогда мне важно было знать все подробности. Я хотел увидеть Джорджа так, будто я сам там был.
– Чувствуешь себя виноватым за то, что произошло с Джорджем? Напрасно, Локвуд. Это не твоя вина.
– Да? А Барнс думает, что моя.
Я вспомнила инспектора, его сутулую фигуру в мятом коричневом плаще, промелькнувшую мимо меня в больничном коридоре. Этот образ в моей памяти ни с чем не был связан – так, промелькнул, и все. Никаких деталей.
– Как с тобой разговаривал Барнс? – спросила я.
– Вежливо.
– И что он сказал?
– Да он мог вообще ничего не говорить, у него все на лице было написано, – вздохнул Локвуд – К тому же разговаривать со мной откровенно ему было совсем не с руки, потому что с ним стояли несколько офицеров из полиции. Да еще и врач, к которому попал Джордж. Знаешь, не верю я Барнсу, – покачал головой Локвуд. – Он сам упоминал, что работал и на компанию «Фиттис», и на агентство «Ротвелл» тоже. Может быть, конечно, с ним все в порядке, только… Короче говоря, теперь я с Джорджа глаз не спущу. Потому-то, собственно говоря, и поспешил забрать его домой.
– Ну, если на то пошло, в данный момент он как раз вне нашего поля зрения, – заметила я, посмотрев на потолок.
– Не совсем так, – снова покачал головой Локвуд. – Он там не один.
– А кто же с ним? Холли? Нет. Киппс? Тоже вряд ли. Или Киппс здесь?
– Фло.
– Что?! Фло?! Она находится в одной комнате с больным?! А как же насчет заразы?..
– Но она очень настойчиво просила.
– Откуда ей вообще стало известно про Джорджа?
– Этого я не знаю. Просто Фло появилась здесь примерно час назад и сразу же прорвалась наверх. Принесла подарок Джорджу – какие-то черные штучки в банке. Подозреваю, что лет сто назад это были виноградины. – Он ладонью потер затылок и добавил: – Впрочем, наверняка это можно узнать только у самой Фло.
Я пила чай, наслаждаясь ощущением разливающегося во мне тепла. И, как часто со мной бывает, это ощущение тепла освежило мои мысли и подтолкнуло к действию, причем немедленному.