говорить не буду.
– Все было настолько плохо?
Сорока на миг задумался.
– Представь длинный коридор зеркал – и все заляпаны пылью и грязью. Вот как это было. Настоящая жизнь началась после – мне дали работу и место, где жить, – каморку неподалеку от Черной Ленты.
– Черная Лента?
– Самый паршивый район Уондерсмина… если хочешь знать мое мнение. Ты не была в столице?
Не дождавшись моего ответа, Сорока взял одну из остро заточенных палочек и принялся чертить на земле в отсветах костра.
– Вот это – самый отменный район города, Портовый Котел. В этот самый Котел, сестренка, стекаются все, кто прибывает в город, и по морю, и по суше. Портовый район – много слухов, много людей, много возможностей. С другой стороны, на севере от тракта – вот он, тракт – Уондерсмин опоясывается Черной Лентой. Видишь, как вытянут в длину?
– Да. А кто тут живет? – Теперь я подумала, что Отпустивший послал мне Сороку. Уондерсмин он знал по-настоящему хорошо, и я слушала жадно – город оживал под его пальцами, очертания районов плясали в свете костра, как будто там сновали толпы людей.
– В основном фабричные рабочие, мелкие ремесленники и торговцы. Так, а вот тут, в середине, – Сердце, центральный район. Он действительно похож на сердце: между левой и правой половиной протекает река – Жог. Там – особняки богатеев, дворец правителя, театры, музеи… Сбоку от Сердца – Летучая Гавань, для воздушных судов. Район Огней: молитвенные места, храмы, дома храмовых служителей – все тут. Кроме этих пяти есть еще семь районов – о них могу рассказать завтра, если хочешь… когда станет посветлее. Если у тебя найдется бумага, могу даже карту нарисовать.
– Найдется. – Я пожалела, что не услышу продолжения. – Но ты говорил о себе.
– Ах да! – Он картинно хлопнул себя по лбу, и рыжие волосы засеребрились от пыли. – Разумеется… Мне определили место в Черной Ленте – на рыбной фабрике. Ты, конечно, не была на рыбной фабрике. Была бы – запомнила бы даже после того, что с тобой стало. Извини – не лучшая моя шутка. Да, фабрика… Как бы это сказать… Главное – запах! Ты пропитываешься им с ног до головы: даже если потом раза три намылишься, рыбьи потроха с себя не смоешь. Ребята, из которых в приюте уже выбили все надежды на лучшую жизнь, привыкли. – Небрежным движением ноги Сорока стер Черную Ленту. – Но не я.
– Тебе разрешили уйти?
– Ну, технически я должен был отработать там еще несколько лет – чтобы отплатить правителю за любезно предоставленные приютские стол и кров. Но я решил внести в план некоторые изменения.
– Ты нашел другую работу?
Сорока широко улыбнулся:
– Можно и так сказать, сестренка. Постоянной работой я бы это не назвал – знаешь, то тут, то там. В Портовом Котле что-то всегда найдется. Например, есть там одни ребята – называют себя Вольными Птицами. Иногда дают мне кое-какие поручения.
Ветер усилился, от гор тянуло прохладой, и я подумала о Руне: как она там? Догадается вернуться или будет нестись вперед, пока ее не поймает вместе с моими вещами какой-нибудь счастливчик? Было бы неплохо. Лучше так, чем попасться дикому зверю. Хорошо быть лошадью – тогда твоя жизнь хоть чего-то стоит.
– Кто они?
Впервые за все время Сорока ответил не сразу, запнулся.
– Ну, среди них есть разные ребята. Но они все, как ты или я, – отверженные.
– Отверженные? – Я медленно повторила новое слово.
– Ну да. Те, кто этому миру не нужен. Приютские, сироты, те, кто сбежал из дома, или те, кого выгнали. У них даже был свой пустой – такой, как ты. Но он постоянно болел, пару лет назад умер… С тех пор я таких, как ты, не видел.
– Я думала, в городе таких, как я, много. – Сердце мое упало. Надежда быстро выйти на след пошатнулась.
– Может быть, – рассеянно заметил Сорока, – но неудивительно, что они осторожничают. Сама знаешь, что говорят власти… «Мы не против них, но пусть честным людям на глаза не показываются». Вольные Птицы тоже живут по слову правителя. Честных людей избегают.
– Значит, они что же… преступники?
Сорока звонко расхохотался, и я почувствовала, что щекам становится горячо.
– Можно и так сказать. На самом деле они разные дела делают… Разгадывают секреты. Собирают слухи. Подсматривают, вынюхивают, делают тайное явным, шпионят. Иногда крадут – если это что-то важное, не всякую ерунду…
– Кажется, ты ими восхищаешься, – осторожно сказала я, и Сорока вновь широко улыбнулся:
– Пожалуй. Я и другие дела делаю – но, если когда-то удастся прибиться к Птицам всерьез, буду рад. Не предел мечтаний, но высокая ступенька на пути наверх.
– Они работают на кого-то… наверху?
– На того, кто заплатит. – Сорока аккуратно стирал районы Уондерсмина один за другим. – Вольных Птиц ценят, потому что у них – в отличие от всяких портовых крыс – есть кодекс. Принимают не всех – нужно доказать, что подходишь.
– И ты доказал?
– Я в процессе. Дело небыстрое.
– А что за кодекс?
– Ну, например, Птицы никогда не выдают ни заказчика, ни друг друга. Само собой, если кто попадется, остальные делают все, чтобы его вытащить – или за него отомстить.
– А если кто-то из них все же сделает это?
– Сделает что? – Сорока нарочито небрежно скормил костру сухую еловую ветку. Костер принял подношение с громким хрустом.
– Ну, если кто-то все же выдаст заказчика.
– Правильные вопросы, сестренка, твой конек! – Сорока потянулся, зевнул. – Не стоит так переживать. Все это вряд ли будет иметь к тебе хоть какое-то отношение.
Я почувствовала себя уязвленной, хотя вовсе не горела желанием становиться членом воровской шайки – пусть даже и с кодексом.
– Вот только одно дельце, которое им поручили… Для него очень нужна девчонка вроде тебя.
– Пустая?
– О да. – Сорока отхлебнул из своей чашки. – Редкая удача, что я встретил тебя. Если откажешься, придется подбираться к делу с другого конца. Но если согласишься – поможешь мне стать одним из них и сама станешь другом Вольным Птицам – это, поверь мне, может тебе пригодиться… И, конечно, заработаешь. Скажем, пятьсот флоров сразу после того, как нам заплатят. Сумма солидная, а?
Я закашлялась, и Сорока, хмыкнув, стукнул меня по спине.
Пятьсот флоров – можно безбедно жить в столице пять или шесть месяцев. Можно купить новую лошадь и фургон – или новомодную диковину, автомобиль. Я видела их – быстрые, не знающие усталости. Интересно, сумела бы я водить такой?
– Работа проще простого, – вкрадчиво заметил Сорока, – абсолютно безопасна. Нужно будет прийти в одно место – пустую туда пропустят, – кое-что разведать и вернуться с информацией. Я сам передам ее заказчику, тебе больше ничего не придется делать.
В ночи гулко ухнула сова, я вздрогнула, и морок спал.
– Нет, спасибо, – пробормотала я, с трудом ворочая непослушным языком.
Призраки собственного автомобиля и безбедной жизни в столице были слишком заманчивы, чтобы распрощаться с ними вот так сразу.
– Как хочешь. – Сорока с легкостью согласился, поэтому я не обманывалась: наверняка он еще попытается меня уговорить.
– Извини, – неловко пробормотала я. – Просто… у меня свое дело, не могу отвлекаться и… не хочу связываться с правителем.
– Ничего противозаконного я не предлагаю, сестренка. Но как хочешь. Может, оно и к лучшему. Только трудные пути ведут к славе. – Сорока снова зевнул, на этот раз неподдельно. – Ладно, давай-ка спать? В любом случае нам обоим нужно в столицу. Не уверен, что у меня будет время познакомить тебя с городом, но проводить тебя туда я точно смогу… А дорога вдвоем веселее. По рукам?
– Почему ты так добр ко мне? – Не выпей я целую чашку чая с чем-то крепким, ни за что бы не произнесла это вслух. – Пустых сторонятся, а ты хочешь со мной путешествовать?
– Сестренка, ты еще не поняла? – Сорока укоризненно покачал головой. – Можешь сколько угодно жалеть себя, но куче людей пришлось не лучше… Если спросишь меня, отсутствие воспоминаний – это просто подарок судьбы. Думаешь, в Сердце города на меня посмотрят приветливее, чем на тебя? – Сорока фыркнул. – Все. Ты как желаешь, а я точно спать. Забросай костер, когда захочешь присоединиться.
Он укатился под свою ковровую палатку так быстро, что я не успела понять, не обидела ли его. Некоторое время я сидела у костра, терзаясь этим вопросом, дожевывая сухарь, думая о Руне и своих вещах, письме к Прют и Вольных Птицах.
Над головой снова ухнула сова, и мне стало не по себе. Слегка забросав землей еле тлеющие угли, я попыталась плотнее завернуться в плащ, приткнувшись к пологу палатки с подветренной стороны, когда Сорока сонно пробормотал:
– Не глупи, залезай сюда, сестренка… Алисса, или как пожелаешь. Тут тепло, а снаружи околеешь.
Помедлив, я с опаской забралась под защиту палатки. Внутри был расстелен ковер, прохудившийся в паре мест, пропахший сушеными травами, и развернутый спальный мешок. Еще парой Сорока укрылся, а несколько то ли свитеров, то ли кофт, скрутив, подложил в изголовье. По бокам лежбище было обложено предметами одежды, обувью, свертками, сумками – они прижимали полы ковровой палатки так, чтобы под них не задувал ветер.
– Там прищепки есть – закрой вход, теплее будет.
Я послушалась, вдруг почувствовав, что пальцы стали неуклюжими, как будто окоченевшими. Возясь с прищепками, я подумала: что, если Сорока начнет ко мне приставать? При мысли об этом меня прошиб холодный пот. Меньше всего мне хотелось ссориться с ним – куда я пойду одна, в лесу, посреди ночи? Как мне поступить, чтобы не обидеть его? Конечно, пустых никто не жалует, но до сих пор Сорока будто внимания не обращал на мою непохожесть.
Я осторожно вытянулась с краю так, чтобы не соприкасаться с ним, но Сорока, видимо, не понимавший моих терзаний, тут же накинул на меня свой ком из спальных мешков, прижался плотнее, свернулся клубком и мгновенно уснул.
А вот я долго не могла уснуть – боялась ворочаться, чтобы не разбудить его, поэтому просто лежала, глядя в темное ковровое небо, вслушивалась в ровное глубокое дыхание Сороки, чувствовала идущее от него тепло и размышляла.