Я не успела ничего ответить – Сорока развернулся и припустил в сторону городской стены так быстро, словно спасался от погони.
Спустя час блужданий по городу голова моя кружилась от впечатлений. С момента, как я вышла за пределы Черной Ленты, Уондерсмин, казалось, хорошел с каждым шагом. Районы с аккуратными домиками под остроконечными крышами, на которых красовались флюгеры в виде бабочек и птиц, клумбы, плодовые деревья во дворах – видимо, здесь жили люди побогаче фабричных рабочих. Женщины на улицах были одеты красивее – ткани ярче, юбки пышнее. Дети прижимали к себе игрушки, на которые я волей-неволей засматривалась: кукол со стеклянными глазами, деревянных лошадок, вязаных щенков и котят. Экипажи на улицах тоже изменились – стали изящнее, обзавелись алыми и зелеными бархатными шторками и принаряженными кучерами с цветами на шляпах и в петлицах. Кое-где встречались и автомобили, плюющиеся паром. Некоторые лошади были украшены цветами – видимо, на них по городу возили приехавших полюбоваться столицей.
А полюбоваться было чем. Чем ближе к центру, тем причудливее и больше становились разноцветные домики по обочинам мощенных камнем дорожек. Резные оконные рамы, изящное литье балконных решеток, эркеры с разноцветными витражами, статуи хищных зверей по обе стороны от дверей из красного дерева. Даже фонари были необыкновенными – столбы увиты металлическими ползучими растениями, и фонарщик, который попался мне навстречу, оказался одет в особую форменную одежду с заклепками и шляпу с высокой тульей.
На углах улиц я заметила питьевые фонтанчики – обязательно в виде разинутой волчьей или змеиной пасти – и пожарные колокола, все начищенные до блеска, как будто этим регулярно занимались специальные люди. Многие желоба тоже были украшены звериными головами, и мне остро захотелось, чтобы дождь грянул немедленно, – так здорово было бы взглянуть на веселые струи воды, бьющие из пастей всех этих львов, медведей, волков.
На первых этажах домов все чаще попадались магазины и цирюльни, таверны и гостиницы. На одни только вывески можно было глазеть часами. Над таверной «Синяя форель» висела, покачиваясь на ветру, огромная глиняная рыба. У «Беспечной девицы», кокетливо прислонив пальчик с алым ноготком к губам, стояла деревянная блондинка, одетая в настоящее платье из ткани. Все три этажа гостиницы «Бабочки» были расписаны изящными разноцветными насекомыми – мне вспомнился муравьиный круг, который нарисовал Сорока, и я пожалела, что его нет рядом и я не могу их ему показать.
В витринах тоже чего только не было – шляпы, револьверы, ножи, кожаные туфельки, часы всех форм и размеров, старинные вещички, пуговицы и отрезы ткани, букеты цветов, горы овощей и фруктов.
А вот природа, чем дальше в город, становилась все сдержаннее, как будто боялась показать свою силу, смущенная обилием людей: кое-где по стенам вился плющ, кое-где вдоль улочек были высажены деревья. Каждое дерево – с подрезанными ветвями, обнесенное низкой оградкой, обложенное камнями или разноцветными плитками. Розовые кусты – на балконах в горшках, маргаритки – на клумбах: все здесь знало свое место.
Вопреки моим опасениям, люди обращали на меня не так много внимания. Все спешили по делам или были слишком заняты разговорами. Кажется, за все время пути к дворцу правителя на меня только дважды посмотрели с подозрением: в первый раз – идущий во главе отряда блюстителей высокий человек с лихо закрученными усами, во второй – сидевший у подножия храма чистильщик обуви, очень старый мужчина, одетый хуже, чем я в пору скитаний. Блюстители направлялись прямо ко мне, и я затаила дыхание – но, обогнув меня, усатый направился прямиком к чистильщику обуви. Я прибавила шагу – у меня за спиной блюститель сурово требовал у старика лицензию.
Храмы здесь были повсюду. Старинные и новые, украшенные статуями Отпустившего и картинами по штукатурке, на которых служители гнали Гневного и его злобные полчища – причем на многих изображениях Гневный имел ярко выраженные артийские черты, а где-то выглядел как хищный зверь, обведенный кругом.
Служители в белых одеяниях приветствовали людей на вечерних бдениях, проповедовали на улицах, раздавали прохожим листки со словами из Крылатой книги. Я взяла один и прочитала: «Только любовь и мудрость будут твоим достоянием. Мудрость, с которой можно воздвигнуть дом, и любовь – которая сама есть дом».
– «Которая сама есть дом», – прошептала я и аккуратно сложила листок перед тем, как убрать в папку. Лица и напор служителей пугали, но слова из книги, нежное пение и свет в разноцветных храмовых витражах мне нравились.
Когда я наконец добралась до дворца правителя, солнце начало свой ежедневный обряд прощания – оранжевые сполохи горели на стеклах в окнах домов, пробегали по стенам. Мне повезло – именно в этот час дворец был особенно красив. Ярко-алая крыша, сотни длинных окон, как глаза, смотрели на реку и перекинутый через нее горбатый мост со статуями всадников, белоснежные стены были украшены десятками изваяний. Растительные узоры с позолотой покрывали каждый свободный участок, кое-где обвивая овальные портреты правителей. Дворец затмевал даже величественный древний храм, сиявший как само солнце. Померкло и длинное голубое здание из трех этажей, накрытое золоченой крышей. Позднее я узнала, что это – главный музей и картинная галерея Уондерсмина. Перед дворцом, музеем и храмом раскинулась круглая площадь, на которую вел мост. На площади народу, машин и лошадей было видимо-невидимо, несмотря на то что день клонился к закату. Мне очень хотелось туда – но полюбоваться красотами столицы можно было и позднее. Я должна была найти Прют до темноты – поэтому, следуя инструкции Сороки, направилась в университетский городок.
Главные ворота университета резко выделялись свежей краской на фоне древней городской стены. У входа стоял пожилой блюститель. Мне стало не по себе, но я вспомнила слова Сороки – и мне захотелось быть смелее. Я подошла к блюстителю.
– Студенческий пропуск?
– Я не студентка. Везу письмо от матери для студентки… Она медик.
– Имя студентки?
– Прют Уилби. – К счастью, фамилия дочери Мафальды была написана на конверте.
– Письмо? – Он на меня даже не смотрел. Не глядя, протянул руку и только тогда поднял на меня настороженный взгляд из-под седых бровей, придающих ему сходство с собакой охотничьей породы. Некоторое время молчал, а потом сказал: – Я дам тебе временный пропуск. На сутки. Но оружие сдашь на весь период пребывания на территории.
Проходя сквозь тяжелые створки ворот, я все еще не могла поверить в то, что блюститель пропустил меня. Он не был со мной особенно вежлив – но не был и груб.
Миновав ворота, я оказалась в дубовой аллее. Кроны прямых деревьев терялись в облаках – кажется, я впервые видела настолько высокие деревья. Их ветви сплетались между собой, укрывая аллею ажурным куполом, бросающим резную тень на золотистый песок под ногами. Птичье пение, громкое и беззаботное, сопровождало меня все время, что я шла по аллее. Я заметила деревянные домики и кормушки на ветках пониже – птицам здесь жилось хорошо. Пару раз в ветвях взмахом рыжего платка проносилась белка.
От аллеи в разные стороны ветвились дорожки. Парк был кровеносной системой университета. Парк – не лес. Подсвеченные зеленым светом фонарей, подстриженные кусты и деревья казались загадочными, но я знала, что, когда взойдет солнце, парк станет таким, какой он есть, – домашним, человеческим, безопасным.
Я не знала точно, где находится кампус медицинского факультета, поэтому наугад свернула с аллеи налево. По дороге мне то и дело попадались студенты – длинные тени, чьих лиц было не различить, они шли парочками или группами, горланили песни, громко говорили, звенели бутылками, хохотали, спорили. Чем ближе я подходила к кампусам, тем шумнее становилось, несмотря на поздний час, и я подумала, что решение о переносе университета за городскую черту было продуманным. Под одним из фонарей, то ли погасшим, то ли незажженным, я решилась подойти к паре теней и спросить дорогу. Одна из теней махнула рукой в сторону приземистого двухэтажного здания, выкрашенного в грязно-голубой, и парочка, не стесняясь меня, тут же слилась в долгом поцелуе.
Я проскользнула мимо них и тут же влилась в большую толпу – кажется, здесь гудела вечеринка. Я вцепилась в сумку, прижала ее к себе и позволила потоку нести меня в нужную сторону. Кто-то толкнул меня в бок, кто-то предложил выпить, кто-то попытался обнять за плечи. Увернувшись ото всех, я наконец оказалась у нужного корпуса – волна веселья внесла меня на порог и схлынула в сторону парка.
Я была уверена, что входная дверь окажется заперта или что меня встретит еще один блюститель, но ничего подобного не случилось. Окованная медью дверь открылась легко и без скрипа, пропуская меня в длинный коридор с рядами одинаковых дверей. Справа стоял стол, заваленный бумагами. Видимо, в обычное время здесь сидел дежурный, но сейчас никого не было – только поблескивала зелеными пузатыми боками пустая бутылка. Под моими ногами шелестели бумажные полоски серпантина. К счастью, на дверях я разглядела таблички с написанными от руки именами студентов. За ними царила тишина, казавшаяся неестественной.
Видимо, все обитатели корпуса умчались веселиться – вечеринка захватила даже дежурного. Тем лучше – я могу найти комнату Прют и дождаться ее у двери.
Комната обнаружилась в самом хвосте коридора, у крутой лестницы на второй этаж. Я прислонилась спиной к двери – и, взмахнув руками, провалилась назад. Дверь была не заперта. Я торопливо поднялась на ноги, потирая ушибленное бедро.
Размером эта комната напоминала чулан. В ней едва умещались кровать, шкаф, стол и стул. У двери на тканом коврике аккуратно выстроились три пары обуви – высокие сапожки, веревочные босоножки и красные туфельки, порядком поношенные. На крючке у моей головы висел плащ с большим капюшоном, вязаная шапка с длинными ушами и пара коньков. Кровать была не убрана – скомканный клетчатый плед лежал, небрежно сбитый, в ногах, и постель бесстыдно демонстрировала светлое развороченное нутро. У плоского блина подушки была расстелена желтоватая газета, на которой лежали потемневшие ломтики яблока, ломоть хлеба и нож с крошками, прилипшими к лезвию. На спинке стула висело, безвольно раскинув длинные рукава, темное платье с белым кружевным воротником. Стол был завален книгами, комками бумаги, перьями, разномастными бутылочками, сушеными травами, какими-то стеклянными трубочками и приборчиками, чье предназначение не было мне известно. В центре стола красовалась горелка, а над ней, в котелке, лениво побулькивало что-то дурно пахнущее.