– А Василь Петрович?
Баба Зина задумалась.
– Не знаю даже, какое и слово-то ему подобрать. Вы же, люди, без определений никак, просто так не поймете, не прочувствуете… – Она сделала большой глоток чая, Маричка последовала ее примеру. Муська неслышно запрыгнула девочке на колени и свернулась тугим клубочком. – Он Дракон. Старый и мудрый, страшный и сильный, собиратель и хранитель силы. – Заметив округлившиеся глаза Марички, баба Зина покивала, подтверждая свои же слова. – Когда я его впервые увидела, пожалела. Столько в нем было скорби. Он, дурак, и не понимал даже, что носит в себе, думал, это гордость. Тю! Я ему руку на плечо-то положила, чувствую все до капли, каждую минуту и секунду его, тени из детства вижу, предназначение. А он стоит и смотрит, что твой болванчик! Повеселил. Я ему много чего рассказала, он мне тоже, правда, не все. Берег меня. А я что? Тоже беречь решила. Я, видишь ли, в селе родилась, с детства за скотиной ходила, по лесам травы-ягоды собирала, мне людей и нелюдей бояться нечего, закручу-заверчу, а заботиться привыкла. Вот только не все способны заботу принимать, особенно раненые сильно. Пробовала когда-нибудь с лошадью справиться, что ногу сломала?.. Эх. Вот и наш Василь такой, только огнем не дышит. Утраченное это искусство… Несколько лет прошло, как мы виделись в последний раз, все больше открытки друг другу слали, да вот время, видать, пришло свидеться снова. И снова вместе увидеть… Он, хоть и старый дурак, но не утратил ни остроты зрения, ни остроты ума. Ты не смотри, что у него тут пещеры с золотом нет, настоящее золото не всегда блестит и переливается…
Маричка потрясла головой: уж никак не вязались захламленная квартира с немытыми окнами и драконовы хоромы с россыпями монет и драгоценностей. Может, драконы вовсе не про монеты, а для чего-то другого существуют?
– Выходит, Василь Петрович собирает магию и стережет ее, чтобы не украл никто?
– Вот именно. Сейчас уже столько накопилось, что только ему и под силу удержать. Может, и мне было бы под силу, но я тут не живу, мне с чемоданом не по пути, хоть я и буду беречь его вместе с вами, ведь негоже, когда на чужое покушаются…
– Чемодан? Так, выходит, в чемодане-то все и хранится! – Маричка так и подскочила на диване, Муська недовольно приподняла уши и выпустила коготки, Маричка усилием воли заставила себя оставаться на месте. – А я его… это… в руках таскала. С первого этажа… Мы тогда с Муськой познакомились… Вот.
– Именно в чемодане и хранится. Вот только там не все, что в этом доме водится. Что не в нем, забрать легко, вот только выведать, где забрать, не сразу получится. Это сложно. Да и не абы что Охотник этот ищет, кое-что особенное учуял, иначе не тебя бы пытал да кошку мучил, а прямо сюда и заявился бы…
– Поэтому Охотник у меня и спрашивал, что я видела?!
– А ты умненькая, гляди-ка! Тайну с магией хорошо хранить в вещи. Знаешь, клубки всякие, перстни проклятые, яблоки тоже подойдут… Вот только вещи эти не каждый заметит, а обладатель вещи ни за что не скажет, где именно что спрятал. Да и не помнит зачастую… Повадились ко мне такие приходить: найди, мол, бабушка, мою невидимость, где-то тут она, в какой-то банке с компотом… Тю!
– А разве не опасно все в одном месте хранить?
– Опасно. Но одно место оберечь проще, чем богатыря у каждого уголка поставить…
Маричка помолчала, обдумывая новый вопрос. Баба Зина тоже помалкивала, то и дело поглядывая на девочку: недаром, ох недаром сошелся с ней Василий. Есть в девочке сила, а предназначение прячется. То ли в глазах чистых голубых пряталось, то ли в завитках волос у затылка путалось, то ли вот под резинкой на запястье зажато… Только бы все у них правильно получилось, только бы не опоздали они с Василем вовремя девочку-то схватить… Вроде бы девчонка и девчонка, а, смотри-ка, внимательно за дело принялась, ни разу не усомнилась, а если и усомнилась, то предпочла поверить. А те, что верят, нынче на вес золота. И блестят так, как эта, не всегда…
– Ну что, девчоночки? – Вошедший Василий Петрович лучился довольством, как кот, объевшийся творогом. – Я смотрю, дела у нас ничего, на поправочку идем?
Маричка кивнула, разглядывая старика. Он успел переодеться в старый, но добротный костюм, даже галстук повязал в крапинку, правда, на ногах все те же расхлябанные тапочки с дыркой у большого пальца. Голос его изменился как-то: уже не по-старчески звучит, не устало, а с новой силой и даже игриво. И глаза заблестели, и борода причесана. Уж не баба ли Зина постаралась? Маричка поймала ее усмешку. Дракон? Старый, седой, морщинистый Дракон с чемоданом магии?.. Не буду удивляться, пообещала себе Маричка, и представила, что каждый день валяется на диване в квартире у Василия Петровича, пьет чай и слушает сказки бабы Зины, только вот сказки эти – вовсе и не сказки…
– Чайку-то будешь? – Баба Зина поднялась. – Как там наш зверь?
– От чайку твоего не откажусь, у меня такие травы не водятся. – Баба Зина хмыкнула: само собой разумеется. – А лифтик наш оклемается, я ему масличка подал, мази твоей. Обещал к вечеру всех собрать, несмотря на раны. Ох как его тянули, как тянули, все бока изорваны. Они затянутся хорошо через пару часов. А пока, может… – Василий Петрович бросил взгляд на Маричку, – посмотрим, что у нас в чемодане интересного?
Драконы не прячутся. Это не в их правилах. Кодекс ничего не пишет о бегстве, но ясно дает понять, что если уж тебя настигли, то нет иного пути, кроме как принять бой. Даже если ты слишком мал, чтобы бороться с самой Историей. И если бой ты проиграл, то порадуйся, что бой с Жизнью еще впереди. Увы, огненное дыхание утрачено, но Ключи все еще проступают из ладоней в ночь на Пятнадцатилетие. И Ключи открывают те замки, что ты сам создаешь, отводят тебя в тот Дом, что выбран для тебя родителями, растворяют скважины тайн твоего предназначения, раскрывают Взгляд, способный увидеть магию в самом крошечном существе. И если ты сильный дракон, то не позволишь крупицам рассыпаться в пыль, каждую из них ты обязан защитить и сохранить, спрятать и уберечь, воспламенить и удержать, осыпать и вернуть, спасти, спасти от затухания и забвения огненным дыханием сердца.
Глава восьмаяГабриэлло
Маричка не знала, чего ожидать, когда Василий Петрович медленно провернул тот самый ключ с четырехлистниками в замочных скважинах, отстегнул ржавые петельки и приоткрыл крышку чемодана: блеска бриллиантов, золота, подернутого патиной, пожухших кружев или древних пергаментов… Но когда она увидела содержимое таинственного «сейфа», едва не вскрикнула: «И все-е-е?!»
В чемодане, распахнувшем свои недра посреди зальной комнаты, хранилась всего лишь куча мусора! Куча разноцветного, истрепанного, измятого мусора! Деревянные марионетки с оторванными руками, несколько теннисных мячиков, книги в мягких обложках и вовсе без обложек, свернутые в шар газеты, побитые тарелки, пустые бутылки из-под ополаскивателя для рта и валерьянки, некрасивые подсвечники, старая тапка, молоток, гаечный ключ, без счета болтов и шурупов, лямка от рюкзака… Маричка в отчаянии смотрела то на Василия Петровича, то на бабу Зину, невозмутимо поглаживающую Муську, то на кошку. Как так? Вот это вот «сокровище» и есть?! И вот в этой вот алюминиевой ложке кусок чьей-то силы?! Не смешите меня! Где, где драгоценные часы, толстые книги в кожаных обкладках, где шкатулки с блестящим порошком?! Маричка ковырялась в горе разрозненных предметов и чуть не хохотала над собой. Все события дня, испуг и боль от ушибов забылись. Хотелось плакать от обиды: она-то поверила, что сейчас ей дадут подержать в ладони счастье, скорбь, заклинание, магию! А что она видит? Клочок от коробки с отметкой в виде зонтика! Глаза наполнились слезами.
– Ну что ты так расстраиваешься? – Василий Петрович положил Маричке руку на плечо. – Не ожидала, что все будет так неинтересно?
Маричка кивнула, она не могла говорить: так старалась сдержать слезы.
– Это ничего, что тебе не нравится. Ты просто не знаешь ни этих вещей, ни их владельцев. Мы часто отвергаем то, о чем не знаем. Говорим: «Ай, как это несимпатично, старье какое-то!», убираем на антресоль или вообще выбрасываем. Одна кикимора чуть не выбросила прах своей свекрови, говорит: что за банка с пылью?! Муж ее, леший, почему-то решил хранить маму в кладовке… Смешная была парочка. А ведь на самом деле, – Василий Петрович бережно выудил из чемодана йо-йо, – допустим, в этой вещичке больше интересного, чем в жизни второго подъезда.
Баба Зина хихикнула, протянула руку к йо-йо, внимательно рассмотрела его и закивала.
– Это же просто игрушка! Да еще и старая!
– Вот-вот, об этом я и говорю. – Василий Петрович приобнял Маричку и чуть встряхнул. – Ты ничего не знаешь, кроме общих слов, ты же даже не догадываешься, что у него есть имя, правда?
– Имя? – Маричка приняла протянутый бабой Зиной шарик на нитке, внимательно посмотрела на него. По самому центру едва заметными, уже истершимися буквами, витиеватыми и удивительно красивыми, тянулась надпись: «Габриэлло». – Габриэлло?
– Так его зовут. – Василий Петрович забрал у Марички йо-йо и любовно уложил в ладонь, словно это не просто мячик, а пушистый птенец. – Габриэлло – все, что нам осталось от Джона Доу.
Заметив заинтересованный взгляд Марички, баба Зина кивнула старику, поощряя к рассказу. Маричка и думать забыла о слезах, настолько не терпелось узнать историю йо-йо с чудным именем Габриэлло.
– Джон Доу и Габриэлло перебрались в наш дом почти сразу после постройки. Однажды вечером возникли возле седьмого подъезда, Джон долго смотрел на окна шестого этажа, поправил, как сейчас помню, большой походный рюкзак за спиной и поднялся в квартиру. То ли купил ее, то ли получил в подарок. Мы так и не узнали, почему он оказался в нашем городе… Доу приехал издалека, но никогда не признавался, откуда. Мы решили, он из Индии, потому что говорил с английским акцентом, выглядел как европеец, но очень загорелый, любил оранжевый цвет и длинные четки. Впрочем, мы запросто могли ошибиться, и на самом деле он – исследователь полярного сияния родом из Новой Зеландии… или часовщик из африканских колоний. Акцент его вечно менялся, ногти то вырастали, то бывали изъедены почти до основания, даже цвет глаз не был чем-то неизменным. Мне кажется, он менялся в зависимости от фазы луны. Или от настроения. Понимаешь, с Джоном Доу ничего нельзя было сказать наверняка, кроме того, что Джон Доу был квинтэссенцией Неизвестности. Слыхала, наверное, что Джоном Доу называют в Америке тех… кхм, ну… – Василий Петрович повиновался суровому взгляду бабы Зины, – тех, кто потерялся и не может вспомнить своего имени. Вот так и наш Джонни: носил в себе всю изменчивость, переменность мира, все то, что нельзя объяснить… Нет, Джон говорил, что таких, как он, еще очень много, но они стараются не встречаться, потому что вполне может возникнуть вор