Во сне его вина была везде, черной тенью она плавала вокруг, стелилась под ноги Полины, бросала жутковатые отсветы на ее лицо – то молодое, то внезапно высохшее, обтянутое сухой кожей. Аркадий Борисович вздрагивал и ворочался, плотнее укрываясь одеялом. Жена знакомым жестом откидывала назад светлые волосы и говорила, говорила что-то ему, доказывала, иногда кивая и глядя в глаза.
Напоследок она перекрестила его и неразборчиво зашептала. В глазах ее были скорбь и усталость, словно она что-то знает, но ничем не может помочь.
Снег за окнами кружился, перечеркивал отблески фар припозднившихся машин, закрывал землю слой за слоем, причудливыми белыми дюнами до ближайшей оттепели.
Третья супруга Федора Ильича тоже ворочалась с боку на бок, стараясь не потревожить мирно спящего мужа. Ее мучили мысли о сделанном заказе. С одной стороны, она была уверена – банк должен быть – для начала – Федин и ничей больше. С другой – Гольцу она плохого не желала. Лишь бы ушел. А лучше – уехал. Просто не мешал унаследовать ее сыну весь бизнес от отца – ничего больше.
В жизни жены Федора Ильича был только один важный человек – сын Мишка. Муж не так важен. Да и она ему… Понятно, третья жена, на двадцать лет младше, есть предыдущие и – как бы не было последующих. Последний год навевает нехорошие предчувствия, секретарша эта… Впрочем, этот вопрос она решит. Сейчас главная проблема – Аркаша. По всем бумагам, в случае чего оба компаньона наследуют половину банка, достающуюся от другого. А это решительно неправильно, поэтому Аркаша должен просто уйти. Недолго заказать его, но если его убьют, а потом вскоре умрет Федька – слишком все подозрительно. Ее будут трясти как наследницу всего банка, а это лишнее.
Она себя оценивала невысоко, если всерьез захотят расколоть – смогут. Тогда и Мишке может ничего не достаться.
Она встала и, стараясь не шуметь, пошла в гостиную. В очаровательной голове крутились довольно мрачные мысли. Включила телевизор и невидящим взглядом уставилась в экран. В героях включенного на середине безымянного детектива она видела не актеров, а их всех – пузатого лысого Аркашу с навечно залегшей морщиной на лбу, наполовину седого Федьку – частенько пьяного, шумного, как в анекдотах про новых русских. Мишку. Себя. Даже сложно найденного решальщика проблем – без лица и имени, просто некую аморфную фигуру, почему-то в дорогом костюме и галстуке в синюю полоску.
Она сидела и смотрела сквозь экран, а за окном шел снег: уже не кружился, просто ровной подрагивающей стеной опускался вниз.
С утра Петров понял, что план готов. Остались небольшие детали и несложная подготовка мизансцены, но это как раз было обычное и привычное дело.
Шансов поймать на глупом шантаже почти нет. Угрожать? Нечем. Перейдем к решительным действиям, раз уж так сложилось. Самого Гольца трогать нельзя? Да и не будем. Есть специально обученные люди в форме и без. Надо только дать им шанс проявить смекалку и выучку, оплаченную государством.
Вечером к Аркадию Борисовичу пришли с обыском. Вечно боявшийся попасть во внимание с какими-нибудь финансовыми проблемами, он растерялся. Но вопросы к нему были об убийстве, произошедшем сегодня утром. При чем здесь он? А вот записка, Аркадий Борисович, сигнал органам – в полицию и копия в комитет. Да, обычная бумажка, но мы расследуем убийство, поймите нас правильно. Доброжелатель, видите ли. Там номер вашей машины? Интересное совпадение…
Еще более странно стало, когда по дому пробежались вежливые, но тщательные парни. В куртке, висевшей в шкафу – неожиданно грязной, еще сырой и украшенной свежими бурыми пятнами, обнаружился нож. Тоже в крови и – поскольку был взят с кухни самого Гольца – с его отпечатками пальцев.
Аркадий Борисович сидел на кухне под внимательными взглядами двух товарищей в форме и одного в штатском. Гольца мутило. Сердце окончательно пошло вразнос. Много вопросов, но дело шло к аресту. Он попросил разрешения попить минералки и получил его. Петров, ранее наведавшийся к нему в гости, причем дважды, не стал изобретать велосипед. Кроме подброшенных улик неплохо пошло высыпанное в воду лекарство – хозяин же сердечник? Вот и прекрасно.
Федор Ильич узнал о смерти компаньона немедленно, позвонил знакомый полковник, с которым их связывала небескорыстная дружба. Разумеется, сердце. «Скорая» не успела. Да, обширный инфаркт – но на фоне дикого обвинения в убийстве. Аркаша утром поехал и зарезал ничем не примечательную женщину? Тихий бред… Но улики дома нашли, вот и не выдержал организм.
О-хре-неть. По-другому и не скажешь.
Федор Ильич глубоко задумался. Явная подстава, но чья? Даже больше спрошу – и для чего?! Банк остается полностью ему, по завещанию. Ничего не ясно. Ничего.
Петров вернулся домой в прекрасном настроении. Заказ выполнен, хоть и хитроумным способом. И без крови – по крайней мере, без крови самого Гольца. Как в когда-то прочитанной книжке про инквизицию – предать смерти без пролития крови. Красавцы, вот у кого учиться надо! Бабу эту утреннюю немного жалко, но она и удивиться не успела. Судьба такая. На записках его отпечатков нет, он даже в принтер бумагу вставлял в перчатках. Старая добрая бумага, никаких следов.
Он налил себе любимого вина и вышел с бокалом на лоджию. Широко открыл створки и закурил. Отличный день! И неплохие деньги – что немаловажно. Внутрь влетали снежинки, ветер приятно холодил лицо – пусть. Сейчас это только к месту.
Снег сплетался перед ним в узоры, словно сгущался из воздуха в нечто плотное, материальное. Уже не видно было соседнюю башню их жилищного комплекса – только тугой белесый ком перед окнами лоджии, из которого на него, кажется, кто-то смотрел. Да, точно! Женщина. Незнакомая и… неестественная на вид: правая половина лица обрамлена светлыми локонами, приятная и молодая, а слева – жуткая обтянутая кожей маска, без бровей и ресниц. И вроде бы лысая. Наполовину.
Разливая вино, Петров отпрянул назад, к стене. Ему впервые с детства стало страшно – он не понимал, что видит. Или – кого?
Из снежного клубка, заполнившего лоджию уже внутри, протянулись две белые руки. Они крепко схватили его за плечи и словно выдернули. На себя. В холодный колючий воздух. Сигарету он в полете выронил, пока кричал и искал в пустоте опору, а вот бокал – уже пустой, расплескавшийся по пути с тринадцатого этажа, – так и остался в руке. Только разбился о запорошенный снегом асфальт внизу. Осколки блестели в луже крови, отсвечивая искрами фонарей.
Жене Федора Ильича просто не повезло.
Перед перекрестком она пыталась затормозить – это и гаишники потом подтвердили, – но все та же жуткая женская личина, в которой сложно узнать живые черты, словно просочилась сквозь лобовое стекло. Оказавшись вплотную к перепуганной супруге банкира, она поцеловала ее ледяными губами в лоб, застилая дорогу впереди. Закрывая все. Нога сама собой нажала на педаль газа, сзади страшно закричал пристегнутый Мишка. «Лексус» рванулся вперед на красный, летя чуть в сторону, на встречную. Сбоку в машину ударило тяжелое тело грузовика, сминая жесть и дробя стекла, превращая изящный джип в груду невнятного мусора. Мишку достали еще живым, он умер в больнице, на руках у Федора Ильича. Жена погибла на месте.
Все очевидцы говорили, что виновата именно она, женщина за рулем. Тормоза были исправны, да и в целом – новая надежная машина. Была.
Федор вышел в коридор и уперся лбом в холодную стену. Слез не было. Вообще ничего не было – дыра в душе. За один день он потерял всех близких людей. Всех. Лучшего друга и компаньона, жену и, главное, сына. И винить – некого.
Он не видел, как сзади его почти ударила по затылку прозрачная воздушная ладонь, узкая, женская, но эту руку перехватила другая, мужская – мол, его-то за что? Так и остался в неведении, что мог бы получить прощальный привет.
А на улице шел снег. Равнодушный ко всему, вечный. Ему было наплевать на четверо ожидаемых похорон, на спешащие в никуда машины, на фонари, окруженные зыбкими гало. Наплевать на всех нас. И две прозрачные фигуры, идущие по воздуху взявшись за руки в неведомую даль его тоже не интересовали – кому они нужны?
Разве что друг другу.
Товарищ Сорокин
Вы верите в бессмертие, товарищ? Я вот – не очень. Есть, конечно, Вечный жид. Который Агасфер, если библия не врет. Есть куча богов, якобы глядящих с небес. Может, на кого и смотрят, не спорю. Я их ни разу не замечал. Впрочем, люди и электричество с гравитацией не видят, тогда как те существуют.
Научно доказано.
Но есть еще темные места в этом вопросе, с долгожительством. В тыща девятьсот двадцать втором мне было девятнадцать лет. Возраст не самый сознательный, но уже и не ребячий. В подполье успел поработать, от полиции прятался. В восемнадцатом воевал уже вовсю: возле Питера, потом на Урал направили по партийной линии, помогать товарищу Бубенцову. В тюрьме у белых сидел трижды, один раз хотели расстрелять, спас малый возраст.
Не выгляжу я на сто пятнадцать годов? Понятное дело, дальше слухайте. Дальше больше, как говорится.
В двадцать втором годе я уже в Подмосковье с религией боролся. Заложили мы взрывчатку под церковь какого-то Христофора, что с собачьей головой. Шнур, машинка – все приготовили, но дернул меня черт пойти проверить закладку зарядов. Кто ручку дернул – Тимоха или Константин, я не знаю. И зачем – понятия не имею. Скорее всего, по глупости: оба парня деревенские, мне в подкрепление приданы.
Не то, чтоб дураки, но политически незрелые. Темные еще.
Мне повезло, что я в подвале был, иначе б сразу погиб. А так – нет. Кирпичами привалило, конечно, по голове досталось и ногу отбило. От взрыва как лопнуло что-то в воздухе, ухи заложило. Сознание потерял.
Очнулся, когда в лицо светить начали. Думал, Тимоха, раздобыл где-то фонарь, стервец, меня ищет. Он такой, пронырливый, сообразил бы. А вот и нет: стоят парни какие-то, одеты черти во что – брюки мешком, куртки с полосками железными. Ботинки, правда, хороши у обоих, на толстой подметке, прошитые. Барская обувка.