Они были пронзительно холодными.
Ладно, это потом. Набрал еще раз. Второй. Третий. Молчит телефон, только робот разговаривает. У него работа такая.
Отец на кухне сидит, с кружкой. Растерянный. Горем не убит: не особо они с дядькой ладили, но чувствую, что из колеи выбит.
– Точно он?
– Точно…
Я, привычно хромая, присел за стол, налил тоже чая. За компанию. Так-то кофейку бы лучше, вкуснее.
– Я его видел сегодня, пап. Разговаривали. Живой он. И справку ментам показывал, они ж мимо таких пройти спокойно не могут.
– И я его сегодня видел, Андрюха. Точняк, он. Лицо, конечно… Но шрам на голове – его, татуировка еще эта. Я уж говорил.
– Чудеса, пап…
Он кивнул, глядя в кружку, словно хотел там найти нечто важное.
– Похороны послезавтра. Матери я звонил, там у нее баба одна на работе сорганизует. А то я и не знаю, за что хвататься. Поминки надо же? Эх, старшой… Жил грешно и помер… не пойми как.
– Пап, но я с ним сегодня…
– Хватит! Я что, родного брата не узнаю? Не морочь голову. Без тебя забот до хрена. Двадцать три года – а сочиняешь, как детсадовец.
– Пап, ты думаешь, я – псих?
Он тяжело молчит, разглядывая чай. Даже головы не поднял.
Я сполз со стула, выплеснул чай в раковину и побрел в свою комнату. На душе было откровенно гадко: и дядька, и батя теперь… со своим убеждением.
Он однажды по пьяни вслух жалел, что я при рождении не умер, мол, всем бы проще и мне – первому. Потом извинялся, мать чуть до приступа не довел. А вот что дураком считает – этого я раньше не слышал. Новости… Инвалид я, да, типа церебрального паралича что-то. Мать точно помнит диагноз, он на три строчки печатным текстом, а я просто с этим живу. Смешной и жалкий, изогнутый весь, ноги винтом, но голова – в порядке.
Зачем он так?
В комнате даже переодеваться не стал, упал на кровать, рюкзак раскрыл – а там сверху шарики лежат, поблескивают. Под люстрой кажется, что не черные, а темно–красные, багровые такие. В руке холодные, как ледышки на ладонь положил. Бросил их на постель и чувствую – спать охота, никаких сил нет. Добрался до выключателя, потом шторы задернул и обратно на кровать, прямо в джинсах и куртке. Уже сквозь сон слышал – дверь входная хлопнула.
Мать пришла. Сейчас ругаться будет, что я не разделся, но Бог с ней…
…– Спишь, собачье отродье? Глаза мои забрал и спишь… Что ж вы за дрянь все, а? Что Костик, зэчара дохлый, что Витек-дебил. А ты и вовсе говном каким-то родился. Урод ты, понял?
Я спросонья сел на кровати. Темнота. Только лампочка на выключателе красной точкой. И кто говорит – не пойму. Не мать же таким скрипучим голосом, с одышкой? Может, ей плохо стало ночью, вот и зашла?
– Мама? – В ответ только шелест в темноте, шагов не слышно, просто ткань шуршит.
– Этим двум обалдуям мама, а тебе – бабка! – строго отвечает темнота. – Не путай старую. Глаза мои где? Верни глаза! Мне плохо, урод, голова моя, голова…
Я почувствовал, как по спине сбегают вниз мурашки, разливаясь колючей волной на ноги, сводит живот. Как водой облили. Дотянулся наощупь до телефона и нажал кнопку: не фонарик, но экран-то светится. Хоть пойму, что и как.
Понял. Но пожалел сразу.
Бабка была как на тех отцовых фото. Почти. Волосы распущены, по плечам лежат свалявшимися прядями, сама в белой рубахе почти до пола и босиком. Руки растопырила, не ко мне тянется, а в стороны, будто раздвигает что–то. А самая жуть – лицо: рот оскален, все зубы видно, а вместо глаз – дыры красные. Стоит посреди комнаты и дышит. Громко, хрипло, с присвистом. И головой из стороны в сторону крутит, как ищет что.
Телефон мигнул, засыпая, а я на кровати откинулся, чуть голову о стену сзади не разбил. И заорал как перед смертью. Да так оно и было, если честно. По ощущениям.
Свет вспыхнул настолько ярко, что я зажмурился. В щелки век смотрю – отец в цветастых трусах стоит, глаза бешеные. А сзади мама в халате, ворот рукой держит, пояс до пола свисает.
– Ты чего орешь, сына? – отец осмотрелся, дошел до окна, не поленился, за шторами глянул. Мама так и стоит в дверях. Лицо чуть опухшее ото сна, беспокойное.
– Приснилось, пап… Кошмар у меня… – Меня трясет, но стараюсь четко говорить, чтобы поняли.
– Про Константина узнал, горе такое… Вот и снится. Вить, не ори на ребенка, у него психика подвижная, сам же знаешь.
– Да не ору я, не ору… Это он орет, Сергеевна. Псих. Подвижный. Послал Господь наказание… – Отец почесал пузо, махнул рукой и вышел.
Мама подошла поближе, перекрестила свободной рукой, прошептала что-тои поцеловала в макушку:
– Еще и одетый лег! Все мышцы передавлены, вот и снится невесть что. Раздевайся и ложись, четыре утра уже. Или умойся сходи, потный весь. Пойдешь?
Я мотнул головой и начал стаскивать майку, цепляясь за ворот крестиком на цепочке. Не сильно он помог мне от бабки. Или правда – сон? Джинсы снять для меня всегда акробатика, но сейчас справился. С первого раза. Мама вышла, не выключая свет, а я отправился к стулу, вешать одежду, и обратно.
Обернулся, а на постели шарики так и лежат. Два. Рядом. Я так и представил их вместо бабкиных глаз, и снова плохо стало. Затылок ломит, крепко я о стену треснулся. Взял, доковылял до окна, приоткрыл и выкинул куда-то вниз, в серую предрассветную муть. Седьмой этаж, дай Бог, на куски. Замах у меня детский, слабый, но улетело это дерьмо из дома, самое главное.
Проснулся, конечно, поздно. На затылке шишка, ноет. На телефоне десяток уведомлений, сети живут своей жизнью: фоточки, котики, мемы. А я со вчерашнего дня как стеной отгородился. Набрал дядьку: сам не знаю зачем, естественно, отключен.
Встал, побрел на кухню. Мать записку оставила, где какая еда и – чтобы не волновался зря. Кофе насыпал в чашку, варить лень, пусть будет растворимый. Сахарницу открыл и чуть крышку из руки не выронил – лежат, голубчики, один над другим.
Шарики мои проклятые, ни один кристаллик не прилип.
Я чуть мимо стула не сел. В одной руке ложка чайная, в другой – крышка от пузатой сахарницы. Сижу и смотрю, а в душе ужас – как рыбу мороженую за шиворот засунули. Посидел, очухался, вытащил из сахарницы. Холодные, ледяные, даже вчера теплее были.
Прислушался: в коридоре шаги, медленные. Скрипнул ламинат, тишина, снова скрипнул. Доски не подогнаны, отец от жадности сам клал, вот и играет под ногами.
Я уже и не удивился ничему. Даже не испугался после ночного визита. Это дядя Костя, конечно. В трусах и в майке, босиком, на синеватой мертвой коже наколки везде. Руки вперед тянет, ко мне, а пальцы и правда переломаны, торчат как пучок хвороста, в разные стороны. Лицо разбито, глаз нет, но узнать можно – это батя прав был.
Солнце весеннее, яркое. Кухня, где все знакомое до последнего блюдца, и такой гость здесь же. Ощущение, что сплю еще, не бывает такого. Не бывает – и все тут!
– Отдай глаза бабке! – шевеля разбитыми губами, прошептал старшой. – Зря я их тебе всучил, отдай…
Изо рта у него торчат обломки зубов, все лицо в потеках бурой крови, и пахнет кислятиной. Не как перегар, противнее и резче. И весь он стал дерганый, как за нитки кто ведет. Не как при жизни, в общем, сразу заметно. Покойник.
Я мимо него смотрю в дверцу духовки, она стеклянная, полкухни отражается. Нет там дядьки. Призрак это. Морок на мою несчастную голову.
– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет…
Я, наверное, моргнул, когда начал молитву. Смотрю – нет уже никого. Шарики в руке есть, а дядьку черти забрали. Почему-то так подумал, вряд ли же ангелы.
Закончил на всякий случай молитву. До последней точки проговорил. Легче мне не стало, но и покойник больше не появился.
Вот что мне теперь делать? Избавиться от шариков-камешков нереально, уже выбрасывал, понятно, что обратно заполучу. Так или иначе. Не отпустят они меня. Каждую ночь с бабкой общаться – совсем не вариант. У меня не только ноги винтом, сердце тоже так себе, слабое. Любой приступ на тот свет отправит, а мне неохота. Рано еще, да и маму жалко, зря она со мной столько лет мается, что ли?
Кофе все же попил, без удовольствия и без сахара – накладывать побрезговал, там эти… лежали. Понимаю, что глупости, но у нас у всех свои тараканчики в голове.
Потом в сеть полез. Не за котиками, надо думать – искал все про покойников, что за живыми ходят с разными надобностями. Материалов, конечно, завались, но все сводится к двум вещам – или голову лечи, или ищи колдунью посильнее.
Первый вариант гневно отверг с порога.
Второй был интересным, но неосуществимым. Хожу я недалеко, медленно и с палкой, да и денег на сеанс нет. Плюс вопрос – кого и где искать, не по объявлениям же на «Авито»? Там хватает магов и чародеев, из числа тех, кому лень ремонт делать или носки вязать, но не вызывают они доверия. Вообще.
Отдельно порадовало, что нервы у меня, оказывается, крепкие. Столкновение с разной нежитью мало кто спокойно переносит, крыша едет. Проблему это не решало, но создавало некий задел на будущее. Прокачанный уже произошедшим скилл.
Еще идею выловил – на кладбище съездить, на могилке с покойной поговорить, чтобы в покое оставила. Представил, как на лавочке сижу, а вокруг старая скачет, руками машет, глаза назад требует, аж передернуло всего.
Нет уж. Ищем дальше.
Ага, вот психологические советы, забавно: если вы хотите избавиться от страха, примите его, сделайте частью своей обычной жизни. Может, я и дурачок, как папа думает, но небезнадежный. Попробуем для начала прикладную психологию.
Я взял оба неприятно холодных камешка в руки, закрыл глаза и медленно приложил к векам. Словно примерил. Ощущение как от удара током: весь дрожу, во рту кислый привкус, страх действительно ушел, его сменило нечто другое.
Мои привычные глаза, которыми я от рождения смотрел на этот мир, на себя, урода, словно куда-то делись. Вытекли. Испарились к чертовой матери! Только кровь из глазниц ощутимо капает на щеки, стекает по ним медленными остывающими струйками, соскальзывает ниже, на грудь, на живот, на стол.