а, который я, заметьте, собирался произнести. Она меня не просто раздражает, она меня бесит, но я продолжаю сдерживаться.
– Так вот… – Глоток минеральной воды. – В вашем городе я ставил эксперимент: как люди относятся к уличным сумасшедшим. Причем не к настоящим, а такая матрешка, эксперимент в эксперименте. Сумасшедший не настоящий. Но за деньги старательно его изображает. Делает вид. А люди, в свою очередь, делают вид, что реагируют на него.
– Ничего не поняла! – честно отвечает Леночка, глядя на меня поверх испачканного помадой края бокала.
– Скажите, сколько вам лет?
– Двадцать два, – не задумываясь, отвечает она. Стало быть, двадцать семь. Уж настолько-то женскую психологию я понимаю.
– Прекрасно. Вы молоды и хороши собой. Давайте тоже проведем небольшой опыт?
Я специально говорю очень спокойно и монотонно. Взгляд Леночки слегка рассеивается, улыбка расползается в расслабленную гримасу. Девушка кивает и начинает расстегивать свободной от бокала рукой пуговки на блузке.
– Перестаньте. Вы не должны сейчас раздеваться. Давайте мне бокал.
Я ставлю его на стол, к ноутбуку, и поворачиваюсь к слушающей меня барышне.
– Вы пришли, чтобы помешать писать мой великий труд. Вы пришли, чтобы спать со мной за смешные деньги. Открыть заветную плоть в обмен на бумажки. Это чудовищно, если задуматься. Это требует наказания, не так ли?
– Так, – медленно, как в полусне отвечает она. – Вы меня накажете, Сергей Сергеевич?
– Обязательно. Но не так, как вы думаете, если вам есть чем думать. Я исполню ваше заветное желание – это и будет наказанием. Чего вы хотите больше всего на свете?
Леночка глубоко задумывается. Несмотря на транс, она честно пытается сосредоточиться на вопросе.
– Деньги… Я хочу быть очень богатой… – наконец выдавливает она. Взгляд ее окончательно плывет, это уже глубокий гипноз, как любят писать медицинские справочники.
– Превосходно! И это – ваше единственное желание?
– Да…
– Значит, пусть так и будет.
Не сверкают молнии, не грохочет за окном гром, даже залпа конфетти – и того нет. Давно ненавижу спецэффекты, особенно те, которые мне приписывают.
Леночка стремительно стареет.
На ее морщинистой шее возникает золотое колье, посверкивающее при легчайшем движении колючими отблесками бриллиантов. Под тяжестью украшения голова немного наклоняется вперед. Волосы седеют. Хотя они и уложены теперь в замысловатую прическу, это ее не украшает. Пальцы покрываются пигментными пятнами, резко контрастирующими с акрилом ногтей и массивными перстнями. Рот западает и так бесящая меня улыбка превращается в скорбную гримасу, в опущенные вниз уголки губ.
Одежда висит на ней мешком.
– Теперь вы очень богаты. Правда, через час у вас будет сердечный приступ, что неудивительно в столь преклонном возрасте. И вы умрете. Но вы уже успеете уйти отсюда, а большего мне и не нужно. Не благодарите и – ступайте! Машина с шофером ждет у входа в гостиницу.
Леночка тяжело встает. Пытается выпрямиться, но не может этого сделать – старость, знаете ли, такая старость.
– Спасибо вам! Я знаю, как много у меня теперь денег. Это прикольно, – она говорит глуховатым старческим голосом, делая паузы между словами, чтобы глубже вдохнуть.
– Идите, – ворчливым докторским тоном отвечаю я и поворачиваюсь к ноутбуку. Дверь где-то за спиной хлопает, и я теперь могу продолжить свой труд.
«…Я царь земной и небесный, князь мира сего и иных миров во веки веков.
Нет ни ада, ни рая. Ни камеры временного содержания, которое католики называют чистилищем, а буддисты еще как–то. Мне наплевать на ваши названия и ваши якобы священные книги. Ничего на самом деле нет, кроме вас – алчных и похотливых людей, лживо поклоняющихся мне, или – назло мне же – моему придуманному оппоненту. Людей, даже не понимающих, что я – един, светел и темен, жуток и прекрасен. Людей, слабости которых могут стать силой, но никогда ею не станут, потому что вы глупы. Людей, изображающих сумасшедших, чтобы выпить на заработанные деньги. Продающих свое тело, чтобы помечтать о богатстве.
Уверуйте, сволочи! Хоть в кого-нибудь, но – по-настоящему…».
Пустой человек
Иван Степанович умер ночью.
Еще около часа жена слышала, как он ходит по квартире – из туалета на кухню, оттуда на балкон, курить. Покашливает. Задел ногой неудачно стоящий на проходе диван, вполголоса выматерился.
Дальше она уснула, а с утра нашла его сидящим на том самом диване: в руке пульт, телевизор даже включить не успел. Лицо спокойное, словно узнал нечто важное, глаза приоткрыты. Так вот сидит и смотрит в черное зеркало старенького «Самсунга», отвесив нижнюю челюсть.
Будто задумался о вечном.
Сперва она в слезы. Жили они не то, чтобы дружно, всякое бывало. Работал, но как-то без достижений. Пил. Сперва умеренно, по пятницам, снимая стресс. Потом, когда потерял работу, быстро скатился к запоям. На последние деньги перед получкой жена отвела его к наркологу. Иван Степанович не спорил, не ругался, пошел покорно. Как на веревочке.
После этого два года ни капли. Правда, от этого он не изменился.
Иван Степанович вообще был человек тихий, нелюдимый, не склонный к агрессии. Даже пьяный тихо улыбался своим мыслям и ложился спать.
Потом слегка успокоилась. Позвонила сестре.
– Валя, Валечка… Гришкин умер. – Как-то незаметно, через десяток лет семейной жизни, жена начала звать его по фамилии. До того – Ванечка, а на Степаныча покойный не тянул: был небольшого роста, сухощав, незаметен. – Ночью, да… Сердце, небось. Конечно! Скорую, полицию, не знаю, кого еще вызывать? Да? Приезжай. Давление себе померяю, не волнуйся. Ага. Ну ладно…
Сестра даже не удивилась. Никогда не любила она Ивана Степановича, вот и сейчас – спокойна, как танк. А жене… то есть, уже вдове, стало грустно. Тридцать лет прожили, привыкла уже.
Она зашла в гостиную, где покойный хозяин дома так и сидел на диване, и остановилась перед ним.
– Ушел… Даже не попрощался. На сигареты тебе времени хватило, Гришкин, а меня разбудить – нет. Свинья ты… Хотя жалко. И как жить дальше?
Она снова всхлипнула и пошла на кухню, чтобы чем-тосебя занять. Перемыла стопку тарелок в раковине, привычно рассовала в сушилку: одну за одной. Почему-товспомнила, как они познакомились: Иван Степанович был самым веселым парнем тогда, в той компании, в гостях у… А, да не важно. У кого-то из девчонок в общежитии. Танцевали, кажется, да… Играли «Мираж» и Modern Talking. Е махот, е масол.
Да, да, точно! Куда что девалось?
– Эх, Ваня, Ваня… Тридцать лет с тобой псу под жопу. И сам не радовался, и мне не давал. Ни денег, ни хрена… Что вот после тебя осталось? Долги банку, да шкаф с одеждой? И та ношеная вся, только бомжам. Пустой ты человек был…
Она открыла дверь приехавшим врачам, привычно потопавшим, не разуваясь, к покойнику. Потом полицейский. Как-то незаметно приехала Валя, то ли помочь, то ли от скуки.
Приехал человек из похоронного бюро. Скорбный, деловитый, сразу с крестом, как Спаситель. На плече принес и поставил в тамбуре. Запахло свежей сосновой смолой. Потом спец по бальзамированию, вызвали зря – покойный был не стар, его уже увезли на экспертизу, как полагается. Оплатили напрасный вызов. В доме царила та обычная посмертная суета, что и у всех.
Движение без радости, ради отвлечения родных.
Чуть позже доставили гроб. Спасибо, Валя догадалась привезти деньги, которые сейчас активно разлетались по назначению и зря.
Вся эта сутолока длилась почти до вечера: какие-то невнятные соседки ломились в дверь, советуя, где нанять отпевание. Пришла сумасшедшая старушка с третьего этажа, вызвалась завтра читать ночные молитвы над новопреставленным. Люди, люди… В квартире, где месяцами никого, кроме хозяев, не бывало царил проходной двор. В пепельнице Ивана Степановича на балконе прибавилось окурков от разных сигарет.
Последней домой уехала Валя.
Вдова Ивана Степановича присела на диван, суеверно отодвинувшись на край. Повертела в руках пульт и включила телевизор. Надоело смотреть на гору непонятных вещей на столе: бумажные иконки, ленты в руки усопшему, искусственные цветы, кусок тюля в гроб, другая разная нужная дрянь.
Первый, второй, НТВ, Рен ТВ… Везде гримасничали, пели, кричали что-то хорошо оплачиваемые плоские люди. Нет, телевизор сейчас – тоже не то.
Она, тяжело ступая на уставшие за день ноги, пошла в спальню и прилегла. Взяла с тумбочки потрепанную книжку Марининой – когда-то ей нравилось, а теперь перечитывает на ночь, лишь бы отвлечься. С утра забирать тело, везти домой, бабки, молитвы, батюшку, еды купить на поминки, обзвонить знакомых.
Из книжки на пол спланировал свернутый лист бумаги. Странно: она и закладками не пользуется, откуда?
Бросила на постель книжку, развернула лист. Густо исписано мелким почерком Гришкина. Интересное дело…
«Прошу считать данный документ моим духовным завещанием тем, кого это касается. Материальных благ не нажил, оставить после себя не могу, да и некому. Квартира и так жены. Одежду раздайте бездомным.
Хочу покаяться перед Богом, в которого так и не поверил. Да и перед людьми. Мне сейчас не поверят, но я никого и не убеждаю. Прочитаете – и славно.
Мне в девяносто первом году, как раз когда мы с женой с трудом выживали без работы, было видение. На трезвую голову, сразу скажу, пить тогда было не на что. Так вот: явился мне ангел. Как в книжках пишут – весь в белом, за спиной крылья длинные, концы выше головы и вниз до пола. В руке книга. Лицо и правда непонятное, не врут – не поймешь, мужчина или женщина. Андрогин. Голос тоже непонятный, приятный, но то низкий, то почти присвистывает. Волосы длинные, золотые, у нас только парики такие продаются.
– Благую весть я тебе принес, Иван! Избран ты небесами стать писателем великим. Открыть людям глаза на их пороки, к раскаянию и свету повести. Конечно, не за так это все. Даром же ничего не бывает – придется тебе жену бросить, трое детей от разных женщин будет. Наркотики. Умрешь в сорок два, но всемирно известным. Однако, все связано, не избежать этого.