– Кристи, а ю реди? Гости собрались, дарлинь! – Это гувернантка, мисс Рейчел. Она хорошо говорит по-русски, но постоянно вставляет родные слова.
– Да, иду! – Кристина вертится перед огромным, во всю стену детской, зеркалом. Розовое с белым платье от Диора красиво смотрится с бриллиантами. – Папа обещал сюрприз!
– Е дэдди способен на многое, – с улыбкой отзывается мисс Рейчел. – Я успела заметить.
Полный зал гостей! Взрослые отдельно, у входа охранники, как обычно. Дети собрались возле замка – многие до сих пор завидуют, ну и пусть!
Часть зала огорожена чем-то вроде сцены: массивная деревянная рама, ступеньки, приподнятый пол и тяжелый бархатный занавес. Темно-красный с золотой вышивкой из двух цифр – 1 и 0.
– Кристи! Крис! Хеппи безди ту ю! – навстречу бежит Маринка с подарком, за ней остальные. Взрослым разносят шампанское, мама о чем-то беседует с тетей Викторией, в центре зала стоит папа.
Он доволен, хитро улыбается и смотрит на дочку.
– Друзья! – на весь зал грохочет он. – Десять лет – раз в жизни, в натуре! Первый юбилей, если что. И я подумал – это должно запомниться, не просто камушки-платина в подарок. Не поверите, ночами не спал, в интернете рылся, как заводной. Но ведь придумал, ну!
Кристина обнимается с Маринкой, принимает завернутый в цветастую бумагу подарок. Рядом с ними стоит мисс Рейчел с небольшим подносом; девочка небрежно бросает подарок на него.
Главное – что там приготовил папа!
– Были варианты… – папа привычно потирает руки. – Хотел слона выписать, азиатского. Круто, но уже было, в натуре. Машину рано. Запарился думать. И решил подарить ребенку сказку!
– Дюймовочку? – ржет дядя Феликс. Он приехал уже пьяный, как обычно, поэтому самый шумный. – С кротом?
– Да пошел ты! – сбивается с мысли отец. – Нет. Короче, сейчас все сами увидите! Хлопаем!
Раздались сперва отдельные, потом усилившиеся аплодисменты. Взрослые и дети напряженно смотрели на занавес. Не хлопала только охрана, внимательно поглядывающая по сторонам.
– Начнем! – крикнул папа и половинки занавеса поползли в разные стороны. Зазвенели колокольчики, тонко заныла что-то классическое скрипка. – С днем рождения, Кристи! Это все – для тебя!
На сцене был кусок леса: густые деревья, кусты, невысокий холм посредине, поросший травой. Словно вырезали все это волшебными ножницами и влепили в загородном имении.
Но главное было на холме – там рос неведомый красный цветок с тарелку размером, а рядом с ним лежал… Лежало… Хрен его знает, находилось типичное чудище лесное – метра три рыжего с белым меха, изогнутые когти на четырех лапах, то ли медвежья, то ли волчья голова. Впечатляло оно, в общем.
– Решил я, дочка, цветуечек аленький тебе вручить! Как в сказке. – Папа упруго взбежал по ступенькам на помост и пошел к холму.
Чудище, которое все приняли за хорошо исполненную куклу, зарычало и вскочило на четвереньки. В глубине меха на голове у него горели недобрым красноватым огнем глаза.
Кто-то из девочек вскрикнул. Мисс Рейчел прошептала: "Oh my God, it's a bigfoot!". Охрана слегка занервничала и подтянулась ближе к гостям, прикрывая детей и взрослых.
– Что, чудище лесное? – по-хозяйски спросил папа у неведомого зверя, слегка морщась: вблизи тот невыносимо вонял шампунем. – Отдашь цветочек для Кристинки моей? Или драться будем не на жизнь, а на смерть?
– За ту неделю на цепи, мужик, когда меня помоями кормили, снес бы я тебе башку! – проникновенно сказал я, следя за охраной. С ружьями, вроде, никого, а пистолетов я не боюсь. – Но ради Кристины Леонидовны не стану… Как договаривались.
Расталкивая гостей, на сцену залез какой-то пьяный мужик с выкидным ножом в руке. У меня и так нюх почти отбило от парфюма в зале, вылитого на себя всеми этими людьми, а тут еще и он воняет перегаром.
– Леня, дай я его замочу! – решительно сказал мужик, помахивая выкидухой. – Опыт есть, братва подтвердит.
– Феликс… – начал было хозяин, но тот был не особо вменяем. Ткнул мне ножом в ногу, гад. Там мех, конечно, густой, только острие до кожи добралось, но я что-то обиделся. Зарычал от души и сгреб мужичка с ножом когтями. Тот завизжал, как свинья, тоненько так, нервно. Неприятный тип, пришлось ему оторвать глупую голову и метнуть в охрану. Кровищи тоже, как из свиньи, во все стороны полетела.
Бабы орут, дети верещат, охрана постреливает. Весело, кстати.
Только уважаемый хозяин стоит, глазами хлопает, а сам – как со скотобойни. Весь перемазан останками дорогого гостя.
– Ты чего творишь-то, гад?
Опомнился? Шустрый, с толку не собьешь.
– А этого, с ножом, в уговоре не было. Согласись?
Точно, опомнился: соскочил со сцены и бегом к охране, орет им, стреляйте, мол. Я – мишень крупная, промахнуться сложно, только без толку это.
Сорвал цветочек аленький и понес его по назначению, имениннице. Та, правда, описалась, когда я вручал подарок. Соглашусь, неприятно все выглядело. Пару охранников из самых тупых по пути пришлось тоже упокоить.
– На этом, друзья, пора мне с вами прощаться! – Это я оставшимся, кого охрана в панике не перестреляла, пока я им глаза отводил. Подошел к окну и выпрыгнул во двор, вместе со стеклами. До леса еще черти сколько идти, я же без машины.
Почему они меня все за какого-то йети принимают, вот вопрос? За бигфута иноземного, само какое гнусное! Наш я, природный русский леший, хоть и мало нас осталось.
И, кстати, права была эта девка иноземная, что возле именинницы стояла и нервно бубнила одну фразу: лучше бы слона подарили.
От него хлопот меньше. В натуре.
До остановки
Иногда от тяжелого грохота трамвая подвал оживает. Звенит единственное уцелевшее стеклышко в окне под потолком, с толстой ржавой трубы срывается капля, шлепаясь на пол. Пустая пластиковая бутылка с фольгой на горлышке вздрагивает, словно собираясь перекатиться в другой угол.
Безуспешно, но сама попытка заслуживает похвалы.
Потом все стихает. Невидимый отсюда трамвай уходит, глотая рельсы. Наступает тишина. Здесь сыро и холодно – всегда, даже летом. Земляной пол и никакого солнца.
Мне уютно. Или только так кажется, но выходить наружу не хочется. Между трубами и полом стоит поломанная тумбочка, отсвечивая остатками полировки. Бог ведает, кто ее притащил сюда и зачем. Давно не ломаю над этим голову, мне некогда. Я плету нити, серые и липкие нити сверху вниз и по диагонали. А потом штрихую пространство между ними, создавая идеальную сеть. Чудо совершенства, что бы там ни думали люди.
Кстати, они сюда тоже заходят.
Иногда спеша, почти бегом, чтобы матерясь открутить несколько вентилей. А иной раз – надолго, расставляя ящики на полу. Садятся и достают нехитрую выпивку. Странное место для отдыха, но люди вообще не от мира сего. Построить своими руками все, что я вижу, создать трубы и трамваи, тумбу и ящики, чтобы украдкой убивать себя жидкостью внутрь… Выше моего понимания.
Но мне и не нужно их понимать. Мне нужно прятаться, когда их заносит нелегкая.
Скрипит дверь. Я перебираю ногами по паутине, в панике забираюсь вверх, к спасительной толщине труб. Меня не любят даже равнодушные ко всему нарики, а от людей пьющих нужно спасаться бегством сразу.
– Здесь тормознем, – грубый голос рубит тишину. Пластует ее широким ржавым ножом интонаций и бросает на корм собакам. – Дыра, конечно…
– Типа того. Хотя… Да нормуль местечко! Там за ящиками пара фуфаек, можно на пол бросить.
Этот не такой пропитой. Но тоже грубоват.
– Фу, на тряпках… – визгливо говорит сразу всем (и мне заодно) третий голос. Девушка. Она же женщина. Эти самые злые на нас. – Могли бы и на квартире.
– Да негде сейчас, – грохочет грубый. – Попрет и на фуфайках! Не графья. Слышь, Борисыч, ты не граф, нет?
Смеется еще противнее, чем говорит. Срываясь на лай, словно душит собаку. Или сам – она и есть. Я осторожно выглядываю из-за трубы. И на вид он так себе – нечесаные волосы, щетина с пятнами седины, грязная майка с дырой подмышкой, сползающие спортивные штаны. Классика жанра, сюда такие любят забираться.
– Не, не граф. Я этот… Князь мира сего! – неведомо откуда выцепив формулировку, откликается Борисыч. Теперь я вижу и его – моложе приятеля, не такой грязный и запущенный, но уверенно движется по тому же пути. Поиск дао среди растворов этанола.
– Придурки, – фыркает девушка.
Ей лет двадцать пять, вряд ли больше. Озорной топик выше пупка, виктимные шорты и квадратная сумочка, маленькая, как почтовый конверт. Зато на длинном ремне. Лицо смазливое, хотя глазки маленькие. Почти как у меня, но у меня их больше. И выражение лица странное – не предвкушение выпивки (уж этого я насмотрелся!), а скорее как у исследователя. Ученые так смотрят. И молодежь в музеях.
Свежая барышня, вовсе неподходящая к месту и компаньонам. Ну да это не мои проблемы.
– Крот, а ты пожрать взял? – интересуется Борисыч. Грубый застигнут врасплох. Он стоит с ящиком в руке, бросив звякнувшую сумку прямо на пол.
– Я ж это… Ну, за бухлом ходил…
– И че? – угрожающе уточняет Борисыч. – Я тебе денег и на колбасу дал, хлеб вообще копеечный.
Крот аккуратно ставит ящик посередине подвала, идет за следующими.
– Забыл, Серега… Настойки взял, сигарет еще, а это… Не лайся. – Вид у него виноватый. У них алкашей все эмоции снаружи, даже я разбираюсь.
Борисыч пинает попавшуюся под ноги бутылку, ту самую, с фольгой на горлышке, и отправляет ее в короткий полет на груду ящиков. Я, кстати, сомневаюсь, чтобы там внизу были фуфайки, но не имею здесь даже совещательного голоса. Бог с ними, зато бутылка теперь там точно есть.
– Дебил ты, Крот, – говорит девушка. – Настойку и так пить противно, а всухую – вообще жесть. Бегом в магазин, пьянь старая. А то не дам!
Он застывает на месте с очередным ящиком в руках и застывшим лицом. Поляна почти подготовлена, а теперь куда-то бежать?!
– Молодой сгоняет, – выдавливает из себя ветеран борьбы с бутылкой. Гляди–ка: испитой, а с понятиями?