— Его сделали с аэроплана…
— Это наш парк и река. А тут у нас сад.
— А вот это мистер Макгрегор на своем тракторе, и тут еще Боб и Ферджи.
Юстас запутался.
— Погоди-ка, а кто такие Боб и Ферджи?
— Боб помогает мистеру Макгрегору, а Ферджи — садовнику. Ферджи играет на волынке, и знаешь, кто его научил? Его кузен. А знаешь, как зовут его кузена? Музен! — торжествующе выпалил Николас.
Юстас повторил:
— Кузен Музен.
— А это папа, катается на лыжах в Сент-Морице, это все мы во время охоты на куропаток — вообще, мы ходили только на пикник, не на саму охоту. Вот река, иногда мы тут купаемся, но в ней небезопасно и можно поранить ногу о камни. Мама говорит, мы можем выкопать бассейн, говорит, когда вернемся в Кирктон, выкопаем себе такой же, как у тети Элис Лингард…
— А это машина папы, он ездит на большущем «ягуаре». То есть… — споткнулся Николас, — ездил на большущем «ягуаре». Зеленом, — мужественно договорил он.
Вирджиния решила вмешаться.
— Вот ваше какао.
— Мамочка, мы показывали Юстасу фотографии Кирктона…
— Я так и поняла.
— Мне очень понравилось, — откликнулся Юстас. — Теперь я все знаю о Шотландии.
Он встал с кровати, словно уступая место Вирджинии, и поставил раскрытую папку обратно на комод.
Дети забрались под одеяла.
— Ты должен приехать к нам туда. Пожить у нас. Правда же, мама? Он может спать в гостевой комнате, да?
— Возможно, — сказала Вирджиния. — Но у Юстаса много работы.
— Это правда, — сказал Юстас. — Много. По горло всяких дел.
Он уже шел к двери.
— Ну что же, спокойной ночи!
— Спокойной ночи, Юстас! И спасибо, что сводил нас в такое чудесное место!
— Главное, чтобы вам не приснился Джек Карли.
— Даже если приснится — я не испугаюсь.
— Вот это правильно. Спокойной ночи, Николас!
— Спокойной ночи. Увидимся утром.
Вирджиния повернулась к Юстасу.
— Не уходи. Я спущусь через минуту.
Он сказал:
— Я подожду внизу.
Дети молча, подавляя зевки, выпили какао. Глаза у них закрывались. Наконец они улеглись, и Вирджиния пожелала им спокойной ночи. Когда она наклонилась поцеловать Николаса, он сделал неожиданную вещь: никогда раньше не проявлявший своих теплых чувств, он вдруг обхватил ее шею руками и прижался щекой к ее щеке.
— Что такое? — ласково спросила она.
— Там было здорово, да?
— Ты имеешь в виду на пляже?
— Нет. В доме, где живет Юстас.
— В Пенфолде.
— Мы еще сходим туда?
— Ну конечно.
— И мне понравился котенок.
— Еще бы!
— Юстас ждет внизу.
— Да.
— Я буду слушать, как вы разговариваете. — Голос у него был довольный. — Буду лежать и слушать, как вы все говорите, и говорите, и говорите…
— И тебе будет спокойно?
— Ну конечно, — ответил Николас.
Дети уже почти спали, но она все никак не могла выйти из комнаты: ходила тихонько из угла в угол, собирала разбросанные вещи, складывала их и аккуратно — в точности как няня — развешивала на спинках двух камышовых кресел. Закончив уборку, она подошла к окну, задернула куцые занавески и немного прикрыла створки — ночь обещала быть холодной. В приглушенном свете ночника комната казалась уютной и покойной, в углах таились тени, тишину нарушало лишь тиканье часов и мерное дыхание детей.
Вирджинию переполняла любовь. Любовь к детям; к странному маленькому дому; к мужчине, который дожидался ее внизу. А еще ощущение завершенности. Правильности происходящего. Впервые, подумала она, мы с Юстасом остаемся совсем одни, и у нас сколько угодно времени. Только он и я. Сейчас она разожжет огонь, задернет шторы и приготовит ему чашку кофе. Если захочется, они могут проговорить хоть всю ночь. Наедине.
Кара и Николас спали. Она выключила ночник и спустилась по лестнице: вопреки ее ожиданиям внизу было темно. На какое-то мгновение она решила, что Юстас передумал и ушел, но потом увидела, что он стоит у окна с сигаретой и смотрит, как тают на горизонте последние блики заката. Часть их света падала ему на лицо, но когда он услышал ее шаги и обернулся, она не смогла разглядеть его выражения — одни только тени.
Она сказала:
— Я уже решила, что ты ушел.
— Нет. Я все еще здесь.
Темнота смущала Вирджинию. Она отыскала выключатель настольной лампы и зажгла ее. Пятно желтого света, словно озеро, разлилось между ними. Она ждала, что он заговорит первым, но он молчал, стоя напротив, и курил, поэтому она попыталась как-то заполнить паузу.
— Я… ничего не приготовила на ужин. Хочешь чего-нибудь поесть? Я даже не знаю, сколько сейчас времени.
— Я не голоден.
— Я могу сварить тебе кофе…
— А пива у тебя нет?
Она беспомощно развела руками.
— Нет, Юстас, пива нет. Извини. Я никогда его не покупаю. И не пью.
Ей показалось, что ее слова прозвучали надменно, словно она не одобряет пиво.
— Я хочу сказать, мне просто не нравится вкус, — она улыбнулась, пытаясь обратить все в шутку.
— Ничего страшного.
Улыбка увяла. Вирджиния нервно сглотнула.
— Ты точно не хочешь кофе?
— Нет, спасибо.
Он поискал, где можно затушить сигарету. Она нашла блюдце и поставила его на стол; Юстас вдавил в него окурок с таким ожесточением, будто разделывался со старым врагом.
— Мне пора идти.
— Но…
Он повернулся к ней, дожидаясь окончания фразы. Вирджиния совсем сникла.
— Да. Что же… Было здорово. Очень мило с твоей стороны, что ты потратил на нас целый день, показал бухту и все остальное.
Она говорила безличным тоном, словно на открытии благотворительной распродажи.
— Детям очень понравилось.
— У тебя прекрасные дети.
— Да. Я…
— Когда вы возвращаетесь в Шотландию?
Резкость его тона, холодность в голосе шокировали Вирджинию. Она вдруг почувствовала, что зябнет, по спине ледяной струйкой пробежала неприязненная дрожь.
— Я… я еще не знаю. — Она взялась рукой за спинку деревянного стула, оперлась на нее, словно ища поддержки. — Почему ты спрашиваешь?
— Тебе придется уехать.
Это было утверждение, не вопрос. Неуверенность Вирджинии подсказывала ей худшее из возможных объяснений. Юстас ждал, когда она уедет. Он хотел, чтобы она уехала. С удивлением она услышала собственный голос, звучавший неожиданно легко:
— Конечно, рано или поздно мы вернемся. Ведь там наш дом. Мой и моих детей.
— До сегодняшнего вечера я и не представлял себе, что у вас там настоящее поместье…
— О, ты имеешь в виду Кару с ее фотографиями…
— Видимо, тебе приходится держать целый штат прислуги, чтобы управляться с ним.
— Юстас, с ним не я управлялась…
— Значит, теперь будешь. Постарайся что-нибудь разузнать о сельском хозяйстве. Ты удивишься, насколько это интересно. Тебе нужно увлечься чем-то новым, найти себе занятие. Можешь разводить абердинских коров. Твой муж никогда не думал об этом? Хороший бык на ярмарке в Перте может стоить шестьдесят, а то и семьдесят тысяч фунтов.
Разговор получался кошмарный — бессмысленный и глупый. Она переспросила «правда?», но во рту у нее пересохло, и вопрос прозвучал еле слышно.
— Конечно. И кто знает, может быть, со временем ты создашь настоящую империю, которую унаследует твой сын.
— Да.
Юстас снова повторил:
— Мне пора.
Легкая улыбка промелькнула на его лице.
— Хороший был день.
Но Вирджиния вспоминала другой, гораздо лучший день, проведенный с Юстасом, весенний день, полный солнца и ветра, когда он купил ей мороженое и подвез до дома. Он обещал позвонить, а потом забыл, а может, передумал. Она поняла, что все время ждала, когда он объяснит, что же случилось на самом деле. Ждала, что так или иначе все прояснится: то ли в разговорах Юстаса с детьми, то ли между ними двумя, когда они сядут делиться воспоминаниями, — невинная ностальгия спустя столько лет. Но он ничего не сказал. Ей уже никогда не узнать.
— Да. — Она отпустила спинку стула и выпрямилась, обхватив себя руками за плечи, словно пыталась согреться. — Особенный день. Такие помнятся потом всю жизнь.
Он пошел к ней, огибая стол, а Вирджиния развернулась и распахнула дверь. Холодный воздух, напоенный сладостью и влагой, хлынул в дом; сапфировый купол неба сиял бесчисленными звездами. Из темноты доносились печальные крики кроншнепа.
Он встал рядом с ней.
— Спокойной ночи, Вирджиния.
— Спокойной ночи, Юстас.
И вот он уже спустился по ступеням и пошел прочь — прочь от нее, через калитку и дальше по полю к заброшенной ферме, где оставил свою машину. Ночь поглотила его. Она закрыла дверь и заперла замок, а потом вернулась в кухню, поставила в раковину кружки, из которых дети пили какао, и принялась медленно и тщательно их мыть. Она слышала, как его «лендровер» с рычанием выехал с фермы и двинулся вверх по проселку к главной дороге, слышала, как звук мотора постепенно тает в ночной тишине, но так и не подняла глаз от раковины. Когда чашки были вытерты, а чайное полотенце аккуратно сложено и других дел у нее не осталось, она внезапно осознала, насколько сильно устала. Вирджиния выключила свет, медленно поднялась по лестнице к себе в спальню, разделась и нырнула в постель. Тело ее лежало неподвижно, но в голове бушевала такая круговерть, словно она неделю питалась исключительно черным крепким кофе.
Он не любит тебя.
Я и не думала, что любит.
Но ты начала так думать. После сегодняшнего дня.
Значит, я ошиблась. У нас нет будущего. Он ясно дал это понять.
А что, по-твоему, должно было произойти?
Я думала, мы поговорим о том, что случилось десять лет назад.
Ничего не случилось. Почему он должен был помнить?
Потому что я помнила. Потому что Юстас был самым важным человеком, самым главным событием в моей жизни.
Ничего ты не помнила. Ты вышла за Энтони Кейли.
Они поженились в Лондоне в июле; на Вирджинии было кремовое шелковое платье с шестифутовым шлейфом и фата, некогда принадлежавшая бабушке леди Кейли, а на Энтони серый смокинг и идеально скроенные брюки в тон. Под звон колоколов они вышли из церкви Святого Михаила на залитую солнцем Честер-сквер в сопровождении свиты подружек невесты, наряженных в платья с бантами на спине, вызвав восторженное аханье у стайки зевак, которые собрались возле церкви, дожидаясь окончания свадебной церемонии.