На набережной какой-то оптимистически настроенный продавец уже установил сияющую белой краской палатку с заманчивой вывеской: «Фред Хоскингс. Мороженое домашнего изготовления, лучшее в Корнуолле», и Вирджинии внезапно ужасно захотелось мороженого, так что она пожалела, что не захватила с собой деньги. Здорово было бы сейчас посидеть на солнышке, облизывая мороженое. Чем больше она об этом думала, тем больше ей его хотелось. Вирджиния пошарила по карманам в надежде найти завалившуюся монетку, но те оказались пусты – ни полпенни.
Она присела на швартовую тумбу и с несчастным видом уставилась на рыбацкое суденышко, на палубе которого мальчишка в просоленной ветровке кипятил на спиртовке чайник. Она пыталась заставить себя не думать о мороженом, и тут словно в ответ на ее молитву голос за спиной обратился к ней:
– Привет!
Вирджиния посмотрела через плечо, отбросив с лица длинные темные волосы, и увидела, что он стоит на причале, продуваемом ветром, зажав под мышкой какой-то сверток, в темно-синем свитере с высоким воротом, который делает его похожим на моряка.
Она поднялась на ноги.
– Привет!
– Я так и подумал, что это вы, – сказал Юстас Филипс, – но не был уверен. Что вы здесь делаете?
– Ничего. То есть я пошла на прогулку и остановилась посмотреть на лодки.
– Хороший сегодня день.
– Да.
В его синих глазах плескался смех.
– А где же Элис Лингард?
– Поехала в Пензанс… у нее там заседание комитета.
– Так вы здесь одна?
– Да.
На ней были старенькие голубые кеды, джинсы и белый свитер с узором из кос, и Вирджиния в приступе самоуничижения болезненно ощутила, что этот наряд лишний раз свидетельствует о ее наивности, равно как и неумение поддерживать светскую беседу.
Она взглянула на его сверток.
– А что здесь делаете вы?
– Пришел купить парусину, чтобы закрывать стога. Прошлой ночью был такой ветер, что старый тент порвало в клочья.
– И вы уже возвращаетесь назад?
– Немного погодя. А какие планы у вас?
– Собственно, никаких. Я просто осматриваю город.
– И много уже осмотрели?
– Так далеко я зашла в первый раз.
– Тогда пойдемте, я покажу вам остальное.
Неспешно шагая в ногу, они вернулись ко входу в гавань. Он заметил палатку с мороженым и притормозил, чтобы поздороваться с владельцем:
– Привет, Фред!
Продавец мороженого, в сияющей накрахмаленной куртке напоминавший судью на крикетном матче, обернулся и посмотрел на него. Его коричневое от загара морщинистое лицо, напоминавшее скорлупу грецкого ореха, растянулось в улыбке.
– Привет, Юстас! Как поживаешь?
– Прекрасно! А ты?
– О, неплохо, неплохо. Давненько тебя не было видно. Как идут дела в Ланьоне?
– Все в порядке. Работаю. – Юстас склонился над его лотком. – В этом году ты рановато. Кто сейчас будет покупать мороженое?
– Ну, я всегда говорил: какая пташка рано проснулась, та скорее и корм нашла.
Юстас взглянул на Вирджинию:
– Хотите мороженого?
Никогда еще другой человек не угадывал так точно ее желание.
– Не отказалась бы, но у меня нет с собой денег.
Юстас усмехнулся.
– Самое большое, какое у тебя есть, – скомандовал он Фреду и полез в задний карман за кошельком.
Они миновали причал и углубились в сеть мощеных улочек, о существовании которых она даже не подозревала. Ее взгляду открывались маленькие нарядные площади, где стояли дома с желтыми дверями и оконными наличниками, палисадники, в которых на веревках сушилось белье, каменные лестницы, на которых ничейные коты грелись на солнышке и языками вылизывали шерстку. В конце концов они дошли до северного пляжа, открытого всем ветрам, о который разбивались тяжелые нефритовые волны, подсвеченные солнцем, а в воздухе стоял туман от соленых брызг.
– Когда я был еще мальчишкой, – громко произнес Юстас, которого она с трудом слышала за шумом ветра, – то приходил сюда заниматься серфингом. У меня была доска – деревянная, с нарисованной маской, ее сделал для меня мой дядя. Теперь у подростков фирменные доски, из стеклопластика, на них можно кататься круглый год, и зимой и летом.
– Как им не холодно?
– Они катаются в гидрокостюмах.
Они подошли к волнолому, в стену которого была вделана деревянная скамья, и Юстас, явно решив, что они бродят уже слишком долго, уселся на скамью, опираясь спиной о волнолом, подставил лицо солнцу и вытянул свои длинные ноги.
Вирджиния, доедавшая остатки гигантской порции мороженого, присела с ним рядом. Он смотрел на нее, а когда она проглотила последний кусочек и вытирала липкие пальцы о джинсы, спросил:
– Вам понравилось?
Лицо его было серьезным, но в глазах притаился смех. Тем не менее Вирджинию это не обидело.
– Очень вкусно! Лучшее мороженое в моей жизни. Вам надо было купить себе тоже.
– Я перерос тот возраст, когда можно бродить по улицам, поедая мороженое.
– Я его никогда не перерасту!
– А сколько вам лет?
– Семнадцать, вот-вот исполнится восемнадцать.
– Вы уже закончили школу?
– Да, прошлым летом.
– А что делаете сейчас?
– Ничего.
– Собираетесь поступать в университет?
То, что он счел ее достаточно умной, польстило Вирджинии.
– Ну что вы, нет…
– Чем же вы планируете заняться?
Лучше бы он не спрашивал…
– Думаю осенью поступить на курсы, буду изучать кулинарию, или стенографию, или машинопись, или что-нибудь такое же ужасное. Правда, мама забрала себе в голову, что я должна провести лето в Лондоне, ходить на всякие вечеринки и собрания, знакомиться с людьми – в общем, выйти в свет.
– Кажется, – сказал Юстас, – это называется лондонским «сезоном».
По его тону было ясно, что он одобряет этот обычай не больше, чем сама Вирджиния.
– Прошу, не надо! У меня от одного слова мурашки бегут по телу.
– Трудно поверить, что в наше время кто-то еще придает этому значение.
– Знаю, это глупо. Но такие люди есть. И моя мать входит в их число. Она уже встречалась с другими такими же мамашами, устраивала для них чай. Она даже выбрала мне кавалера для танца, но я буду изо всех сил стараться ее отговорить. Вы можете представить что-нибудь более ужасное, чем танец дебютанток?
– Нет, не могу, но мне не семнадцать, и я не девушка. – (Вирджиния состроила ему гримасу.) – Если вы так сильно не хотите в этом участвовать, то почему бы вам не проявить характер и не сказать матери, чтобы она нашла лучшее применение деньгам, – например, купила вам билет в Австралию и обратно или что-то в этом роде?
– Я уже говорила. Точнее, пыталась. Но вы не знаете мою мать. Она никогда не слушает, что я ей говорю. Она объявила, что мне необходимо знакомиться с правильными людьми, получать приглашения на правильные мероприятия и посещать правильные места.
– Попробуйте перетянуть на свою сторону отца.
– У меня нет отца. По крайней мере, я никогда его не видела; они с мамой развелись, когда я была совсем маленькой.
– Ясно, – произнес он и добавил, хотя и без большого воодушевления: – Не грустите, вполне вероятно, что вам там понравится.
– Я заранее ненавижу каждую минуту этого «сезона»!
– Почему?
– Потому что на вечеринках я не знаю, куда деваться, не могу вымолвить ни слова в незнакомой компании и не представляю, о чем говорить с молодыми людьми.
– Ну, со мной вы прекрасно разговариваете, – ухмыльнулся Юстас.
– Вы совсем другой.
– Как это?
– Вы взрослый. То есть немолодой.
Юстас рассмеялся, и Вирджиния ощутила неловкость.
– Я хочу сказать, вас нельзя назвать молодым человеком, вам же не двадцать один или двадцать два…
Он все еще смеялся. Она нахмурилась:
– А сколько вам лет?
– Двадцать восемь, – сказал он ей. – Должно исполниться двадцать девять.
– Здорово. Хотелось бы мне быть двадцативосьмилетней.
– Тогда, – сказал Юстас, – вас бы здесь не было.
Внезапно похолодало, стало темнеть. Вирджиния начала зябнуть, взглянула на небо и увидела, что солнце скрылось за толстой серой тучей, предвестницей грозового фронта, надвигавшегося с запада.
– Вот и все, – сказал Юстас. – Хорошей погоде конец. К вечеру пойдет дождь. – Он посмотрел на часы. – Уже почти четыре, пора отправляться домой. Как вы будете добираться?
– Думаю, пешком.
– Я могу вас подвезти.
– Вы на машине?
– У меня «лендровер», припаркован возле церкви.
– Вам не придется делать крюк?
– Нет, я проеду к Ланьону через пустошь.
– Ну, если вы уверены…
Всю дорогу до Уил-хауса Вирджиния молчала. Однако это было естественное, ненатужное молчание, комфортное, как разношенные туфли, не имевшее ничего общего с застенчивостью или отсутствием тем для разговора. Она уже и не помнила, когда чувствовала себя так легко в компании другого человека, – и уж конечно, никогда не бывало с ней такого в обществе мужчины, тем более почти незнакомого. «Лендровер» был старый, с протертыми запыленными сиденьями. На полу в кабине валялись клочья соломы и витал легкий запах навоза, но Вирджинию это нисколько не оттолкнуло, ибо напомнило о Пенфолде. Она поняла, как сильно ей хотелось туда вернуться. Увидеть при дневном свете ферму и поля, посмотреть на коров. Вирджиния хотела, чтобы ей показали окрестности, провели по дому и пригласили выпить чая в той чудесной кухне. Чтобы ее приняли как свою.
Они проехали через город и взобрались на холм: на месте величественных особняков, некогда занимавших его склоны, теперь стояли отели со стеклянными фасадами, а старые сады сровняли бульдозерами и устроили на их месте стоянки для машин. К каждому отелю примыкала оранжерея, у дверей росли пальмы, уныло вырисовываясь на фоне серого неба, а на клумбах, разбитых по указанию городских властей, ровными рядами были высажены нарциссы.
Высоко над морем дорога пошла ровнее. Юстас прибавил скорость и сказал:
– Когда вы возвращаетесь в Лондон?
– Не знаю. Наверное, через неделю.