Вскоре все выяснилось. Круг, в котором они вращались, был слишком тесен, чтобы пытаться что-то скрыть.
– Вирджиния, дорогуша, я же советовала тебе лучше присматривать за твоим бессовестным мужем.
– Что он натворил на этот раз?
– Ты просто чудо, всегда так здорово держишься! Конечно, тебе обо всем уже известно.
– О чем именно?
– О том, что они с Лиз ужинали наедине.
– Ах да, действительно. В прошлый вторник.
– Он просто мерзавец! Думал, никто ничего не узнает. Но Мидж и Джонни Грей в последнюю минуту решили прокатиться в «Герб Страттори» поужинать – ты же знаешь, там теперь новый управляющий, и совсем темно и очень шикарно, и кормят замечательно. Так или иначе, но они приехали туда и застали Энтони и Лиз, целующихся в уголке. Надо же, ты обо всем знала!
– Да.
– И тебе все равно?
– Пожалуй.
Это и оказалось самым ужасным. Ей было все равно. Вирджиния погрузилась в апатию, устав от Энтони и его мальчишеского обаяния, которое к тому времени успело изрядно поизноситься. Это была не первая его измена. Такое случалось раньше и наверняка случилось бы еще, тем не менее ей тягостно было заглядывать в будущее и видеть себя по-прежнему прикованной к этому опостылевшему Питеру Пэну. К мужчине, который был настолько недальновиден, что затевал тайный роман чуть ли не на пороге собственного дома.
Она подумывала о разводе, но понимала, что никогда не разойдется с Энтони, – не только из-за детей, а просто потому, что для нее, Вирджинии, по доброй воле начать такое предприятие равносильно полету на Луну.
Она не была счастлива, но что толку было трезвонить на весь мир о своем разочаровании? Энтони ее не любит, никогда не любил. Но и она никогда его не любила. Пускай он женился на ней, чтобы прибрать к рукам Кирктон, – она вышла за него в отместку, ощущая себя ужасно несчастной, да еще изо всех сил стремясь избежать лондонского «сезона», который мать так скрупулезно для нее планировала, и его кульминации – кошмарного танца дебютанток.
Она не была счастлива, но у нее было все, о чем мечтает любая женщина, – с какой стороны ни посмотри. Чудесный дом, красивый муж, дети. Дети стоили любых унижений. Ради них она готова была держаться за свой давший трещину брак – чтобы они ощущали себя в безопасности. Развод навсегда лишил бы их этого чувства.
Энтони был с Лиз той ночью, когда погиб. Он заглянул к ней на коктейль, возвращаясь из Релкирка, и получил приглашение остаться на ужин.
Он позвонил Вирджинии:
– У Лиз в гостях Кэнноны. Она предлагает мне поужинать с ними и составить партию в бридж – должно быть четыре игрока. Я вернусь поздно, так что не жди меня и ложись спать.
В буфете у Лиз, как обычно, стояла открытая бутылка виски. И как обычно, Энтони подливал себе несколько раз – щедрой рукой. Было два часа, когда он сел в машину, чтобы ехать домой; ночь была темная, беззвездная, и дождь лил как из ведра. Дожди продолжались уже несколько дней, река грозила вот-вот выйти из берегов. На место аварии приехали полицейские с рулетками и мелками, они измеряли тормозной след, перегибались через пробитое ограждение моста и пристально смотрели вниз, в грязную, бурлящую водоворотами реку. Вирджиния стояла с ними рядом под проливным дождем и смотрела, как спускаются водолазы; один сержант все уговаривал ее вернуться домой, но ей обязательно надо было находиться там, потому что Энтони был ее мужем и отцом ее детей.
Она все время вспоминала, что он сказал ей тем вечером, когда признался про Кирктон. Я жалею только о том, что это случилось, когда мы были еще слишком молоды.
8
Тихая ночь утекала сквозь пальцы – по секундам, минутам, часам, отмеряемым тиканьем наручных часиков Вирджинии, которые она положила на ночной столик рядом с кроватью. Она потянулась за ними и увидела, что уже почти три часа утра. Вирджиния выбралась из постели, завернулась в одеяло и села на пол у раскрытого окна. Темнота сгустилась перед рассветом, вокруг было очень тихо. За несколько миль до нее доносилось размеренное дыхание моря. Она слышала, как переступают ногами и жуют траву гернзейские коровы на соседнем пастбище; слышала шорохи, возню и писк в живых изгородях и норах, негромкое уханье ночной совы.
Воспоминания о Лиз не давали ей покоя. Лиз явилась на похороны Энтони в полном отчаянии, даже не пытаясь скрыть свою скорбь и чувство вины, так что соседи инстинктивно отстранялись от нее, словно напуганные зрелищем ее боли. Вскоре муж увез ее отдохнуть на юг Франции, и они с Вирджинией больше не виделись.
Вирджиния понимала, что по возвращении в Шотландию ей нужно будет выяснить отношения с Лиз. Убедить ту, что она никогда не винила ее в смерти мужа, постараться – насколько это будет возможно – возродить старую дружбу. Вирджиния думала о возвращении в Кирктон, но теперь ее воображение не бежало в испуге, мысли текли спокойно и не было никакого страха. Перед ее глазами промелькнули дорога, потом мост над рекой, тучные пастбища и парк. Подъездная аллея, ведущая к дому, ступени, парадный вход. При мыслях о доме она не ощутила ни привычного одиночества, ни чувства, будто заперта в ловушку. Только грусть по людям, которые жили в этом красивом особняке: их судьбы не были больше связаны воедино, они стремительно раскрутились, словно трос с катушки, а потом вмиг оборвались.
Она продаст поместье. В какой-то момент она уже приняла это решение в своем подсознании, а теперь просто признала его как свершившийся факт. Оно было каким-то образом связано с Юстасом, но как именно, Вирджиния пока сказать не могла. Позднее все встанет на свои места. Сейчас же она ощутила невероятное облегчение, словно сбросила с плеч тяжесть, которую тащила на себе очень долго, и еще признательность, как будто другой человек вмешался и все решил за нее.
Она продаст Кирктон. Купит другой дом – маленький… где-нибудь. У нее есть время определиться. Совьет новое гнездо, заведет новых друзей, разобьет сад, купит щенка, котенка и кенара в клетке. Отдаст детей в школу, на каникулах будет участвовать вместе с ними в развлечениях, для которых раньше была слишком трусливой. Научится кататься на лыжах, и они вместе поедут в горы. Будет сооружать воздушных змеев и чинить велосипеды, болеть за Николаса на спортивных соревнованиях; возможно, когда-нибудь она даже придет первой в родительском забеге с яйцом в ложке.
Все это обязательно произойдет – потому что она так решила. У нее больше не было Юстаса, не было мечты, но другие важные вещи остались неизменными. Например, гордость, и самоуважение, и решительность. И дети. Ее дети. Она улыбнулась, зная, что ее жизнь, подобно стрелке компаса, указывающей на север, всегда будет нацелена только на них.
Она начала зябнуть. Небо на востоке постепенно светлело. Вирджиния поднялась с пола, приняла таблетку снотворного, запила водой и снова улеглась в постель. Когда она в следующий раз открыла глаза, солнце, стоявшее высоко в небе, светило ей прямо в лицо, а снизу доносился ужасный грохот, стук в дверь и громкий голос звал ее по имени:
– Вирджиния! Это я, Элис! Просыпайся же! Вы что, все там вымерли?
С трудом продирая глаза, в полусне Вирджиния кое-как выбралась из постели и выглянула в окно.
– Элис! Прекрати этот шум. Дети еще спят.
Элис, казавшаяся сверху непропорционально маленькой, подняла на нее изумленное лицо и перешла на преувеличенно-театральный шепот:
– Я уж думала, вы тут все умерли! Уже десять часов. Спускайся и открой мне дверь!
Зевая и пошатываясь, Вирджиния набросила халат, сунула ноги в тапочки и спустилась по лестнице, по дороге заглянув в приоткрытую дверь детской. К ее удивлению, Николас и Кара сладко спали – крики Элис ничуть их не потревожили. Она подумала: «Наверное, мы вчера засиделись слишком поздно. Гораздо позднее, чем мне казалось».
Она отперла дверь, впустив в дом потоки солнечного света, а за ними Элис. На ней было выглаженное льняное платье голубого цвета, волосы повязаны шелковым шарфом. Как обычно, Элис выглядела умытой, свежей и страшно деловитой.
– Ты всегда встаешь так поздно?
– Нет, но, – Вирджиния подавила зевок, – вчера я долго не могла уснуть. Приняла снотворное. Наверное, из-за него я и отключилась.
– А дети?
– Им я снотворного не давала, но они все еще спят. Мы вчера весь день пропутешествовали и поздно легли. – Она снова зевнула, сонно тараща глаза. – Как насчет кофе?
Элис ее предложение позабавило.
– Тебе он определенно необходим. Давай поступим так: я приготовлю кофе, а ты пойди приведи себя в порядок и что-нибудь надень. Я не могу с тобой разговаривать, пока ты в таком виде.
Решительным жестом она шлепнула свою сумочку на столик в прихожей.
– Должна сказать, ваш коттедж совсем неплох. И кухня есть. Маловата, конечно, но все необходимое тут имеется.
Вирджиния наполнила ванну, забралась в нее и вымыла голову. Потом поднялась на второй этаж, обернувшись в полотенце, достала из комода чистое белье, а из гардероба ни разу не надеванное хлопковое платьице. Обула сандалии, расчесала скользкие мокрые волосы и, ощущая себя освежившейся и на удивление голодной, отправилась на кухню, где хозяйничала Элис.
У той все было готово: на плите закипал чайник, в кофейник был насыпан кофе, кружки стояли на столе.
– Вот и ты… кофе сейчас будет… я решила сварить настоящий, не хотелось пить растворимый, ты не против?
Вирджиния присела на краешек стола.
– Когда ты вернулась из Лондона?
– Вчера вечером.
– И как все прошло? Хорошо повеселились?
– Да, но я пришла не затем, чтобы говорить о Лондоне.
– В таком случае, что привело тебя к нам в десять утра в понедельник?
– Любопытство, – призналась Элис. – Чистое любопытство.
– Ты хотела узнать обо мне?
– О Юстасе Филипсе.
Вирджиния пожала плечами:
– Я не понимаю.
– Миссис Джилкс мне все рассказала. Я едва переступила порог, как она стала мне докладывать: говорит, Юстас позвонил, когда меня не было дома, спросил, не собирается ли кто-нибудь прибрать в Бозифике к твоему приезду. Она ответила, что я в Лондоне, а он сказал, пусть не беспокоится, он сам все сделает…