– Кто там?
Это была миссис Томас; она перегнулась через перила лестницы, держа в руках трубу пылесоса.
– Это я, Вирджиния. Вирджиния Кейли. Я ищу Юстаса.
– Он доит коров, вот-вот должен закончить.
– Спасибо!
Не желая задерживаться ни на минуту и ничего объяснять, она бросилась обратно в дверь, пересекла лужайку и оказалась возле коровника. И в этот самый момент она увидела его: Юстас выходил из ворот, открывавшихся в сад. На нем была рубашка с короткими рукавами и большой фартук, на ногах резиновые сапоги, а в руке блестящий алюминиевый бидон с молоком. Вирджиния застыла на месте. Он заложил на воротах засов, а потом повернулся и увидел ее.
Она не собиралась терять голову. Думала сказать взвешенно и спокойно: «Я хочу спросить тебя про письмо, которое ты мне написал». Но все произошло совсем иначе. Потому что все было сказано в то бесконечное мгновение, когда они стояли, глядя друг на друга, а потом Юстас поставил на землю бидон и сделал шаг по направлению к ней, и она слетела по травянистому склону прямо в его объятия и смеялась, прижимаясь лицом к его рубашке, а он все повторял: «Ну-ну, тише, успокойся», словно она не смеялась, а плакала. И тогда Вирджиния сказала: «Я люблю тебя» – и разрыдалась.
Он сказал:
– Конечно, я тебе звонил. Три или четыре раза. Но никак не мог тебя застать. Трубку все время брала твоя мать, и я с каждым разом чувствовал себя все большим дураком, когда она говорила, что все тебе передаст и ты перезвонишь. Я все гадал: может, ты передумала? Может, у тебя нашлись дела поважнее, чем пить чай со мной и моей старенькой мамой? А может, мать тебя отговорила. Она же сразу меня невзлюбила, с первого момента нашей встречи. Ты знала об этом, так ведь?
– Да, знала. И я так ждала! Один раз чуть было не позвонила тебе сама. Я думала, ты забыл… и даже злилась. И тут внезапно мать объявила, что мы возвращаемся в Лондон, и у меня уже не было времени что-то выяснять. В поезде я спросила ее напрямую, звонил ли ты, и она ответила, что нет. Я ей поверила! Это было самое ужасное – я всегда слепо верила ей. Я должна была догадаться. Все это моя вина – я должна была понять! О, Юстас, ну почему я была такой глупой!
– Ты вовсе не была глупой, – сказал Юстас. – Тебе было семнадцать. Меня смущало другое. Ты была очень податливой, легко попадала под влияние. Тебе нужно было повзрослеть и научиться отстаивать собственное мнение. Я так и написал в том письме. Когда ты так и не перезвонила, я подумал, что ты, возможно, испугалась. Я хотел сказать, что, если ты предпочитаешь подождать пару лет, я готов ждать тоже, готов дать тебе время, чтобы ты осознанно приняла свое решение. – Он печально улыбнулся. – Должен тебе сказать, письмо далось мне нелегко. Ни разу до этого я не писал девушкам подобных посланий, да, собственно, и после тоже.
– И ты решил, что я тебе не ответила?
– Я не знал, что и думать… А потом увидел в газете объявление о твоей свадьбе.
– Юстас, если бы я получила письмо, я ни за что не вернулась бы в Лондон. Я отказалась бы наотрез.
– Ты была несовершеннолетней и ничего не решала.
– Тогда я закатила бы истерику. Настоящий нервный срыв. Устраивала бы дикие сцены, довела себя до болезни.
– Тебя все равно бы увезли.
Она понимала, что Юстас прав.
– Но я бы знала, что ты ждешь меня здесь. И никогда не вышла бы за Энтони. Не уехала бы в Шотландию. Не потратила бы впустую все эти годы.
Юстас удивленно поднял брови:
– Впустую? Нет, они не прошли впустую. Вспомни про Кару и Николаса.
На глаза Вирджинии внезапно навернулись слезы. Она сказала:
– А теперь все так ужасно сложно!
Он обнял Вирджинию, ладонями отвел волосы с ее лица и стал поцелуями стирать слезы со щек. Потом сказал:
– Все происходит так, как должно происходить. Во всем есть порядок и смысл. Когда оглядываешься назад, это становится очевидно. Ничего не случается без причины. И нет ничего невозможного – я понял это, когда вошел в «Герб русалки» и увидел, что ты сидишь там, словно никогда и не уезжала. Настоящее чудо.
– А я-то и не поняла, что для тебя наша встреча была чудом. Потому что не прошло и часа, как ты стал кричать на меня.
– Я очень боялся во второй раз испытать ту же боль. Боялся, что ошибся на твой счет, что все те вещи, которые были важны для твоей матери, со временем стали важными и для тебя.
– Я же говорила тебе – для меня они не имеют значения.
Он взял ее руку в свои:
– После вчерашней поездки на пляж я решил, что все еще можно исправить. Когда побыл с тобой, с Карой и Николасом, когда мы вместе купались и жарили рыбу и вы, казалось, были по-настоящему счастливы. Поднимаясь на утес, я ощутил, что мы как будто вернулись к началу. Я думал, что смогу поговорить с тобой о той весне, когда ты уехала в Лондон, а я никак не мог понять, что между нами произошло и почему мы больше не увиделись. Я думал, мы сможем объясниться, начать все заново.
– Но ведь и я думала то же самое, глупый, а ты вдруг посоветовал мне отправляться обратно в Шотландию и заняться разведением коров. Я хочу быть женой фермера, а не самой становиться фермером. И я не отличу твоего хваленого абердинского быка от обычной буренки.
Юстас улыбнулся снова – слегка виновато.
– Я же сказал, дело было в фотографиях Кары. Казалось, мы были так близки, и тут я в одночасье осознал, что мы совсем разные, принадлежим к разным мирам. Так всегда было, Вирджиния. Небольшая ферма вроде Пенфолды не идет ни в какое сравнение с таким поместьем, как Кирктон. Я решил, что будет чистым безумием просить тебя отказаться от всего этого только ради того, чтобы быть со мной. Потому что Пенфолда – единственное, что я могу тебе предложить.
– Но это все, чего я хочу! И всегда хотела. Кирктон принадлежал Энтони. Без него жизнь там остановилась. В любом случае, я решила его продать. Решила прошлой ночью. Конечно, мне придется поехать туда, сообщить новости, передать адвокатам дела…
– А о детях ты подумала?
– Конечно же, я подумала. Уверена, они поймут.
– Но там их дом.
– Их домом будет Пенфолда.
Эта мысль заставила ее улыбнуться, и Юстас обнял ее за плечи своими надежными руками и поцеловал улыбающиеся губы.
– Новый дом и новый отец, – закончила она, когда он наконец выпустил ее из объятий.
Но Юстас, казалось, не услышал ее.
– Смотри-ка, кто идет, – сказал он.
До Вирджинии донеслись голоса детей, которые шли через сад, звонко переговариваясь между собой.
– Смотри, вон котята! На самом солнышке, и молочко еще не выпили.
– Не надо, Николас, не трогай их. Пускай себе спят.
– Но вот этот же не спит! У него глаза открыты. Смотри – открыты!
– Ну где же мама? Мамочка!
– Мы здесь, – отозвался Юстас.
– Мамочка, тетя Элис Лингард послала нас спросить, когда ты вернешься домой.
Кара стояла на пороге кухни: ее очки перекосились, волосы падали на глаза.
– Она дала нам яичницу с беконом, но мы все время ждали тебя, а потом тетя Элис сказала – миссис Джилкс решит, что она попала в аварию и разбилась насмерть…
– Ага, – подхватил Николас, появившийся сразу за ней; он нес на руках котенка, который, широко раскинув лапки, цеплялся крошечными коготками за его свитер. – Мы спали и спали, и было уже десять минут десятого, когда тетя Элис поднялась к нам, завтрак нам не понравился, и я уже думал, что придется ждать до ланча, а мне так хотелось есть…
Поняв, что говорит только он один, Николас умолк. Мама и Юстас сидели молча, глядя на него, а Кара смотрела на мать так, будто видела ее впервые.
– Ну что такое? Почему никто не разговаривает?
– Мы ждем, пока ты остановишься, – ответила Вирджиния.
– Почему?
Вирджиния перевела взгляд на Юстаса. Тот наклонился вперед и притянул Кару к себе. Очень осторожно и серьезно он поправил очки на ее личике. Николас видел, что Юстас улыбается.
– Нам надо кое-что вам сказать, – произнес он.