Ее никто не остановил, никто не спросил, куда она идет.
Холл был почти пуст, лишь несколько человек сидели на складных стульях и тихо переговаривались. Анна миновала стойку регистратуры и подошла к лифту. Она уже поднесла палец к кнопке вызова, но передумала и стала подниматься по лестнице. Со второго этажа послышался шум и отрывистые выкрики, что-то звякнуло.
У двери в палату ее поджидал Лайан.
– Слава Богу, что ты появилась! Линда спрашивает о тебе уже полчаса, и я просто не знаю, что ей говорить. Я уже хотел пойти тебя разыскивать.
– Как она?
– В порядке. Нам крепко досталось, хотя, как я понимаю, не нам одним. Чертова Пустошь!
– Не волнуйся, она нас больше не побеспокоит.
– Ты так думаешь?
– Да. Думаю.
Анна вошла в палату. Казалось, здесь ничего не изменилось с того момента, как она ее покинула. Линда и Чарли лежали на кроватях, а Гораций сидел у окна. Как будто все, что произошло за последние часы, было сном.
– Привет!
Она посмотрела на Линду.
– Ты цела?
– Да. Нормально. Я переживала.
– Не надо. Все хорошо.
Анна повернулась к Чарли.
– Вы в порядке?
– В полном. Ты не знаешь, что здесь стряслось?
– Может быть.
– Не хочешь рассказать?
– Не сейчас. Когда-нибудь, потом.
Гораций посмотрел в окно и покачал головой.
– Еще один, – сказал он.
Анна села на стул рядом с кроватью Линды и взяла ее за руку.
– Я посижу с тобой немного, а потом пойду к сестре. Она волнуется.
Линда кивнула.
Город тяжело пережил потрясение. Смерть собрала чуть больше ста жизней. В основном, это были старики и маленькие дети – те, кто оказался слишком слаб, чтобы выжить. Большинство из них умерли в госпитале, некоторые – на улице или дома. По городу сновали машины и собирали тела. К тому моменту, когда Анна вышла, почти все они были перевезены на окраину.
Военные и врачи организовали несколько пунктов психологической помощи, но почти никто туда не обратился – люди просто возвращались домой. Они шли по улицам, медленно, как и Анна, глядя по сторонам, будто впервые видели свой город, удивленные и растерянные, как потерявшиеся дети. Анна шла среди них, подставив лицо теплым лучам солнца. Ни страха, ни сомнений не осталось в ее сердце: оно, как и сердца всех этих людей, было опустошено. Из них было вычеркнуто все: боль, радость, зависть, любовь – все, и сейчас, в этот самый момент, они наполнялись заново. Этим ярким днем, этим солнцем, этой свободой. Все прежние грехи были смыты, все эти люди родились заново, чтобы жить и уже никогда не стать прежними.
Дверь ей открыла София. Ветер шевельнул ее волосы и устремился дальше – мимо окон, мимо покатых красных крыш, столбов с натянутыми проводами – выше и выше – к небу, синему и безмятежному – ввысь.
Глава 41
– Как там Сэм?
– Спит.
Анна повернулась к мужу и улыбнулась.
– У него сегодня было столько впечатлений!
– Да уж! Кстати, Барбара ему явно понравилась.
– Весь в отца!
– О чем это ты?
Он подошел к ней сзади и обнял. Анна хихикнула.
– Что ты делаешь? А если они войдут?
– Пусть входят. Я имею право приставать к собственной жене!
– О, мистер Стивенс! Я еще не закончила мыть посуду, мистер Стивенс!
Она повернулась и брызнула на него водой.
– Ах ты…!
– На.
Анна дала мужу блюдо с фруктами.
– Развлекай их пока.
– Для тебя – все что угодно, дорогая! Но если Курт опять начнет нудить по поводу налоговой системы штата, я сбегу из дома!
– Ты справишься, Дуг. Я в тебя верю.
Он дошел до двери и повернулся к ней.
– Не возись долго. Все-таки это твой день.
– Я мигом.
Он вышел.
Анна быстренько домыла посуду и сняла халат. Под ним было легкое красное платье с глубоким декольте, от которого у Дуга всегда захватывало дыхание. Ей это нравилось. Со дня свадьбы прошло уже три года, а он все так же пламенно и нежно любит ее, как в самом начале. Не многие могут похвастаться этим. И не только этим. Что скажете о собственном доме в три этажа на берегу Чемплэйна? О новенькой «тойоте» в гараже и «мерседесе» Дугласа? Неплохо, правда?
Но самое главное сокровище Анны – двухлетний Сэм – белобрысый, как его отец, и красивый, как ангел, спал сейчас на втором этаже. Каждый раз, когда Анна думала о нем, ее сердце наполняла нежность, и даже хотелось плакать, потому что не верилось. Не верилось, что все может быть настолько хорошо. Как сбывшаяся мечта, как прекрасный сон, вдруг ставший явью.
Она улыбнулась своему отражению в зеркале и пошла к гостям.
С Дугласом Стивенсом, тридцатитрехлетним адвокатом из Бурлингтона, Анна познакомилась на ежегодном фестивале джаза. Их роман, вспыхнув, как факел, всего за две недели разгорелся до настоящего лесного пожара. Анна сгорела в нем – вся без остатка, а потом, словно мифический Феникс, возродилась снова, и что-то исчезло, что-то наконец покинуло ее душу – отпустило. Дуглас – он смог это сделать, сделать так легко и без усилий, решительно перевернуть страницу ее жизни, и нет ничего удивительного в том, что на новом листе она, сжав рукой в белой шелковой перчатке перо, написала: «Анна Стивенс».
Она переехала к мужу, и с этого момента в ее жизни начались счастливые перемены: они с Дугом стали работать вместе, и за последний год их доход составил почти миллион долларов; они купили дом, который больше походил на сказочный замок, чем на жилище; потом родился сын – самый прекрасный ребенок на свете – все, что бы они ни делали, получалось. И еще – они любили друг друга.
Но была и тайна. Тайна, которую Анна привезла с собой и берегла от стороннего любопытства. От всех – даже от Дугласа.
Он пытался поговорить об этом, но получил такой решительный отпор, что разговор закончился, так и не начавшись. В прошлом его молодой жены что-то было. Несколько раз в год Анна получала письма из Нью-Мексико. Некоторые были от Софии Ватерс, ее сестры, другие были подписаны просто «Линда» или «Чарли». Однажды пришло письмо от человека по имени Гораций. Письма Анна читала в одиночестве, уходя в свою студию. Не раз и не два она возвращалась оттуда с покрасневшими от слез глазами. Дуглас пытался расспрашивать ее, но Анна всегда уходила от ответа.
И еще эта рация у нее на столе. Неуклюжая рация армейского образца, которую Анна соединила с записывающим устройством. Она стояла, как божок, среди бумаг и канцелярских принадлежностей, глядя на пришельцев ярким красным глазом.
Но если позабыть об этих маленьких странностях, Анна была лучшей женщиной из всех, живущих на свете. И жизнь была прекрасна. И будет прекрасна. Аминь!
Дуглас встал, держа в руке бокал шампанского. Гости прекратили свои разговоры, и все взгляды устремились на Анну. Она улыбалась.
– Друзья, есть у людей несколько вопросов, на которые они пытаются найти ответ на протяжении всей своей истории. Откуда мы пришли и куда идем? Что такое душа? Как выглядит счастье? Из поколения в поколение мудрецы ломают над ними голову и пишут тома, где при помощи логики, религии или наркотиков пытаются познать вечные истины. Сегодня, перед всеми вами, я – Дуглас Трентон Стивенс, заявляю – я нашел ответ. По крайней мере, на один вопрос. Как выглядит счастье? Друзья, счастье – это женщина, которая живет со мной под одной крышей. Она прекрасна, как мечта, – нежная и загадочная. Она уникальна, как самый редкий на свете бриллиант, и во много раз дороже его. Она – ответ, которому не нужны слова, – моя жена. Анна. Я пью за тебя, все еще пытаясь поверить в твое существование. Я люблю тебя и обожаю. За тебя!
Анна подняла бокал и встретилась глазами с Дугласом.
– Спасибо, – сказала она ослабевшим голосом, и тут же ее слова утонули в радостном шуме, с которым встретили тост гости.
– Ну, Дуг, ты даешь!
– Надо бы записать!
– Господи, я сейчас расплачусь!
– Поэт!
Анна чокалась с гостями. Ее переполняли радость и благодарность. Она смеялась, отвечая на комплементы, чувствуя себя королевой на балу, который продлится целую жизнь.
Когда с первыми блюдами было покончено, и мужчины стали собираться курить, к ней подошла Барбара Мак-Генри:
– Милая, ты сделала парижские фотографии? Я так хочу их увидеть! Мы с Доном собираемся туда в будущем году. Мне безумно любопытно!
– Ой, хорошо, что ты сказала! Сейчас я принесу!
Анна встала из-за стола и, мелькнув в гостиной яркой красной молнией, поспешила за альбомом. Фотографии были напечатаны еще в прошлом месяце, и все эти дни Анна предвкушала, как будет их показывать. Это все Дуг – из-за его тоста она позабыла обо всем на свете. Тихо пройдя мимо комнаты Сэма, она вошла в свою студию.
В темноте, озаряя стол тревожным красным светом, мигала лампочка записывающего устройства. Анна почувствовала, как ноги внезапно ослабели, и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку стула. Сердце бухало в груди, как молот; казалось, еще немного, и оно разорвется. Нет, этого не может быть! Это просто чья-то передача, случайно оказавшаяся на той же волне. Точно! Только и всего!
Анна медленно села. Лампочка мигала, словно хотела что-то сказать, словно кричала ей о чем-то. На маленьком дисплее горела цифра «1». Осторожно, словно боясь, что рация ее укусит, Анна поднесла палец к кнопке воспроизведения и нажала на нее.
Голос был такой, каким она его запомнила: напряженный, немного печальный – родной голос. Слова прозвучали четко и врезались в ее сознание, как образы, вернув с неожиданной отчетливостью видение большого зала – Майкла, сидящего за длинным пультом, узкую комнату.
«Не плачь, – сказал он ей тогда. – Знаешь, кажется, я понял – я…»
– …люблю тебя.
Воспроизведение закончилось, и лампочка перестала мигать. По щекам Анны побежали слезы. Из груди, изнутри, из самого сердца поднималась боль, и нельзя было это остановить. Она сжала зубы, голова закружилась, а мысли стали путаться и разбегаться, как опавшие листья на осеннем ветру. Дрожали руки.