— Смотришь такое старье?
— Досталось от бабушки, это семейная реликвия! Помню тот выпуск, когда вы сбежали! Это невероятно! Как вам удалось? Невероятно! Вы были таким милым, но таким грозным! Но таким милым! А ваша рука… Ой! Рада, что вы ее восстановили!
Фанатка не прекращала восторженно щебетать и намокать, глядя на кумира юности своей бабушки. Мерзость.
Наконец она немного приумолкла, но лишь затем, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и выпалить:
— Пожалуйста, поставьте на мне свое тавро!
— Ладно.
Такой простой ответ поставил блондинку на грань оргазма. Слегка подрагивающими руками она вложила в пальцы Мартабаха не что иное, как миниатюрный лазерный скальпель с температурой лезвия, выставленной на минимум, после чего, немного покопавшись с застежками одеяния, предоставила взору кумира свою во всех отношениях идеальную филейную часть.
— На крестце, если можно!
— Ладно.
На гладкой светлой коже появился замысловатый красный ожог. По старым добрым законам «Тюремных войн» это делало блондинку официальной «сучкой», то есть опускало ее статус ниже обычных предметов, но эта фанатка, кажется, гордилась таким приобретением. Мерзость.
Девица сердечно поблагодарила Мартабаха, крепко сжав его руку, и слегка нетвердой походкой отправилась к кавалеру.
— Странные они. Построили себе утопию с людоедскими законами, везде чистота, порядок, благолепие, высокие отношения, высокоэффективная евгеника. Но самое популярное шоу по ящику — «Тюремные войны». Как пятнышко дерьма на подвенечном платье.
— Нужна отдушина, — ответил Каос. — Развитие их цивилизации обгоняет развитие их биологического вида. Не так сильно, как у многих других, но все же. Людям несвойственно быть идеальными с моральной точки зрения, вести себя паиньками круглые сутки, ходить по струнке. Им нужно… отдохновение. О чем думаешь, мой бывший ученик?
— Вспомнил детство. Тогда я уже ставил на сучек свое тавро и знал, что с ними нужно делать, хотя делалка еще не отросла. Смешное было время, веселое.
Смешное время, подумал Каос, да, так он это помнил? Рожденный на Вальпурге-7 мутант с иммунитетом к смерти, впитавший в себя весь опыт сотен предшествовавших поколений худших отбросов Каарианского Союза; боевой вождь в пять с половиной, правитель бурно развивающейся империи выродков — в семь. Ребенок, чей смертоносный потенциал был безграничен, несмотря даже на то, что он являлся калекой.
И Сердцеедом его назвали не за умелые подкаты к самкам, а за то, что звереныш не любил ливер.
— Иногда я еще вспоминаю, что ты повторял, пока учил нас.
— Я много чего повторял, Марти, в этом суть обучения.
— Ты говорил, что если бы я родился в нормальном мире, мои возможности были бы безграничны…
— …Но злая ирония заключается в том, что нигде, кроме Вальпурги-7, ты, такой, как ты есть, не появился бы на свет. Теперь вспомнил.
Черноглазый кивнул, тряхнув густой гривой.
— Мартабах, тебе нравится жизнь, которую я тебе дал?
— Что за вопрос?
Каос медленно вытянул из кармана портсигар, его бывший ученик сделал то же самое. В отличие от халла, тот курил длинные тонкие сигареты черного цвета, намного более элегантные и не менее ядовитые.
— Я ведь не спрашивал твоего дозволения, когда забирал с Вальпурги-7. И потом, когда началось обучение, тренировки, я насаждал среди вас дисциплину, беспрекословное подчинение, не интересовался вашим мнением. Может… может, я был не прав?
Мартабах выдохнул струйку дыма, яда в котором хватило бы на умерщвление роты космодесантников.
— Я не чувствую ничего — ни удовольствия, ни недовольства. Я просто живу свою жизнь, потому что это то, что должны делать живые, — жить свои жизни. И смотря на других живущих, я понимаю, что моя бесчувственность есть великое благо. Неприятно смотреть на то, как они мечутся.
— Но есть и исключения. Ты ведь чувствуешь иногда, не так ли?
— Когда я дерусь, мне хорошо, но в такое время я не думаю о смысле бытия или о том, как сложилась бы моя судьба на Вальпурге-7. Когда я дерусь, я чувствую. Немного. Может, пойдем уже осуществлять твой безумный план?
Каос усмехнулся:
— Докурим и пойдем.
Мироходцы затянулись.
— Она ведь оставила тебе приглашение?
— Да. Кажется, это ключ с навигационной системой, чтобы можно было сориентироваться в незнакомом городе. Туристы.
— У нас есть время. Сколько угодно времени, в некотором смысле. Если хочешь, я могу пойти погулять…
Щелчком пальца продолговатый золотистый предмет был отправлен в ближайшую урну.
— Куда дальше, бывший учитель?
— Хм. Заглянем в дом договорного гостеприимства малыша Жужу.
Каос закинул гроб за спину и взмыл в воздух, отталкиваясь ногами. Мартабах отправился следом.
Указанный дом являлся довольно обширным особняком в готическом стиле, имевшим несколько корпусов и скрытый от лишних глаз внутренний сад-лабиринт. На парадной двери висел солидный бронзовый молоток. Дверь открыл высокий худой мужчина, старый, но не дряхлый, серая кожа, всклокоченные седые волосы и воспаленные глаза алкоголика-наркомана.
— Рикардо, старик! Ты еще жив! Новый фрак? Тебе идет! Как внук? Как внучка? Как Жужу?
— Убей меня.
— Что-что?
— Я доложу хозяину о твоем визите, господин Магн.
Внутри особняк был таким же роскошным и солидным, как снаружи. Резная отделка, антикварная мебель, прекрасные ковры, шикарные паркеты, огромные картины, изысканные статуи, бронзовые лампы и люстры. И не скажешь, что бордель.
Гостей оставили в зале подле оранжереи, куда предварительно подали графин хереса с хрустальными бокалами.
— Во вкусе ему не откажешь. Херес! Обожаю херес!
— В курсе.
— А ты знаешь, как Жужу оттяпал этот дом, Мартабах?
— Захватил.
— Почти. Получил в наследство от предыдущего владельца вместе с его состоянием. Родственники старика были в бешенстве, пытались доказать, что тот находился под влиянием, но не смогли. Хотя все понимали, что так оно и было. По крайней мере, извращенец умер счастливым.
— Интуиция подсказала?
— Нет. Просто видел его труп на похоронах. Стереть улыбку не смогла даже смерть. Ха! Кстати, вспомнилось вдруг, как я доставлял двух иллитов жеври́йскому царю. Я не рассказывал?
— Миллиард раз.
— Ненавижу круглые числа!
— Ах…
— В общем, жил когда-то один такой царь, правил целым реалмом, что звался Же́врией. Реалмом благополучным, богатым, красивым. И жизнь того царя полнилась утехами, тогда как делами занимались министры. Удивительно ли, что вскоре все ему приелось, все опостылело. Загрустил царь, что совсем было нехорошо, ибо в Жеврии весь мировой климат зависел от настроения монарха.
— Какой идиотизм.
— Не перебивай, бывший ученик. Так вот, в то время появился при дворе один незнакомец, человек вроде как, причем весь из себя такой приятный, располагающий, притягательный…
— Это был Аволик.
Каос тяжело засопел.
— Да, это был Эдвард Д. Аволик, чтоб ему в заду пекло. Аволик предстал перед царем и министрами, предложил им сделку, как тогда показалось, выгодную. Он подрядился доставить в Жеврию двух иллитов, которые должны были обеспечить правителю целую вечность блаженства. Но при этом заказчик обязывался предоставить исполнителю достойную охрану для похода в саму Иллию за товаром. К своему несчастью, я был знаком с прадедом тогдашнего царя и числился его должником. Не спрашивай.
— Я никогда не спрашивал.
— Жеври́йцы о моем долге не забыли, а потому снабдили Господина Блеска соответствующими полномочиями, с которыми эта паскуда меня и отыскала.
— И так тебе пришлось тащиться в Иллию.
— Не просто тащиться! Этот недоносок все продумал заранее! Он знал, что самый легкий способ проникнуть туда — обзавестись извозчиком, обладающим ковчегом бытия. Он заставил меня — не силой, конечно, но давлением моих обязательств — пробудить хронометрон, принять полномочия Тринадцатого стража, призвать мой личный ковчег, оттащить его хитрую задницу в Иллию и защищать его там от этих неадекватных выродков!
— Но самое интересное… — пробормотал Мартабах, разглядывая люстру.
— Но самое интересное, — продолжил халл, — что оборотники не воруют! И не похищают соответственно! Эта скотина шаталась по Иллии как по родной лужайке, уговаривая иллитов добровольно продать себя ему в рабство для перемещения их в Жеврию. А я должен был глушить арканой тех, кому было интереснее покопаться в его кишках, чем трудоустроиться. И что, сука, характерно, он все же нашел парочку тварей, которым было интересно трудоустроиться!
— Вот это действительно заставляет задуматься.
— А попутно он что-то там собирал, вынюхивал в Иллии. Не удивлюсь, узнав, что кроме иллитов Господин Блеск подрядился достать еще что-то для другого клиента. Урод. Как вспомню, так в дрожь бросает. А меня непросто заставить дрожать.
Мартабах задумчиво приложил палец к тонким бескровным губам, нахмурился.
— Я заметил, — сказал он тихо, — что по Метавселенной бродит много историй, повествующих об Аволике и его невероятных сделках. Он действительно настолько хорош?
— Господин Блеск — великий оборотник. Их можно пересчитать по пальцам, потому что титул этот просто так не достается. Однажды я видел, как он продал коробок спичек ифриту. Ифриту, черт подери! Не перевариваю этого прохвоста, но в профессионализме ему не откажешь.
— Так чем там закончилось с иллитами?
— Ты слышал эту историю миллион раз.
— Да. И я предпочитаю во всем находить завершенность, так что, бывший учитель, будь любезен.
— Хорошо, хорошо. Ныне Жеврия официально признана миром смерти. Она мертва, окончательно и бесповоротно…
— Вот что бывает, когда связываешься с иллитами. Так ты, кажется, всегда заканчивал эту историю. Какая ирония.
Появился Рикардо, на лице которого, как всегда, было выражение «как же я ненавижу эту жизнь и самого себя, боже, если бы у меня была хоть минутка свободного времени, я бы покончил со всем этим».