— Нужно предпринять меры, о вождь.
— Меры…
— Да. Закон Омуна суров и ясен в таких обстоятельствах. Тилгерику следует предоставить три жребия: он может быть изгнан из стана; он может быть предан позору и оскоплен; он может быть — что наиболее уместно — выведен на арену, чтобы подвергнуться Суду Десяти. В последнем случае, если он выживет, его честь и будущее окажутся вне опасности, а если погибнет, то хотя бы его честь будет очищена кровью. Идеальный жребий, как я думаю.
— Никто не выживет в Суде Десяти, — махнул рукой вождь, мрачнея с каждой минутой, — даже я. Даже в молодости. Это не суд, а казнь.
— Конечно, — согласился Ршшагрев с очевидной истиной. — Таковы три древних жребия: позор; еще больший позор; смерть с честью.
Длинные когти вождя непроизвольно обнажились и оставили в подлокотнике глубокие борозды.
— Ну вот что, — решил он наконец, — забудем об этом.
— Вождь?
— Будем думать, что эта случайность — замысел Омуна, и все. Полагаю, мой сын не пытался сжульничать, он оплошал и случайно был спасен. Не воля ли это нашего бога? Может быть, если хочешь знать мое мнение. Так что вот тебе мой твердый наказ: забудь об этом. Пусть Тилгерик живет.
— Как будет угодно моему вождю, — поклонился верховный хранитель традиций. — Во славу Омуна.
— Вот-вот.
Он покинул обитель охотников и вернулся в свои владения, вновь представ перед старцами.
— Как прошло?
— Он все так же жрет и пьет?
— Когда состоится Суд Десяти?
Вместо ответа, глубоко вздохнув, Ршшагрев обрушил удар на один из манекенов, расщепив толстый кусок дерева на тысячи щеп. Этим и лишь этим он проявил бушевавшую в его сердце ярость.
— Наш вождь заявил, что его сын находится под охраной Омуна.
— С каких пор вожди ведают, чего хочет Омун? Это наша работа!
— Он выделяет этого котенка среди прочих?
— Когда это родство стало что-то значить?
— Именно, — подтвердил верховный хранитель традиций, соглашаясь с мнением собственного беззубого и жалкого родителя. — Плохо, когда мы вмешиваемся в дела правителей, но и им не следует браться за толкование воли Омуна. Вождь стал старым. Он стал сентиментальным. Он стал мягким. Он выбирает любимчиков среди отпрысков. Довожу до вашего сведения, что славный Абракзис вскоре уступит свое место более молодому и достойному маркатчитару.
Старцы оживились, их замшелые умишки воспламенились интересом.
— И как же ты это сделаешь? Яд?
— Несчастный случай на охоте?
— Объявишь его недостойным?
— Нет! Все эти способы никуда не годятся, все они подразумевают, что после смерти Абракзиса за его место можно будет побороться и самые лучшие охотники пойдут друг на друга. Это ослабит стан. Я намерен избрать среди них того, кто вызовет вождя на поединок и сможет победить.
— Опрометчиво.
— Ненадежно.
— Глупо. Абракзис все еще силен, опытен и беспощаден. Если твой избранник падет, если Абракзис дознается о том, что ты сделал, то спустит с тебя шкуру, перебьет все твое потомство, да и всем остальным хранителям достанется…
— Довольно, — голосом твердым, как его собственные когти, ответил Ршшагрев. Ничтожества. Трусливые и глупые. Потому и выбрали худший из трех жребиев. — Плевать я хотел на потомство, когда воля Омуна так ясна и прозрачна. Выбранный мною путь — лучший из всех возможных. Лучший для стана… Но спасибо за вашу мудрость.
Спустя некоторое время верховный хранитель традиций приказал привести к нему охотника по имени Олува́р. Тот не участвовал в празднестве, так как сегодня отвечал за командование охраной внешних стен. Олувар явился пред очи Ршшагрева и склонил голову. Он был немногим моложе черного кота, рослый, сильный, с лицом, украшенным шрамами, рваными ушами, густой гривой, что защитит горло от любых зубов и когтей. Тут и там на полосатой шкуре виднелись продолговатые проплешины — тоже шрамы.
— Чего желаешь, хранитель?
— Олувар. Как поживаешь?
Охотник дернул ухом.
— Все хорошо, благословением Омуна.
— Хорошо, что хорошо. Как твое здоровье? Не покидает ли сила твои руки? Остры ли твои когти? А клыки? А чувства и рефлексы?
— Я на пике, — ответил Олувар.
— Приятно слышать. В таком случае у меня для тебя есть задание.
— Хм?
— Омун хочет, чтобы ты сместил Абракзиса и сам стал вождем стана Ишшэлун.
Охотник не шевелился, если не считать его длинного пушистого хвоста, медленно извивавшегося за спиной.
— Абракзис хороший вождь. Он силен, опытен и пользуется уважением.
— Омун считает, что из тебя выйдет вождь лучше. Ведь ты тоже силен, опытен и пользуешься уважением.
Охотник медлил. Он не намеревался возмущаться или удивляться, обвинять или угрожать. В обществе маркатчитаров личная верность была понятием относительным, а за вождями шли, лишь пока те были сильны и вели себя как положено. Но стоило оступиться, и те, кто прежде беспрекословно повиновался, разрывали тебя на лоскутки. Ты можешь брать самый лакомый кусок добычи, выбирать лучших женщин и жестоко карать любое проявление непокорности, ибо что, если не это, значит быть вождем? Но также ты должен быть первым на охоте и в бою и больше всех рисковать своей жизнью, каждый день доказывая свое право на все блага. И уж конечно ты не должен нарушать заветов Омуна, помогая возвыситься слабым лишь на том ничтожном основании, что они с тобой в родстве.
— Тилгерик?
— Ты верно понял.
— А чего тут понимать? — осклабился Олувар. — Я всегда замечал, что Абракзис выделяет этого котенка среди других. Все закрывали на это глаза, но я — нет. Единственный сын, которого смогла родить ему Дже́рма.
— Твоя сестра.
— Слабая особь, — выплюнул охотник. — Смогла дать лишь один помет, да и то все котята передохли вслед за ней. Только Тилгерик и остался.
— Но Абракзис, как говорится у иных разумных существ, имел к ней… чувства. Насколько это было ему доступно. Что-то большее, нежели выбор фаворитки. — Верховный хранитель традиций аккуратно коснулся своих вибриссов, выражая задумчивость. — Кажется, инакие называют это «любовью».
— А я называю это слабостью.
— Согласен. — Ршшагреву нравилась эта беседа.
— Ты хочешь, чтобы я убил старика и занял его место, так?
— Именно.
— Несмотря на то что это смертельно опасная затея?
— Да.
— Берусь. Но при одном условии. Когда я это сделаю, не будет никаких жребиев. Тилгерик отправится на арену и встретится с Судом Десяти. Последняя память о моей никчемной сестре должна быть вымарана.
Верховный хранитель традиций поднялся и приблизился к охотнику.
— Омун на твоей стороне, и я предвижу, что впереди меня ждут долгие годы верного служения новому, достойному вождю.
— Лишь до тех пор, пока я сам не окажусь недостоин, ты хочешь сказать.
— На все воля Омуна. Хотя, мне кажется, тебе бесчестье не грозит.
— Воистину, если доживу до старости, уйду на Последнюю охоту. Большего и желать нельзя. Вскоре я брошу Абракзису вызов, тебе не придется долго ждать.
И слова Олувара не разошлись с делом.
Отдохнув после пирушки, вождь Абракзис объявил, что пора бы продолжить праздновать, и нет лучшего способа для этого, чем отправиться на охоту! Он взял свое копье, свои ножи, метательные топоры, обвязал вокруг пуза ловчую сеть, а большой лук и колчан позволил нести одному из молодых самцов, Тилгерику. Во главе стаи из трех десятков охотников Абракзис направился к вратам становой крепости, все были веселы и предчувствовали славную охоту, пока на пути не появился Олувар.
— Здравствуй, вождь!
— Олувар, как идут дела в твоей смене? Надежно ли защищен наш дом?
Охотники весело загомонили, но настала полная тишина, когда более молодой кот рыкнул. Тишина настала не только в крепости, но и в джунглях вокруг, ибо доминантный рык расходился на многие, многие, многие десятки часов бега вокруг подобно раскату грома.
Вызов был брошен.
— Ясно, — цыкнул зубом Абракзис, — охоты сегодня не будет. — И тогда он тоже издал доминантный рык.
Вызов был принят.
На том покамест все и кончилось. Стан притих, выжидая.
По законам Омуна, между вызовом и поединком должно было пройти время, не менее четырнадцати часов на привычный, скажем, людям пересчет. Оба противника должны были отдохнуть, чтобы выйти на арену в лучшей форме.
Что-то пошло не так. Спустя часы обмена информацией, сдобренного психологической обработкой, в лабораторию явились черные маркатчитары и, осведомившись о прогрессе, вознамерились забрать Миверну.
— Я только начал исследование.
— Мы видим, Сиюсо. Но обстановка изменилась. Пленник отправится в светлицу по приказу верховного хранителя традиций. Ты мог слышать, что вождю бросили вызов, и, если его место займет другой, могут поступить новые указания касаемо чужака.
— По закону, до того срока все активности в крепости стана замораживаются, — добавил второй хранитель.
Ученому нечего было возразить, ему и в голову такого не пришло бы. Поэтому Сиюсо молча смотрел, как черные маркатчитары снимали его собеседника с рабочего стола и заковывали в магнитные кандалы.
Снаружи лаборатории было также темно, хотя грубые каменные стены и полы резко контрастировали с прежними гладкими высокотехнологичными поверхностями. Вели довольно долго, а коридоры здания были довольно оживленными и чистыми.
Мив поместили в небольшую комнату с лежанкой и характерного вида дырой в полу, предназначенной для оправления естественных нужд. А когда дверь закрылась, она поняла, почему местные темницы звались «светлицами»: зажегся яркий электрический свет.
— Светочувствительность на минимум! Минимум! — закричала басилп, жмурясь.
У маркатчитаров, как у прирожденных лунарных хищников, темнота ассоциировалась с уютом и безопасностью, в то время как яркий свет сильно раздражал нервную систему и причинял боль глазам. Нет, видеть при свете они тоже могли, но не сразу и не при таком ярком, так что пребывание в светлице было тем еще испытанием для обитателей Марката.