Итак, мы достигаем латентной фазы, которая, наряду с определенной навязчивой тональностью, носит, прежде всего, нарциссический характер и проникнута идеалом невинности, на который так часто обращают внимание, поскольку она была описана под названием «мистический кризис подросткового возраста», на самом же деле мы имеем дело, скорее, с предподростковым периодом. Мистический кризис предподросткового и подросткового возраста, который вновь возрождается в последующих проявлениях мистических тенденций, имеет, впрочем, соответствие в самой психоаналитической ситуации. Я имею в виду некоторые аспекты позитивного переноса. И это вовсе не моя личная точка зрения, мне доводилось слышать от одного пациента, что он приходит на сеанс, словно в храм, а другие пациенты, которые долго не могли решиться пройти анализ, обосновывали эту боязнь своего рода «non dingus intrare»97, словно психоаналитик был сам Господь Бог.
Так или иначе, но всем известно, что психоанализ окружает некий мистический ореол, поскольку он затрагивает глубинное нарциссическое ядро и пробуждает в бессознательном людей соответствующую реакцию.
Повторное возникновение Эдипова комплекса происходит в пубертате, и его развитие продолжается довольно ограниченный временной период (хотя подлинная зрелость достигается намного позже (по мнению Фрейда, в возрасте двадцати пяти лет); таким образом, мы могли бы говорить также о втором латентном периоде). Действительно, Фрейд уверенно констатирует, что это может создавать определенные проблемы: «Когда Я способно провоцировать только лишь подавление комплекса, этот последний скрывается в Оно в бессознательном состоянии; а затем проявляет свое патогенное действие» («Угасание Эдипова комплекса»). Итак, существует повторное возникновение Эдипова комплекса, которое можно сравнить с инерционностью в технике, то есть Эдип реально так и не начался, но, тем не менее, мы остаемся к нему привязаны и не можем ни разрешить проблему, ни отказаться от нее. «Патогенное действие» присуще не комплексу, а внутреннему конфликту, связанному с его началом. Конфликт носит не эдипов, а антиэдипов характер: как мы в дальнейшем увидим, это конфликт между Эдиповым комплексом и нарциссизмом. Подобное особое положение можно было бы назвать «псевдоЭдиповым комплексом» или «Эдиповым комплексом наоборот»,
У меня был пациент, молодой ученый, который помимо всех прочих расстройств страдал неврозом судьбы. Обладая многочисленными талантами, имея хорошую специальность, несколько дипломов, он пользовался большим авторитетом и стоял на пороге блистательной карьеры. Однако ему никак не удавалось переступить через этот порог. Это был «хороший пациент»: серьезно относился к лечению, не пропускал сеансы и к тому же имел значительную положительную динамику, которую я отношу за счет нарциссической составляющей психоаналитической ситуации. Тем не менее, его основное расстройство оставалось в прежнем виде. Мне казалось, что уже пришло для него время освободиться от нарциссического кокона и приступить к анализу конфликтов. (Как удалось узнать в личной жизни у него случались агрессивные неистовые приступы возбуждения которые он позволял себе исключительно в кругу своих близких. Впрочем, речь шла не об отреагировании, а о ненаправленной взрывной реакции, на самом деле, – о поверхностной в своем выражении агрессивности, глубинной по происхождению и внушающей ему ужас.) Однажды он рассказал мне, что выстави; свою кандидатуру на очень важную и интересную должность и недавно получи; ответ в виде приглашения прийти на высокую комиссию, от которой зависело принятие решения. Это должна была быть последняя, вне всякого сомнения, чисто формальная встреча. Однако он не пришел, что повлекло за собой соответствующие последствия. Я хочу добавить, что это был не мазохизм (как казалось психоаналитикам, у которых он лечился раньше, ведь он проходил уже третий курс лечения) и что, тем более, речь не шла о фобической ингибиции типа это сильнее меня, я не в состоянии туда идти». Меня (как, впрочем, и его самого, хотя он мне об этом никогда не говорил) поразил тот факт, что в конце своего повествования он добавил: «Я был очень доволен, ведь я сыграл с ними хорошенькую шутку» (!) К большому счастью для процесса лечения, за этими странными словами последовал рассказ о сновидении, которое носило ярко выраженный характер переноса и которое я сумел интерпретировать. Я сказал, что он саботировал свой анализ только для того, чтобы помешать мне его проводить. Таким образом, пациент бросил вызов Фрейду и психоанализу, поскольку он хотел доказать его бесполезность, к тому же ему просто необходимо было устроить подобную демонстрацию, равно как и доказать сомнительной профессиональной комиссии, что он отвергает всю возглавляемую ею систему. Я также сказал ему, что за всем этим скрывается фантазм немедленного и спонтанного головокружительного успеха, который, как он надеялся, придет к нему в один прекрасный день без каких-либо усилий, причем не благодаря официальным институтам и всей системе, которую они олицетворяют, а вопреки этой системе. Что касается странных слов, которые он произнес в конце своего повествования, то они отражали предвосхищение его фантазма, словно этот фантазм уже был реализован. Моя интерпретация, казалось, взволновала его. И сразу же я смог констатировать значимые изменения в его поведении. Пациент обладал одной особенностью, на которую жаловались все предыдущие психоаналитики: он говорил очень тихо, немного присвистывал и едва выговаривал слова, словно страдал слабостью голосовых мышц. Он говорил так, словно не сомневался, что его бесконечное бормотание найдет отклик, словно знал, что будет понят в любом случае. Однако после того самого сеанса, о котором я только что рассказал, его речь стала гораздо более четкой, понятной и ясной. Он внезапно заговорил так, словно обращался к своему собеседнику.
Этот сложный и очень требовательный пациент, которого я отнес в разряд пограничных, с головой ушел в нарциссическую регрессию и при каждом разрыве с реальностью отвечал на этот разрыв новым погружением в регрессию (для этого он обладал неограниченными возможностями). Он был преисполнен решимости уничтожить таким способом свою нарциссическую травму, вместо того чтобы позволить другим травмам подталкивать его к развитию, лежащему через конфликтность. Всякий раз, когда я давал ему интерпретацию, которую он не мог опровергнуть, он спешил, образно говоря, «утопить горе в вине», и это перечеркивало все. Приходилось начинать заново. Выбрав подобную линию поведения, он нападал на меня, однако мы не можем воспринимать его позицию иначе, чем избегание любого конфликта со мной и со всей эдиповой экзистенциальной системой, от которой он хотел любой ценой дистанцироваться. У меня были и другие пациенты, которые в подобной ситуации, намереваясь достичь той же самой цели, – занимали жесткую, проективную и провокационную позицию, возводя, таким образом, ту же самую стену между собой и представителем эдипова мира, каким для них был я. Для пациента, о котором я рассказываю, я был представителем Эдипова комплекса, который он отвергал. Однако по той же причине он оставался связанным со мной и с психоанализом. Постоянно отвергая меня, он обеспечивал себе регрессивную гавань, нарциссический идеал, который защищала всемогущая Мать. Он сместил вниз конфликт между хорошей и плохой Матерью, который он спроецировал на меня, не отказавшись при этом, тем не менее, от тайных поисков отцовского фаллоса за образом Матери или в ее чреве. Именно по этой причине маргинальность связана с постоянной провокацией и неустанными нападками па отцовский принцип и обусловленное им пространство. Эти бесконечные атаки доказывают, что Отец всегда находится там. Нарцисс выступает против Эдипа, однако вся его организация строится на Эдипе в его негативной форме, механизме, который я называю «псевдо-Эдип», или «Эдип наоборот», как я уже отмечал выше.
Маргинал может выработать антиэдипову идеологию (роль которой в психической экономии нам еще предстоит уточнить), целью которой будет отрицание и нарциссическая дезинвестиция Эдипова комплекса. Однако все ее содержание фактически приклеивается к Эдипову комплексу самыми разнообразными способами, которые легко определить и которые можно систематизировать. В нарциссической речи Эдип может выдать свое присутствие благодаря следующим факторам:
1) противопоставление: «Ты говоришь это, а вот я утверждаю противоположное». И ему вполне достаточно одного противопоставления (идея причинности исходит от Эдипова комплекса и от отца), поскольку нарциссический пациент отрицает какую-либо аргументацию («Причина превыше всего!» – говорил Лакан);
Подстегивание:. «Ты недостаточно эдипов». Группа немецких психоаналитиков развернула кампанию против своих отцов-аналитиков, которые, по их мнению, не оказали достаточного сопротивления пацификации. Некоторые из подобных нападок, безусловно, оправданны. Другие же не всегда принимают во внимание то положение, в котором находились эти психоаналитики, так что за подобным поведением этих «поборников справедливости» скрывается садистическая атака Оно, замаскированного под Сверх-Я98; инверсия, или «возвращение к отправителю»: «Ты мне запрещаешь, а я запрещаю тебе запрещать». Это не мешает прибегать к интеллектуальному терроризму, проецируя «терроризм» на закон. Впрочем, в определенном смысле он прав, поскольку отказывает в праве на существование Эдипову комплексу (и закону), а эдипов порядок, просто потому, что он существует, переживается им как кастрация.
Нарциссический пациент поддерживает это равновесие между нарциссическим решением и подавлением эдиповой перспективы благодаря занимаемой манихейской позиции, когда все хорошее находится на его стороне (нарциссический идеал), а все плохое – по ту сторону99.
Манихейство может все же давать осечки. Мы довольно часто замечаем, что особое насилие, которым нарциссический пациент наделяет своего противника (равно как и демонстрируемое по отношению к нему презрение, неизменная отчужденность), свидетельствует о постоянном жгучем внутреннем сомнении в правильности его со