— Это неестественно, да?
— Ха, — мрачно выдал Маркас, — вот уж точно! Вся эта история… Грендели — пещерники, обожают ущелья, устраивают засады недалеко от логовищ. Любой человек — пища для них и много славных мужей погибло в их пастях.
— А этот явился к вам невесть откуда, всех убил, но никого не съел.
— Га! Понимаешь! Вот что я скажу тебе, Миверна Янг, приготовься к тому, что мы встретимся с чем-то большим и более опасным, чем один грендель… И когда мы это встретим, я отрублю этому голову!
Холодало, взвывали стылые ветра. Двое сидели, таращась в огонь, слушая треск древесины, ночные звуки; вдыхая запах шипящего мяса. Мив размышляла о своём месте в Метавселенной и о том, что её приключения стали похожи на какой-то сумбурный сон, и, что когда и если она сможет проснуться, всё это накроет волна утренней амнезии… Вот это была бы утрата так утрата.
Фрагмент 1.3.
Басилп обратила внимание на человека и тут же отбросила свои размышления о призрачности мироощущения. Перед ней был тот, в чьей душе зияла страшная рана. Иные бы канули в пучине скорби, но этот собрался и посвятил все помыслы цели. Время слабости осталось позади, теперь лишь гнев, лишь месть, лишь… мрачная обреченность. Верил ли сам абориген в то, что сможет уцелеть?
— У вас в горах растёт много чертополоха, верно?
Она просто хотела направить его внимание на что-то иное. Хотя бы из милосердия.
Проследив за взглядом Миверны, мужчина взглянул на свои высокие шерстяные чулки. Клетчатый узор выступал над голенищами видавших виды сапог и на него налипли колючки.
— Черто-полох? Так вы зовёте тэнас на равнинах, а?
— Ну, наверное.
— Эта живучая колючка везде есть, цепляется к одежде, к животным, она неприхотлива и неистребима, как мы. И такая же упрямая.
Чертополох с треском отстал от шерсти.
— Я сделаю этот сорняк гербом своего клана, клянусь перед лицом Матери-Горы, так и будет!
— А сейчас какой у вас герб?
— Фонарь и ягнёнок на чёрном поле.
Лоб Мив пошёл складками:
— Такой странный. А… прости, на самом деле я не разбираюсь в гербах.
Горец отмахнулся.
— Этот герб описывает начало нашего клана. Мой отец и мой дед были вождями, но мой прадед был пастухом. Он пас овец и коз в горах, защищал стада от зверья и чудовищ, искал заблудших ягнят ночами. Он был хорошим пастухом, и иногда, после тяжёлого дня целую ночь бродил меж скал и холмов, по лесам, ища пропавшего ягненка. Даже в самую лютую непогоду. Однажды в середине весны, когда в горах бушевала буря, он вновь искал, неся в руке фонарь. Поиски привели его сюда, в долину на ничьей земле, где подле прекрасного озера прадед решил основать собственный клан и построил первый дом для своей семьи. На протяжении трёх поколений число его потомков, а также чужаков, примкнувших к новому клану, росло. — Вдруг грубое заросшее лицо превратилось в жуткий оскал кривых зубов с расчерченным венами лбом и глазами дикого зверя. — А потом их всех перебили.
Миверна предпочла на время отвернуться, ведь столь сильное проявление столь тяжёлых эмоций приводило басилпа в замешательство. Её народ был намного спокойнее, терпеливее, деликатнее иных людей.
***
Двое забирались выше в горы, где царствовала дикая природа и лишь изредка появлялись признаки разумной жизни. Иногда они обходили стороной какие-то древние руины; каменные колонны, обмотанные истрёпанными ветром лентами. Край был безлюдный, как говорил Маркас Хаттан. Сотни и тысячи лет назад здесь, возможно, лежали древние царства, а за сотни и тысячи лет до них, — другие. Но то время прошло, Хребет обновился и в глубине Туманных гор поселился клан Хаттан.
Горец шёл по следу, порой рыская из стороны в сторону, когда тот пропадал. Маркас знал эти горы, а потому раз за разом находил след вновь, пробираясь по тайным тропкам, замечая то, что для чужака было тайной. Холодало всё сильнее и ночами он стал укрываться видавшей виды шкурой. Скафандр Миверны надёжно храни её от морозов.
На четвёртый день пути они выбрались на гребень скальной гряды, у подножья которой паслось стадо диких коз. Маркас оглядел величественный пейзаж и надолго остановился замер так, о чём-то думая.
— Что-то не так?
Ответа не последовало. Горец молча водил взглядом по другим скалам, прислушивался к ветру, носившему блеяние.
— Я знаю, куда они идут, — заключил он наконец. — Там, выше, за пределами леса, начинаются пещеры Ба-Локурат. Это путь в глубь под горы.
Мив подняла голову чтобы тоже обозреть монументальный хребет. Он казался неприступным для тех, у кого не было крыльев, а особенно поражал пик Элборос, — самая высокая гора изведанного мира. Вокруг неё почти что непрестанно ярилась снежная буря.
— Там опасно?
— Смертельно. Жители этих пещер когда-то обитали на поверхности, были могучим и славным народом великанов, магов, зодчих. Но вечны лишь горы. Теперь место их во мраке и гостям в пещерах не рады.
— Но зачем тогда кому-то…
— Не знаю. Но если мои догадки верны, Миверна Янг, это хорошо, что те двое идут именно к Ба-Локурат. Мы должны рассчитать так, чтобы настигнуть их раньше, чем доберутся, но и достаточно близко ко входу. Так у нас будет больше шансов на победу.
— Почему?
— Потому, — ответил горец, взбираясь в седло, — что мои кровные враги — маги Смерти, и видит Мать-Гора, отомстить им как следует будет очень непросто!
***
Владимир.
— Знаешь, мне ведь никогда не приходилось заниматься лесозаготовкой…
— Всё бывает в первый раз, — пожал широченными плечами Хэмиш.
Он повалил уже три дерева и не собирался останавливаться, только передохнуть решил, чтобы дать-таки и Владимиру поработать. Топор, так естественно лежавший в мозолистых ладонях аборигена едва не вываливался из тощих рук землянина тот же миг.
— Ну, ладно…
Владимир размахнулся и Хэмиш выбросил вперёд ладонь, хватая топор. Его череп чудом был спасён.
— Прости! Прости-прости! Он выскользнул!
Горец провёл по лезвию пальцем.
— Знаешь что, — сказал он глубокомысленно, — посиди-ка ты в сторонке пока.
Так карьера дровосека для Владимира преждевременно окончилась. Поглядев на него с некоторым сочувствием, крепкие рыжие горцы вернулись к работе. Вырубка длилась вот уже три дня. Каждое утро спозаранку несколько мужчин брали топоры и отправлялись к ближайшей роще, чтобы нарубить топлива и строительного материала. Перевозили его на кое-как починенной телеге, запряженной парой мохнатых лошадок.
Поскольку просто стоять и смотреть, как другие работают Владимир не мог, обычно он отходил в сторону, садился, и начинал рисовать красоты чужого мира. Не можешь помочь, — так хоть не мешай.
— Где ты учился малевать? — спросил Хэмиш, плеща себе в лицо водой из ручейка.
— Сначала в художественной школе, затем — в РХУ имени Грекова.
— Мудрёно. Это ведь в Созе? Или в Бреонике?
— Эм… в… Созе? — неуверенно предположил россиянин.
Пока Миверна участвовала в героическом походе, о котором наверняка сложат какую-нибудь песнь, землянин гостил у горцев. Те ходили на охоту, рубили деревья, а он просто пытался не попадаться на глаза Лиллиас, ибо чувствовал себя лишним ртом, нахлебником. Разумеется, никто не попрекал чужака, но оттого Владимиру становилось лишь хуже.
Гэланы, — как звались горцы, — одели землянина на свой манер, дали настоящий килт клановых цветов и проявляли всяческое гостеприимство, а он не прекращал удивляться их сходству со средневековыми шотландцами Земли.
— Послушай, — сказал Хэмиш, утирая пот после того, как повалил очередной ствол, — не научишь? Я вот всегда хотел малевать, да только как-то времени не было. И учителя. Вырезать узоры на камне — это умею, дед научил. А вот по бумаге… Дорогая она, зараза! Пергамент дешевле, но и его днём с огнём… Эй, ты слышишь?
Позади раздались громкие хлопки, Хэмиш резко развернулся и успел увидеть, как мелькнули ноги, уносимого в небо художника, а над ними распахнулись огромные белые крылья.
— Проклятье! — взревел горец, хватая малый топорик для срубания веток. Он уже почти метнул инструмент, но в последний момент опомнился. С такого угла шанс располовинить человека был намного выше, чем попасть в похитителя. — Гавин! Гавин!!! Харпа утащила тощего! Харпа тощего утащила!!!
— Лиллиас нас убьёт! — воскликнул появившийся из-за деревьев Гавин.
///
Боль была жуткой. Его так сдавило, что Владимир едва мог дышать; что-то острое вонзилось в грудь и спину. Художник даже закричать не сподобился, а земля уже рывком ушла из-под него. Очень скоро стало хуже, — на высоте царствовал холод и не хватало воздуха. Обводя мутным взглядом горный простор, плывший внизу, Владимир потерял сознание.
Неясно, сколько времени прошло, прежде чем его уложили в снежную перину, которая показалась тёплой. Землянин не мог шевелиться, тело сковал мороз, мозг соображал едва-едва, а потому, следующая фраза не блистала гениальностью:
— Ты… ангел?
В некотором смысле она походила на ангела. Каждая черта, от безукоризненной формы её лица, губ, скул, до разреза глаз цвета жёлтого янтаря, была совершенна. Восхитительный стан покрывали перья белые и чистые, а за спиной покоились сложенные крылья. Светлый образ портили когти на ороговевших пальцах и зубы острые словно иглы, но этих деталей художник не заметил.
Прекрасная дева, наблюдавшая за ним с умиротворённой улыбкой, наклонилась грациозно и ткнула когтем в грудь, после чего медленно, с удовольствием слизнула кровь.
— Слушай… есть и более нормальные способы познакомиться… цветы там… конфеты…
Она сгребла снег и завалила им Владимира так, что одна голова да руки с ногами остались торчать. Землянин с усилием повернул голову и увидел другие тела, похороненные в горках снега. Он смог различить несколько козьих копыт; длинный хвост, видимо, — большой хищной кошки; и, с некоторым трудом опознал торчащее из снега кабанье рыло. Угасающим разумом Владимир понимал, что оказался в некой кладовой, но холод и потеря крови делали этот вывод неинтересным и маловажным. Хотелось спать.