го карьере. Возможно, друзья леди Кастеллан сообщили ему, что у нее на суде будет защитник. И перспектива перемывать свое грязное белье на людях ужасала его. Похоже, что на него оказали давление, и он решил, что лучше всего простить жену, позволить ей вернуться, если, конечно, любовник исчезнет навсегда. И леди Кастеллан согласилась на это.
Она, по-видимому, натерпелась страху. Я не сужу ее так строго, как миссис Лоу. Она была очень молода, ей и сейчас еще не более тридцати пяти лет. Кто может сказать, как случилось, что она стала любовницей Дж.? Я подозреваю, что любовь застала ее врасплох и она запуталась в ее сетях, еще не успев понять, что произошло. Она и в ту пору была, вероятно, такой же сдержанной и так же умела владеть собой. Но ведь именно над такими людьми природа порой подшучивает самым неожиданным образом. Видно, она совсем потеряла голову. Каким образом Кастеллан проведал обо всем, так и останется неразгаданным. Но ясно, что она забыла всякую осторожность, если не уничтожила писем возлюбленного. Артуру Лоу показалось странным, почему в связке были не ее, а его письма. По-моему, это легко объяснить. Когда все открылось, она отослала ему те письма, что были у нее, и потребовала взамен свои. А он, естественно, хранил их, перечитывал иногда, воскрешая в памяти свою любовь, которая так много значила для него.
По-видимому, леди Кастеллан, захваченная своим чувством, не задумывалась о последствиях, и, когда беда грянула, не удивительно, что она до смерти напугалась. Как и многие другие женщины ее круга, она, вероятно, не уделяла особого внимания детям, но расстаться с ними ей было бы тяжело. Была ли она привязана к мужу — трудно сказать, но, зная ее характер, можно предположить, что богатство его и положение не были ей безразличны. Новая жизнь не сулила ей ничего хорошего. Она теряла все: великолепный дом на Карлтон-Хаус-Террас, положение в обществе, свое доброе имя. Отец не мог ее обеспечить, любовник еще и сам не имел заработка. И она поддалась уговорам семьи. Доблестного в этом мало, но понять можно.
Пока я размышлял таким образом, Лоу продолжал свой рассказ:
— Я не представлял себе, как связаться с леди Кастеллан. Дело осложнялось тем, что я не знал имени этого человека. Как бы то ни было, вернувшись в Англию, я написал ей. Объяснил, кто я такой, и сообщил, что привез ей письма и портсигар от человека, который недавно умер в моем округе. Письма, прибавил я, необходимо вручить лично. Я боялся, что она не ответит совсем или вздумает сообщаться со мной через своего поверенного. Но она ответила. И пригласила меня к себе к двенадцати часам. Знаю, что глупо, но, признаюсь, я волновался, как мальчишка, когда ступил на порог ее дома и рука моя коснулась звонка. Дверь отворил дворецкий. Я сказал ему, что леди Кастеллан ожидает меня. Швейцар взял мою шляпу и пальто, и меня провели наверх, в большую гостиную.
— Пойду доложу о вас, — сказал дворецкий.
Он ушел, а я сел на краешек стула и принялся разглядывать комнату. По стенам висели картины — все больше портреты, — чьей кисти, не знаю, очевидно Рейнольдса или Ромнея, везде восточный фарфор, золоченые консоли, зеркала. Среди этого великолепия я почувствовал себя таким жалким, таким ничтожным. От моего костюма шел запах камфары, брюки на коленях пузырились, галстук был слишком яркий. Вернулся дворецкий и пригласил меня следовать за ним. Он отворил дверь напротив той, через которую мы вошли, и я очутился в другой комнате, поменьше первой, но столь же великолепной. В конце ее, у камина, стояла женщина. Она взглянула на меня, когда я вошел, и слегка кивнула. Пересекая комнату, я испытывал страшную неловкость, боясь наткнуться на мебель. Одно утешение — может быть, я не выглядел таким дураком, каким себя чувствовал. Сесть мне не было предложено.
— Вы привезли что-то для меня. Очень любезно с вашей стороны.
Она не улыбалась. Вела себя сдержанно и как бы оценивала меня. Сказать правду, я разозлился. Кому приятно, когда тебя разглядывают, словно ты пришел в шоферы наниматься.
— Стоит ли говорить об этом! Таков долг службы, — сухо сказал я.
— То, что вы должны передать мне, у вас с собой?
Не отвечая, я раскрыл портфель и вынул оттуда письма. Она взяла их, не проронив ни слова. Взглянула. Под толстым слоем косметики лицо ее побледнело, клянусь вам. Но выражение не менялось. Я посмотрел на ее руки, они слегка дрожали. Впрочем, она тут же овладела собой.
— Извините меня, — вдруг спохватилась она, — я забыла предложить вам стул. Садитесь, пожалуйста.
Я сел. Мгновение она не знала, что делать. Письма еще были у нее в руках. Зная, что в них, я пытался представить себе ее состояние. Она ничем не выдала себя. У камина стоял письменный столик, она выдвинула ящик и положила туда письма. Потом села напротив меня и предложила мне закурить. Тогда я протянул ей портсигар, который до этого лежал у меня в кармане.
— Я должен передать вам еще и это.
Она взяла портсигар и стала молча рассматривать его. Я ждал, не зная теперь, что делать: встать и уйти или остаться.
— Вы дружили с Джеком? — вдруг спросила она.
— Нет, — ответил я. — Первый раз увидел его уже мертвым.
— Я не знала до вашей записки, что он умер. Я давно потеряла его из виду. Ведь мы были друзьями много лет назад.
Я не знал, что подумать. То ли она предполагает, что я не читал писем, то ли забыла, что в них. В ту минуту, когда она их увидела, что-то дрогнуло у нее в душе, но она мигом справилась с собой и теперь говорила почти равнодушно.
— От чего же он умер?
— Голод, туберкулез, опиум, — ответил я.
— Какой ужас! — сказала она, как обычно говорят в таких случаях приличия ради. Может, и было у нее что на сердце, да она не собиралась открываться передо мной. Оставалась бесчувственной и холодной как лед. Я видел, а возможно, мне только казалось, что она наблюдает за мной, призвав на помощь всю свою проницательность. Ей хотелось понять, известно мне что-нибудь или нет. Думаю, она бы много дала, чтобы знать точно.
— Как письма попали к вам? — спросила она.
— Все, что осталось от него после смерти, отдали мне, — объяснил я. Письма и портсигар были связаны в пакет. На нем было написано: передать леди Кастеллан, лично.
— Была какая-нибудь необходимость вскрывать пакет?
Вы бы слышали, с каким ледяным презрением это было сказано. Я почувствовал, что бледнею, а на моем лице не было румян, чтобы скрыть бледность. Я ответил, что считал своим долгом выяснить имя умершего и сообщить о его смерти родным.
— Ясно, — сказала она и взглядом дала понять, что наша беседа окончена. Она ожидала, что я поднимусь и уйду. Но я не уходил. Мне хотелось хоть немного отыграться. И я стал рассказывать о том, как я получил известие из соседнего города, как поехал туда и что там нашел. Описал все и, помедлив, прибавил, что в последние минуты его жизни возле него была только нищая китаянка.
Вдруг отворилась дверь. Я обернулся, леди Кастеллан тоже. В комнату вошел мужчина средних лет и, увидев меня, остановился.
— Прости, — заговорил он, — я не знал, что у тебя гость.
— Не уходи, — сказала она. И едва он приблизился, представила нас друг другу. — Мистер Лоу — мой муж.
Лорд Кастеллан кивнул мне.
— Я только хотел спросить тебя… — начал было он, но тут взгляд его упал на портсигар, который все еще лежал на ладони леди Кастеллан. Не знаю, заметила ли она вопрос в его глазах или нет. Но она улыбнулась ему легкой дружеской улыбкой. Да, эта женщина бесподобно владела собой.
— Мистер Лоу приехал из Малайи. Джек Алмонд умер — и вот оставил мне портсигар.
— В самом деле, — произнес лорд Кастеллан, — Когда же он умер?
— С полгода назад, — ответил я. Леди Кастеллан встала.
— Не буду вас дольше задерживать. У вас, вероятно, много дел. Вы исполнили последнюю волю Джека — я вам так за это благодарна.
— Положение в Малайе неважное, я слышал, — заметил лорд Кастеллан.
Мы обменялись рукопожатием, и леди Кастеллан позвонила.
— Вы еще побудете в Лондоне? — обратилась она ко мне, когда я уже был на пороге. — У нас на той неделе небольшой вечер. Приезжайте к нам.
— Я не один, со мной здесь жена.
— Чудесно, я пошлю вам приглашение.
Минуту спустя я вышел на улицу. Мне хотелось побыть одному. Я был ошеломлен. Как только с уст ее сорвалось его имя, я вспомнил. Так это был Джек Алмонд. Этот жалкий нищий, умерший с голоду в китайской лачуге, — Джек Алмонд! А ведь я его хорошо знал. Но разве могло прийти мне в голову, что это он. Мы не раз обедали с ним за одним столом, вместе сиживали за картами, играли в теннис. Он умирал у меня под боком, а я ничего не знал! Хоть бы он послал за мной, уж я бы сделал что-нибудь для него. Я вошел в Сент-Джеймский парк и сел на скамейку. Мне надо было хорошенько подумать.
Я понимал, что так потрясло Лоу. Я сам был потрясен не менее, — услыхав имя этого бездомного бродяги. Как ни странно, и я его знал. Мы не были на короткой ноге, но встречались у общих знакомых в Лондоне и в загородных поместьях, где вместе проводили субботние вечера и воскресенья. Много лет я ни разу не вспоминал о нем, и только этим можно объяснить мою недогадливость. Его имя, как молния, озарило память. Вот почему он бросил службу, которую так- любил! В те годы, сразу после войны, я многих знавал в министерстве иностранных дел, и Джек Алмонд считался самым талантливым среди молодых. Он мог надеяться на высшие дипломатические посты. Конечно, на все нужно время. И поэтому, когда он, отказавшись от блестящей, карьеры, поступил в какое-то коммерческое предприятие и уехал на Дальний Восток, все сочли это непростительной глупостью. Друзья всячески отговаривали его. Он ответил, что у него расстроено состояние, а на одно жалованье жить невозможно. Этому плохо верилось, уж как-нибудь можно было протянуть, пока дела не поправятся.
Я хорошо помню, как он выглядел в то время. Он был высокого роста, прекрасно сложен. Одевался с шиком, что при его молодости только шло ему. У него были блестящие черные волосы, всегда аккуратно причесанные, синие глаза, очень длинные ресницы и замечательно свежий цвет лица. Он был само здоровье. Веселый, остроумный, он был всегда душой общества. Я не знал более обаятельного человека. Обаяние — опасное свойство. Те, у кого оно есть, нередко считают, что одного этого вполне достаточно, чтобы прожить жизнь. Им поэтому всегда надо быть начеку, чтобы не поддаться т