Как только Антон закрыл за собой дверь и повернулся, то невольно затормозил в своём предполагавшемся движении к эшафоту. На то и рассчитывали! Паралич воли обязателен для правды… Антон же ещё и вспомнил о своём внешнем виде! Но пока его как свидетеля представлял и вставал, освобождая заветный стул, доктор, Малой сумел взять себя в руки.
– А вы пока свободны, Томас Петрович, – проговорило светлое пятно во главе полукруга. – Подождите за дверью. Мы вас пригласим. Спасибо.
Эдак они доктора, замешкавшегося на выходе, выпроводили. А то может он сдуру ассистировать в допросе свидетеля собирался. Не надо! Здесь люди грамотные и опытные – не в таких вопросах разбирались. Это имелось в виду только в тоне – нарочито вежливом и безапелляционном: вали отсюда! Подыши там пока, а то снова вызовем, вдруг воздух глотать начнёшь в инфарктном удушье.
Антон сел и попытался увидеть лица. Не вышло! Пятна! Светлые безмолвные пятна примерно одного размера. На некоторых, впрочем, что-то такое поблёскивало – это были украшенные серёжками женские пятна. Во внимательной к нему тишине он даже успел подумать, что у этих пятнадцати не только мозгов – у них и лиц как таковых нет.
«Как они точно по радио про человеческую личность-то говорили! Нет её как таковой… Здесь-то уж точно! Сейчас и из меня выдавливать начнут…»
– Скажите, больной Малой… – вкрадчиво заговорило главное пятно, но сразу же показательно по-доброму осеклось. – Пациент Малой… Так, пожалуй, лучше будет к вам обращаться…
Все заулыбались. Опять же показательно по-доброму.
«Ещё один психолог!» – мелькнуло в Антоновой голове.
– Скажите, пациент Малой, вы видели, как случилось несчастье?
– Да.
– Расскажите нам… С самого начала.
– С самого начала как я в больницу попал?
Антон специально выбрал для ответа агрессивный тон, чтобы не раскисать, чтобы собраться во внимании, не поддаваясь на обещающие сладость общения проникновенные уловки.
– Не-ет, – улыбка в сиропе. – Только о происшествии.
Антон включил теперь нудный повествовательный тон и заговорил по продуманной бездоказательной версии. При этом его перебивали, конечно, но к удивлению Малого больше не уточняющими вопросами, а репликами-цитатами различных нормативных документов. Антон, к примеру, заговорил о том, что по звуку за своей спиной слышал, как несчастный зашёл в кабинку туалета…
– И что там происходило?
– Известно что! Струя журчала…
И тут же раздался шелест быстро перелистываемых страниц, и затем молодой женский голос с самого края полукруга:
– Согласно приказу номер такому-то от такого-то числа, месяца, года, мужской туалет должен быть оборудован писсуарами.
– Скажите, пациент Малой, там были писсуары?
– Да, были.
– А зачем же он в кабинку зашёл?
– Не знаю.
Потом Малой рассказывал, как он вытирался своим большим полотенцем и не мог видеть шатающегося бедолагу. Сразу же шелест страниц – цитата:
– В соответствии с распоряжением Минздрава – номер, дата – все стационарные больные должны быть обеспечены постельным бельём и полотенцем.
– Скажите, вам выдали больничное полотенце?
– Да, выдали.
– А почему вы им не воспользовались? Оно меньше… Вы бы смогли увидеть возможное несчастье в его, так сказать, рождении!
– Так потому и не пользовался, что меньше! Откуда мне знать о надвигающейся беде? А это мамино полотенце… Отделение-то не инфекционное, а травматологическое – передачи разрешены, в том числе и полотенца.
– Да-да… – задумалось главное пятно. – Это очевиднейшая недоработка министерства! Отметьте отдельным пунктом в протоколе необходимость выйти на Минздрав с предложением пересмотра норматива по полотенцам в отделениях. Этот пункт надо доработать! Обязательно! Шутка ли – люди уже гибнут из-за непорядка… Кто-то с таким полотенцем в умывальник придёт… Кто-то с эдаким… С этого всё и начинается! Всё должно быть четко и жёстко регламентировано! Иначе это какой-то бардак, а не больница получается, товарищи!
Так и поговорили… Малой вышел из зала, напрочь забыв о докторе, о своём внешнем виде – он, похоже, никого из комиссии не удивил – вообще, обо всём, так его переполнили тяжкие подозрения, что эти люди как раз таки в отсутствие собственных мозгов пытаются всё в бумажках расписать. Но это невозможно! Должны же они понимать… А тут – оп-пачки! Понимать-то и нечем…
– Ну как впечатление? – с вопросом доктора Малой вернулся в реальность.
Тот спрашивал без какого-либо беспокойства в голосе, словно бы дело его лично нисколько не касалось, и он за ним наблюдал со стороны… Он, как будто, был уверен в Малом. Но почему? Антон даже взглянул ему в глаза – ничего кроме удручающего выражения по типу «Вот видите!» там было не видно. Может, конечно, это усталость сказывалась, но Антон так не думал. Ему хотелось доверять и верить доктору.
– Убедились? – по-другому спросил-уточнил врач.
– Да… Пожалуй…
Глава 12
Доктор предложил Антону вернуться в больницу, чтобы соблюсти канцелярские приличия: написать добровольный отказ от дальнейшей госпитализации, перейти на амбулаторный режим и оформить больничный лист. При этом перечисление мотивов возвращения звучало так неторопливо и вкрадчиво, словно док жалел, что их мало. Попросту говоря, он явно не хотел отпускать Малого из больницы. По крайней мере, так сразу. Как будто что-то ещё хотел сказать (или услышать?!), но ждал наступления решимости и просил пока не торопиться.
Антон от этого понимания даже холодок волной внутри себя ощутил – почему-то не под сердцем, а под желудком. Однако лицо врача выражало полную предрасположенность – Антон это ещё из своего дефицитного на дружбу детства усвоил – видно, когда человек определённо хочет сблизиться.
Да и аргументация железная – больничный-то надо открыть!
– У меня и переоденетесь… Тряпки от больных иногда остаются…
– В связи со смертью?..
– А хотя бы! – доктор так открыто, но без вызова, соглашался, что Малой проникся к нему ещё большей симпатией. – Что тут такого? Мы же не с мёртвых снимаем… Да даже если бы… Предрассудки всё это…
– Так человеческое сознание под пробку набито предрассудками!
– Э-э, нет, Антон! – доктор, наверное, впервые назвал его по имени. Но даже если и не впервые, то произнёс имя первый раз не как лечащий врач. – Я ещё, может, соглашусь, что они вбиваются в голову сознательным путём, но там-то они становятся совершенно бессознательными.
– А вы уверены, что они вбиваются именно в голову?
Док остановился в ходьбе и рукой придержал инерцию Малого.
– Какой хороший вопрос! Сознайтесь: вы случайно задали? Или специально? Если второе, то вы потрясающе точный риторик… А если первое, то вы вообще – гений!
Антон готов был спорить на что угодно и с кем угодно – хоть с самим собой! – по поводу искренности восхищения в глазах… Чьих? Он – Томас… Петрович ещё пока… явно переставал быть для Малого только доктором и становился всё больше просто Томасом… И даже без Петровича!
– …Это ведь сродни рефлексу представлять мозг как некое скопище… хранилище… склад… кладовку, забитую вперемешку нужным и ненужным. Ненужное потому и не выбрасывается, что всё – вперемешку! Страшно, выбрасывая, случайно что-то нужное прихватить… А?! Как вам метафора?
Томас совершенно приободрился после бессонной ночи. Даже шаг убыстрил.
– Да и не метафора… И не сродни, а рефлекс и есть! Рефлексы… С совершенно точно заданной и ожидаемой реакцией на раздражение… Рекламы, к примеру… Любой пропаганды! Она что, именно в голове откладывается? Кто сказал? Так принято думать… В голове, дескать, самый большой сгусток нервов… Ну и что?!
Это было сказано уже на пути к машине, но так эмоционально и с остановкой – даже с дёрганьем за рукав Антона – что становилось ясно: доктора постигло озарение, и он остановился бы под его воздействием даже будучи в полёте.
– А у собак сгусток нервов поменьше… Но они тоже реагируют и выполняют условные рефлексы. А у птиц – ещё меньше! У рептилий… Насекомых… То есть мозги-то как аппарат мысли и не нужны!..
– Да, но с другой стороны, для того, чтоб хотя бы запомнить все эти регламенты, нужна память. А что есть память, как не функция именно мозга? Кроме того, большой объём памяти, заполненной отдельными битами информации, требует, во-первых, упорядочивания, чтобы можно было найти нужный бит, когда потребуется, и, во-вторых, умения мыслить, то есть работать мозгом, чтобы складывать нужные биты один с другим и выводить их в требуемую общую картину.
– Да не нужна им и память тоже! – воскликнул со злобой доктор. – Секретари, референты и помощники им нужны, чтобы в нормативных дебрях рыться, где всё расписано. В действительности всеми процессами эта «пехота» управляет. Как состроит мозаику из нормативов, так дело и пойдёт.
– Точно! – обрадовался Антон. – Поэтому всё и получается через жопу! Сплошной примитив. Ведь гармония симфонии сложнее и интереснее попсы. Но интереснее она только для того, кто способен эту гармонию воспринять, то есть для того, кто способен мыслить на таком же, как сама симфония, сложном уровне. А у нас всё пытаются упростить – не себя поднять до степени сложности мира, а мир опустить до уровня своей глупости. И так в любой области человеческого знания!
– Знания – да! Но заговорив об искусстве (симфония – суть искусство), надо бы говорить о чувствах, то есть не о рациональном, а об иррациональном начале в человеке…
– А это неважно! – Антон понимал, что доктор не возражает, а наоборот, подстёгивает его убеждённость. – Не надо отделять одно от другого. Человек-то, пусть даже абстрактный, один – с обоими своими началами. Вот и надо говорить о нём – о конкретном человеке!
Малой даже плечи расправил и, как будто, стал выше. Томас улыбнулся:
– Так человек у нас абстрактный или конкретный?
– Общая теория выводится из и для абстрактного человека. А применяется для исследования конкретного Ивана Петровича Сидорова. Всё законно – всё по правилам… Должна же быть какая-то общая система… координат или периодическая – как угодно называйте… с базовым нулём, чтоб из него и исходить. Я бы назвал это сравнительной системой… Но система обязана быть! Иначе хаос.