– Как день? – буркнул Митя, пытаясь сгладить неловкую паузу. – Уже придумали, кем будете на Анисьином маскараде?
– Времени не было, – призналась Полина. – Потратила полдня на магию отражений.
Маргарита прыснула, но сделала вид, что просто закашлялась. Анисья растянулась в хитрой улыбке.
– Не страшно изучать эту магию? – спросил Арсений.
– Страшно прикасаться к зеркалам. Когда кажется, что я могу проникнуть в отражение, я пробую это на воде. – Она взглянула на пупырчатый хвост мерека, торчавший из-под стула. Левиафан всегда приносил ей воду в миске, и та вовремя оказывалась под рукой. – Но пока никакого эффекта. Поэтому остается работать с прошлым.
Она очень хотела сдержаться, но не смогла и подняла глаза на Севу. Он впервые на ее памяти вдруг смутился, непроизвольно дернул бровью и приоткрыл рот.
– Ты… видишь в них прошлое? – Голос его зазвучал глухо.
– Да. То, что происходило перед ними недавно.
Она слышала, как за спиной давятся Анисья с Маргаритой, и у нее в животе все прыгало от беззвучного хохота. Боль куда-то уходила, когда рядом были подруги и поддерживали ее.
Сева с Катей переглянулись. У обоих на лицах проступило недоумение. Пошушукавшись, они встали, попрощались со всеми и ушли. В тот же миг Маргарита с Анисьей расхохотались в полный голос.
Пришел март, и вдруг разом потеплело. Трепетное предвесеннее дребезжание, что обычно стояло в воздухе на исходе зимы, продержалось лишь три дня, и повсюду разлился пряный аромат земли, открывшейся на проталинах. Солнце заблестело ярко, оно совсем не походило на своего прошлогоднего мартовского двойника. Маргарита помнила прошлую Масленицу в Заречье еще со снегом и сосульками, но теперь совершенно точно можно было к равноденствию ждать зеленой травы.
Одним таким утром Митя вывел Гречку на улицу, чтобы вернуться к прерванному эксперименту. Сегодня ведари собирались каждый по отдельности, но Вера Николаевна заверила, что будет на подхвате, стоит только позвать. Он присмотрел небольшую опушку, на которой снег почти сошел, и привел туда корову. Гречка наклонялась, чтобы обнюхать или ухватить мягкими губами клок прошлогодней травы. Митя оставил ее за этим занятием, а сам побродил вокруг, настраиваясь на лес, на тепло, которое поднималось из-под влажного ковра листьев. Ноги быстро промокли, но это не мешало. Он вынул из кармана мамину книжку и понадеялся, что в ходе эксперимента она не пострадает. Иначе придется думать над тем, как все объяснять дома.
Он подошел к корове и нарисовал руну на ее жесткой шерсти. Гречка ласково моргнула, зашевелила ушами. Он уже давно знал, что коровы этой породы – совсем не то, чем кажутся. Поэтому, когда он вытащил книгу из-за пазухи, она то ли уменьшилась до размера ушной раковины, то ли сам проход расширился, чтобы поглотить потрепанную обложку и ворох страниц. Пришлось подождать несколько минут, прежде чем Гречка недовольно зафыркала и завертела головой. Книга выскочила из другого ее уха, и Митя схватил ее прежде, чем она шлепнулась в лужу.
На вид это был все тот же томик рассказов. Потребовалось пролистать его два раза, чтобы заметить кое-что новое: форзац, до этого пустой, лишь с небольшим розоватым пятнышком в углу, вдруг покрылся буквами, нацарапанными от руки.
«Милая Ева!» – писал кто-то, и от одних этих слов по спине побежали мурашки. Это послание, пусть и из далекого прошлого, не предназначалось для его глаз. Тем не менее речь тут шла о его матери, и он не в силах был оторваться.
«Милая Ева! Какое счастье знать, что ты существуешь, и видеть тебя, пусть и нечасто. Дарю тебе эту книгу, пусть она напоминает о том, как я к тебе отношусь! Надеюсь, ты будешь раскрывать ее и вспоминать о том, кто на самом деле любит тебя – искренне и всем сердцем. Ничто не сможет нас разлучить!»
Митя ни разу не вздохнул, пока читал. Слова эти были написаны не его отцом. Возможно, конечно, таинственный поклонник существовал еще до их свадьбы, однако это рождало море вопросов. Митя попытался разобрать подпись, она сливалась в одну закорючку с отчетливой буквой «Ф» в начале, что позволяло угадать имя «Федор». Он снова перекатил в руках книгу и заглянул на последнюю страницу. На ней было четко выведено «Спасибо за подарок. Я навсегда запомню, кто на самом деле любит меня – искренне и всем сердцем». Подписи не оказалось, но было ясно, что писала мама и писала холодно, даже зло, словно по одному нажиму пера угадывалось ее настроение.
Он снова листнул в начало: перед заглавием второго рассказа вдруг появилась еще одна записка.
«Привет, Федор! Я была так рада видеть вас у нас в гостях! То, что наши родители решили вместе вести дела, делает меня счастливой! Надеюсь, теперь мы сможем видеться чаще. Обнимаю крепко-крепко».
«Ева! – гласила надпись несколькими страницами позже. – Я испугался, что ты вернула мне подарок, и не сразу понял, что ты придумала использовать книгу до переписки. Это гениально! Мой отец просто в восторге от того, что сотрудничает с твоей семьей. Теперь мы совершенно точно сможем ходить друг к другу в гости… Встретимся в Росенике, когда вы будете здесь. Люблю и буду любить вечно».
Митя захлопнул книгу, потому что совесть не позволила читать дальше. Он засунул томик обратно в левое ухо Гречки, та замотала головой и выбросила его через правое. Книга плюхнулась на мокрую траву и открылась на форзаце – тот был пуст.
– Итак, – произнес Митя себе под нос. – Коровье ухо как-то меняет предмет. Что оно выявляет? Скрытую суть?
Что ж, если это было правдой, значит, сработало бы и на чем-то другом. Митя порылся в карманах: что бы такое еще использовать для эксперимента? Нашлись музыкальник и крошечная амагиль с перетертым лабазником, которую попросила принести Вера Николаевна. Превращать зеркальник было жалко, так как его настройка совершенно точно могла сбиться. А вот амагиль годилась.
– Хотя какая у нее может быть скрытая суть?
Он опустил амагиль в ухо жующей Гречки. Та знакомо мотнула головой. Из ее левого уха высыпалась горстка пыли, и больше ничего.
– Эй! – только и вскрикнул Митя, растерявшись. – А где остальное?
Он наклонился к черной, влажно блестевшей земле. На ней сверкали обыкновенные песчинки, которые невозможно было собрать и засунуть обратно в коровье ухо. Амагиль с травами была утрачена. Он похлопал корову по шее и повел ее обратно к хлеву. Книга во внутреннем кармане куртки как будто жгла кожу: он чувствовал и ее вес, и твердость переплета, его острые углы. И даже чувствовал написанное там и скрытое чарами чужое мужское имя. Федор. Да кто это мог быть? И с какой стати ему это так интересно?
Родители Евдокии Рюриковны занимались торговлей и много с кем в Светлом сообществе имели дела. Но у кого из них был сын Федор? И что с ним сейчас?
Хоть зима и сдавалась под напором ранней весны, колдовские силы все еще спали. Сева вымотался – неделя до дня рождения всегда бывала самой тяжелой. Уже не терпелось проснуться в Заречье. Одни лишь воспоминания о тропинках вдоль Нищенки воодушевляли и на мгновение разгоняли темную, липкую меланхолию. Севе казалось, что он барахтается в болоте, что только-только ему удается сделать короткий вдох, как что-то снова тянет на дно. Он вспоминал о проклятии Темных птиц, которое должно было стать его собственным, и до конца не мог поверить в то, что на это решился. Если уж его жизни суждено было оборваться, то не лучше ли было проживать каждый день ярко и весело? Например, соблазнять девиц десятками, как предписывали ему злые языки? Но как можно веселиться, если знаешь, что скоро умрешь? И Сева вновь уходил на дно. И снова мечтал о Заречье, уверенный, что там ему обязательно станет легче.
Приворот на зеркалах не смог обойти хитрую защиту Водяной магии и вновь увеличил расстояние между Севой и Полиной, которая увидела в отражениях то, чего не должна была. Сева даже испытал незнакомый стыд, представляя себя на ее месте. Сны снова стали тяжелыми, в них он смотрелся в зеркала, но не видел отражения, не помнил, кто он и для чего существует, не знал, чего хочет. Это повторялось ночь за ночью, по утрам не хотелось подниматься с постели, на практиках по целительству он перестал справляться. Это длилось до тех пор, пока в ночь за три дня до его дня рождения в призрачном зеркале из сна вдруг не появился смазанный блик его веснушчатого лица. К спине кто-то прикоснулся, и следом он увидел тонкие белые руки, обвившие его за пояс, а потом скользнувшие ниже. Он проснулся с ощущением пробудившейся магии и, конечно, не мог представить, что Полина сейчас лежит в постели, вспоминая собственный сон. Она нашарила возле подушки блокнот, в который записывала все, что узнавала о Водяной магии из книг или чужих рассказов. Туда же она вносила свои собственные мысли, связанные с колдовством. На первой страничке находился список того, с чем Водяная магия ассоциировалась: роса, дождь, эмоции, время, морок, сны. Позже были подписаны «отражения» и «зеркала». Но взгляд сейчас зацепился за сны. Сегодняшний сон был не просто грезой молодого тела. В нем она ощущала себя как-то иначе: помнила, как пахнет чужая кожа, к которой она прикасалась кончиком носа, ощущала, какая она бархатистая и шероховатая в одном месте и натянуто-гладкая в другом. Ни она сама, ни тот, кто ей снился, не казались лишь образами подсознания.
Сева выглянул в окно. Небо залило нестерпимо-синим, пришлось зажмуриться. В голову пришла идея.
Он оделся и отправился будить Муромца, но на стук никто не открыл. Сева спустился к Батману.
– В библиотеке, – отозвался домовой, и Сева недоверчиво побрел туда. Зачем Муромцу библиотека Белой усадьбы, когда в его родовом особняке книг в сотни раз больше?
Но Муромец и впрямь сидел посреди зала за длинным столом и листал толстенную книгу.
– Это что-то новенькое! – воскликнул Сева. – Что ты тут забыл?
– Да так. – Митя в последний раз пробежался глазами по длинному списку имен и закрыл книгу.