– И свои древние сокровища, – иронично добавила Маргарита.
– Но Вася… – Анисья снова сделалась печальной. – Как же она выносит его присутствие? Эти сегодняшние его перемигивания с Рубцовой, вы видели? Эту Марьяну, которая вечно таскается за ним?
– Сегодня она держалась молодцом. Она даже пыталась насладиться вниманием другого парня, но Митя, увидев это, чуть не устроил ей сцену… – призналась Маргарита.
– Что? – Анисья едва не подпрыгнула от негодования.
– Мы думали, он и сам хочет, чтобы она поскорее его забыла, но выяснилось, что нет.
– Не расстраивайся, Анисья, мы с Полиной уже поняли, что благородные мужчины встречаются только в романах. В жизни же даже самый подходящий кандидат на это звание оказался обычным самовлюбленным эгоистом, – произнесла Маргарита.
– Не говори так, Марго! Он оказался просто влюбленным… – сказала Полина. – И очень несчастным… Он и сам не знает, что делать!
– Что ж, сегодня он будет по-настоящему несчастным, потому что теперь я устрою ему сцену. Остается лишь дождаться конца праздника, – зло процедила Анисья.
Говорить не хотелось. Когда оба они оказались за дверью комнаты Анисьи, то молчали почти до самого конца коридора. На лестнице то и дело появлялись люди, из зала этажом ниже продолжала звучать музыка. Алеша Попов стоял, облокотившись на перила, пальцы его стучали по бокалу, он делал вид, что слушает историю, которую рассказывал ему Игорь Велантьевич, но сам все поглядывал в полумрак коридора на Анисьину спальню, куда без приглашения вернуться не мог. Сева разочарованно хмыкнул и не успел оглянуться, как перед ними возникла разодетая в перламутр и блестки Рубцова. Сева и Митя застыли, остановленные одной и той же непрошеной мыслью, и у Елены это вызвало недоумение.
– Детей не видела? – совершенно некстати спросил Митя.
– Были внизу, – ответила она с ехидной улыбочкой. – Нашли какую-то книгу и чуть из-за нее не передрались.
– Ладн… – начал Митя, но Сева пихнул его локтем и перебил.
– Я найду их и попытаюсь уговорить Лизу ехать домой. А вы, – обратился он к Рубцовой, – поосторожнее в следующий раз с нарядом!
– Говоришь так, будто и впрямь знаешь, что это за костюм, – с недоверчивым смешком ответила колдунья.
Сева сбежал по лестнице, оставив друга с ней наедине. Рубцова снова колко улыбнулась и собралась было пройти мимо, но Митя преградил ей путь.
– Да-да? – Она сделала вид, что не ожидала.
– Выйдешь со мной на балкон?
Судя по тому, как ловко она увиливала от любых разговоров с ним, Рубцова должна была отказаться. Однако Митя понимал, что все в ее сегодняшнем поведении наносное, неискреннее, – она просто пыталась доказать и себе, и ему, что тот случай на Яблочном балу был ошибкой, о которой и вспоминать-то не стоит. Но эти едкие смешки и наигранное равнодушие говорили об обратном – случившееся ее задело.
Виноватым Митя себя не чувствовал, но и зла на Рубцову не держал – все-таки о ее хитром плане он лишь догадывался, но не знал точно. Вдруг она и впрямь просто хотела мимолетных развлечений? Не осуждать же ее за такое!
Едва они очутились на балконе, в каменных чашах вспыхнул огонь. Свежие весенние сумерки уже накрыли город, сад засверкал кристаллами-световиками. Рубцова подошла к самому краю, уперлась ладонями в завитки перил и принялась рассматривать разноцветные огоньки. Все ее тело кокетливо выгнулось. Митя отвел взгляд. Надо было ловить момент и начинать разговор, но думать он мог только о Василисе, которая сбежала с праздника буквально у него за спиной, словно не выдержала его навязчивого внимания. И какой-то голос предательски нашептывал ему, что вместе с Василисой ушел и Арсений Птицын: наверняка вызвался проводить, как тогда от Усадьбы до Беловодья. Теперь-то стало ясно, ради кого он так пыжился.
– Признаюсь, образ у тебя неожиданный, – вдруг сказала Рубцова. – Никогда бы не подумала, что ты выберешь весь день находиться в обществе детей.
– Отличный способ избежать общения со взрослыми, – пожал плечами Митя, и колдунья рассмеялась. – Кстати, про детей.
Он повернулся к ней, и ее смех резко оборвался, словно в этих словах был заключен иной смысл и Рубцова его разгадала. За те несколько секунд, что они смотрели друг на друга, лицо ее сначала побледнело, а потом вспыхнуло краской.
– Ты как-то сказала, что жалеешь о том, что у тебя нет ребенка.
– Да, жалею.
– Наверное, мой вопрос тебе покажется слишком невежливым, но… почему у вас с Рубцовым не было детей?
– Ничего нового. – Она подхватила со стула плед и укрыла плечи, вновь отвернувшись к саду. – Когда я вышла за него замуж, я его не любила. Мне требовалось время, чтобы привыкнуть к нему, смириться с тем, что этот человек дарован мне на всю жизнь. И… я просто не успела.
– Из-за того, что он скончался? Или из-за того, что ты влюбилась в другого?
Рубцова не ответила, только быстро дернула плечом, словно отгоняя воспоминание. Мите стало ее жаль, но он вспомнил, что рассказывала сестра: вдова не могла попасть в недра семейного особняка, а это значило, что в истории ее отношений с мужем была какая-то тайна.
Митя тоже поглядел вниз. Надо было импровизировать.
– Я не просто так спрашиваю, ты же понимаешь. Хочу знать, что меня ждет. Если ты не готова была заводить детей с мужем, почему не сделала этого с тем человеком, в которого влюбилась во время замужества? Не будем лукавить, такое ведь случается.
– Я… не знаю, наверное, не была готова.
Она вдруг задышала часто и порывисто, как будто сдерживала слезы.
– Прости за любопытство. В прошлый раз ты словно раскидала для меня подсказки, но ничего не объяснила. Тот человек больше не твой любовник?
– Нет!
– Он… тебя обидел? – спросил Митя, уже жалея о том, что затеял все это. Рубцова вдруг перестала казаться соблазнительной красоткой и превратилась в хрупкую и несчастную девчонку с покрасневшими веками.
– Он умер.
– Ого! – Такого поворота Муромец не предвидел. Он легонько похлопал ее по плечу. – Соболезную.
– Глупая история! – выпалила Рубцова, смахнув слезы. – Это я во всем виновата. Я словно рушу все, к чему прикасаюсь! Я же просто хотела быть счастливой, понимаешь? Вышла замуж за уважаемого человека, чтобы строить наш мир на древних традициях. Ах, я ненавижу эти традиции! Но не потому, что оказалась непригодна для них, а потому, что человек, которого я любила, чтил их больше всего на свете! Он тоже любил меня, Митя! Был влюблен, как юный мальчишка, честное слово! Мы могли бы быть счастливы, могли бы построить крепкую семью. Но он не захотел вмешиваться в мой брак. Я собиралась просить развода, пока все не зашло слишком далеко, но он… он был против. Говорил, что не посмеет разрушить наш с Рубцовым союз. Что наш долг…
– Быть вместе, уважать друг друга и строить свою семью на взаимном доверии, – закончил Митя и грустно усмехнулся.
– Именно! И я никак не могла его уговорить… я бы хотела, чтобы от него у меня осталось дитя, но он не желал и этого – ведь тогда бы Рубцов обо всем догадался, а первенец должен был появиться от законного мужа, чтобы в будущем ему достались все семейные реликвии. Но я была так влюблена в него, Митя! Мне было так больно!
– Но сейчас тебе легче? Больше нет ни его, ни старика Рубцова. Ты свободна и можешь заново строить свою жизнь.
– Я… пытаюсь. – Она вытерла слезы блестящей накидкой и всхлипнула.
– Только нечестными способами, – не смог удержаться Митя. Она посмотрела на него испуганно.
– Не понимаю, о чем ты…
– Сделаю вид, что поверил.
– Не так-то просто продолжать нормально жить после двух подобных смертей, последовавших друг за другом. Я до сих пор чувствую вину…
– Вину? Но с какой стати?
– Не… не знаю. – Она отвернулась, пряча вновь накатившие слезы. – Когда умер мой сердечный друг, я все рассказала мужу… Вдруг именно этого не выдержало его сердце? Что, если я и есть причина его ухода? Я только все порчу, Митя! Я не знаю, как быть дальше!
– Послушай. – Митя оглянулся на дверь, чтобы убедиться, что никто не видит их, и склонился к Елене. – Мы никогда не узнаем, повлияла ли твоя честность на здоровье Рубцова. Лично я в твоем поступке зла не вижу. Соблюдая традиции, мы столетиями спасаем Светлое сообщество, но рушим собственные жизни. И знаешь, кажется, случались истории и похуже твоей.
Митя надеялся, что ему удалось хоть немного ее успокоить, и даже рассчитывал на благодарность, но Рубцова только закусила губу и вновь уставилась на розарий, разбитый под балконом. Так медленно прошла минута. Разговор казался неоконченным, но Митя не понимал, как его продолжить. Вдова тоже молчала.
За дверью послышался детский смех, он разливался вдоль стен, словно волны звонкой воды. Через несколько мгновений стекло запестрело раскрасневшимися личиками под длинными носами крысиных морд. Дети заметили Митю, кинулись к нему и облепили с головы до ног, наперебой крича о том, что нашли-таки Ярилину рукопись, которую он спрятал для них в кладовке с продуктами. Маленькая мавка Лиза была среди них, и это значило, что Заиграй-Овражкину так и не удалось уговорить ее ехать домой.
Разговоры о маскараде еще долго не утихали – кажется, даже яблони в Говорящем саду шептались о нарядах гостей. Но, конечно, больше всего внимания завоевала Анисья – о ее костюме рассказывали самые пикантные подробности. Маргарита слышала, как не попавшие на маскарад снежинки обсуждали, будто Анисья предстала перед гостями нагишом, прикрывшись лишь перьями.
– По количеству упоминаний в «Тридесятом вестнике» ты переплюнула даже Заиграй-Овражкина без трусов! – смеялись подруги.
Этим вечером они встретились в избушке Зайчика на улице Шаровых молний. Перед Посвящением воспитанники чаще собирались вместе для медитаций, которые позволяли почувствовать и чужую силу, и свою. Но у Огненных эти медитации быстро превращались в шумные вечеринки, где текли рекой настойки, а смех не позволял ни на чем сосредоточиться.