Она схватила ночную рубашку, натянула ее прямо на мокрую кожу и бросилась в комнату, где юркнула под одеяло на своей кровати, уткнулась в подушку и приказала себе заснуть.
Митя все себе представлял совсем не так. Он не рассчитывал на легкий разговор, не думал, что родители поймут его и отпустят с миром, что Долгорукие сразу его простят. Но то, что ради этого соберут внеплановое Вече, он точно не предполагал.
Прошедший вечер теперь казался выдумкой. Митя помнил прикосновение трав, покачивание нежных сиреневых бутонов у ног, но сейчас, сидя в тускло освещенном кабинете, который примыкал к залу собраний, понимал: не было еще в поле ни высокой травы, ни уж тем более цветов. Откуда взяться им там в самом начале мая? Сон-трава с ее бархатными лепестками стелилась ковром в лесах, на прогалинках звенела ветреница, но поле, по которому вчера он шел с Василисой, укрывали мертвые стебли прошлогоднего травостоя.
Митя осмотрелся. В рамках за мутными стеклами шкафов проглядывали старинные указы и заветы. Он комкал в руках серебряный плащ, раздумывая, стоит ли его теперь надевать. Скорее всего, плащ у него отберут, если лишат места в Совете. Конечно, утешал он себя, это всего лишь формальность. Он ведь не перестанет быть Муромцем только потому, что отец и мать больше не захотят его видеть. Сила его предков никуда не уйдет. Ему по-прежнему будут принадлежать сокровища семьи, зачарованные двери продолжат открываться от его прикосновений. Но что, если их решение на самом деле повлияет на его силу? Что, если особняк Муромцев и впрямь больше не впустит его только потому, что главы семьи нарекли его предателем? Как работает эта магия? От чего на самом деле зависит ее мощь?
Он размышлял об этом с удивившей его самого легкостью. Потребовалось несколько минут, чтобы разгадать ее причину: на самом деле он не верил, что все так обернется. Как могут родители отказаться от сына? Как все Светлое сообщество может ополчиться на человека из-за расторжения помолвки? Нет, конечно, ничего этого не будет. Но извиниться перед Долгорукими однозначно придется.
Он глянул на часы. Хотелось поскорее начать и закончить нелепое собрание. Сегодня вечером его ждало дело поважнее – встреча с Василисиной родней.
За дверью послышались шаги. Стоило только представить зал, набитый представителями древних семейств и старейшинами в красных куколях, ноги свело студенистым холодом. Нужно было взять себя в руки. Он не сделал ничего плохого, он просто выбрал любовь. Рядом с Василисой он ощущал себя ценным, нужным, талантливым. Не было ни сосущей силу вины, ни бесконечного стремления стать лучше, дотянуть до чего-то. Он просто был, существовал, и это казалось ценным само по себе. Он уже стал тем, кем должен был стать.
В дверях появился Яромир Рублев, невысокий старичок с треугольной бородкой. По Мите скользнул взгляд его хитрых глаз.
– Ну, сынок, пора. Надевай плащ.
Он похлопал его по предплечью и кивнул. Это совершенно ничего не значило. Рублев вряд ли встанет на его сторону, а то и первый напомнит остальным, как подло и безрассудно поступил отпрыск древнего рода. Но Митя не держал обиды. По сути, если Рублев скажет что-то в этом роде, то окажется прав. По отношению к тесному кругу старинных семейств Митя и впрямь поступил неуважительно. Вместо их благополучия он выбрал собственное счастье. Выходцы из знатных родов служили благородному делу. Они берегли все сообщество, лишив себя союзов, созданных по любви. Старик Рублев займет их сторону. Он отдал всю свою жизнь служению высшей цели. Кто знает, влюблялся ли он когда-нибудь? И если да, не пришлось ли и ему отказаться от любви ради традиций? Так пусть… пусть обвиняет его, Митю, пусть стоит на том, чтобы изгнать его из Совета и семьи.
Перед входом в зал Рублев накинул капюшон и превратился в одну из безликих фигур, занявших полукруг кресел в первом ряду. Серебряные плащи тоже были в сборе. Дальше расположились те, кого Митя прежде здесь не видел: родственники Долгоруких и Муромцев, несколько представителей Романовых, жена Анатолия Звездинки, Рубцова, Иван Волков, Даниил Георгиевич, кое-кто из наставников и много других – некоторых Митя даже не сразу вспомнил по именам. Все они были одеты в цвета, символизирующие их род. Ася стояла рядом с матерью, но теперь ткань ее наряда не походила на ожившую поляну всех оттенков зеленого. Листья и ветви считались символом потомственных травников. Но Ася перешла в новую семью. Теперь ее плечи покрывала дымчатая накидка с полумесяцем и рубиновыми россыпями звезд. Брюсы в черных одеяниях со скупой белой отделкой сливались с тенями. Леша Рублев с женой на их фоне напоминали два бирюзовых облачка.
Лицо Ирвинга было непроницаемо. Казалось, он не испытывает ровным счетом ничего, глядя на то, как кучка ревностных блюстителей традиций собирается прилюдно изгнать из своего круга провинившегося собрата.
Яромир указал Мите на энерговик в центре зала. Камень едва слышно потрескивал: его питала сила аж двух Каменных магов – Василия Муромца и его дочери. Дар Мите не перешел… Стало вдруг нестерпимо жарко, как случалось каждый раз, когда на него обращались взгляды. Он с детства пытался разгадать эту загадку: зачем ему досталась нелюбовь ко всеобщему вниманию, если Муромцы всегда привлекали его к себе одним лишь присутствием? За их спинами шептались, к словам прислушивались, их наряды копировали на званых вечерах. Но Митя жаждал только одного – сжаться в точку и исчезнуть. Эти взгляды напоминали один-единственный, от которого ему вечно хотелось укрыться. Взгляд намекал, что Митя снова что-то сделал не так, испортил вечер, расстроил кого-нибудь, не оказался лучшим в игре или состязании. Митя мог верить в себя сколько угодно, пока не встречался с этим взглядом. Вот и сейчас он собрался с духом и все-таки поднял глаза. Лицо матери отыскалось под серебряным капюшоном во втором ряду. Робкая надежда кольнула сердце: может, сейчас она вступится за него? Сейчас, когда ему так страшно и так одиноко, она протянет руку?
Темно-зеленое платье Евдокии расцвечивали драгоценные камни, они загадочно посверкивали в тусклом свете. Она неподвижно смотрела на сына и молчала.
Зато там, где толклись нарядные родственники Долгоруких, сверкали глаза Анисьи.
– Ну что ж, – раздался голос Рублева. – Все в сборе. Я объявляю Вече открытым. Нам предстоит найти решение сложнейшей задачи. Подобные случаи в истории нашего сообщества уже бывали: в них попадали и старинные роды целиком, и их юные представители. Под угрозой оказался союз двух старинных семейств. Сегодня мы узнаем, произошла ли между молодыми размолвка или дело намного серьезнее. Помолвленные с детства Дмитрий Муромец и Марьяна Долгорукая больше не могут быть вместе – это все, что известно. Мы знаем, что традиции бракосочетания в нашем обществе не нарушаются, а потому просто так расторгнуть помолвку невозможно. Нам важна справедливость. Я передаю слово человеку, который пришел на защиту своего рода. Тому, кто сегодня готов отстаивать честь семейства. Прошу, Пересвет Долгорукий!
Неудивительно, подумал Митя, что честь рода пришел отстаивать не отец Марьяны: очевидно, тот был так обижен, что не смог бы выговорить от злости и двух слов. Однако ближайший их родственник – Николай Долгорукий. Было бы забавно, если бы за честь выступил именно он: в чем самого Николая только ни подозревали!
Митя непроизвольно улыбнулся. Зато когда вперед выступил Пересвет, он наконец заметил высокое кресло и тонкую фигурку, закутанную в свадебный саван. Так могла бы быть одета невеста, но узоры на ее покрывале возвещали о случившемся в семье горе. Митя не видел ее лица, но отчетливо понимал, кто это. Марьяна наполовину скрывалась за отцом, который нервно теребил в пальцах платок. Эльвира Долгорукая же беззвучно рыдала, уткнувшись лбом в спинку кресла.
Вот теперь все выглядело настоящим. Помолвка была магическим ритуалом. Слова еще никогда и нигде в этом мире не прозвучали бесследно, не вызвав череду событий. И Митя, по доброй воле произнесший заветную клятву, должен был за нее ответить.
Как мог он подумать, что удастся поговорить с глазу на глаз с родителями, а потом явиться в особняк Долгоруких с искренним желанием извиниться? Как он мог надеяться, что они поймут и простят? Вот теперь все встало на свои места! Зал Собраний, десятки людей, все чинно и официально, Марьяна в костюме не то невесты, не то погребенной заживо девицы, ее всхлипывающий отец, который комкает шелковый платочек; мать в слезах. Эти старейшины, которые с деланной вежливостью передают друг другу слово. Все это до ужаса напоминало несостоявшуюся свадьбу – где-то определенно прячут каравай с голубями и корзину подарков!
Пересвет откашлялся и произнес:
– Девица Марьяна из рода Долгоруких, к которому я имею честь себя причислять, была отвергнута своим нареченным. Она не совершила никакого оскорбительного поступка. Не запятнала честь семьи, не произнесла ни одного злого слова и не прибегла к запрещенному ритуалу. Она остается прилежной и усердной воспитанницей Заречья. Ее магия набирает силу. С каждым днем девица Марьяна становится умнее, сильнее и краше. Поэтому я вынужден обратиться к ее нареченному, чтобы выяснить причину, почему он отверг руку и сердце прелестной колдуньи незадолго до свадьбы. Назови себя, обидчик.
Головы присутствующих повернулись к Мите.
– Я Дмитрий Муромец. Сын Василия Ильича Муромца и Евдокии Рюриковны Романовой. Нареченный жених Марьяны Долгорукой.
По залу пробежало беспокойство. Кто-то из присутствующих до сих пор не верил в правдивость слухов и считал, что Муромец не посмеет оставить юную невесту.
– Дмитрий, я призываю тебя к ответу.
– Хорошо, – нетерпеливо отозвался Митя, сбитый с толку велеречивостью Пересвета. Он в упор смотрел на Марьяну, но под покровом не мог различить ее лица. Она сидела тихо, зато Лев Долгорукий принялся жалобно шмыгать. – Я вынужден расторгнуть помолвку с девицей Долгорукой, потому что полюбил другую девушку и не вижу смысла обещать Марьяне семейное счастье.