Это важнейшее место для УПП всего мира. В феврале 2022 года Archer-Daniels-Midland, американская транснациональная корпорация, занимающаяся переработкой пищи и коммерческой торговлей, доставила из Баркарены самую огромную партию соевых бобов за всю историю: 84 802 тонны на одном корабле5. Это пятьдесят олимпийских бассейнов, наполненных соевыми бобами6; их все загрузили в «МВ Харвест Фрост», длина которого 237 метров, а ширина – 40, и отправили в нидерландский порт Роттердам.
Бразилия – крупнейший в мире экспортер сои, которая в основном идет на корм животных в Китае, Европе и США. Большинство британских кур питаются бразильской соей. Благодаря огромным масштабам разведения сои она дешева. И, соответственно, это отличный ингредиент для производства УПП. По некоторым оценкам, более 60 % всей переработанной пищи в Великобритании содержит сою7, от зерновых хлопьев для завтрака и зерновых батончиков до печенья, сырных намазок, кондитерских изделий, кексов, пудингов, мясных соусов, лапши, выпечки, супов, приправ и т. д. Цельный соевый боб, впрочем, вы увидите только в составе эдамамэ (стручки сои, которые собрали до того, как они полностью созреют, а потом целиком сварили). Эдамамэ содержит сравнительно много сахара и свободных аминокислот, которые придают им сладковатый вкус умами.
Если вы едите не эдамамэ и не тофу, то любая соя, которую вы употребляете в пищу, проходит многоэтапную физическую и химическую ультрапереработку: бобы давят, разделяют на составные части и рафинируют, так что на этикетках вы можете встретить ее под множеством названий – соевая мука, гидролизованный растительный белок, изолят соевого белка, белковый концентрат, текстурированный растительный белок, растительное масло (простое, полностью или частично гидрогенизированное), фитостерины или «эмульгатор лецитин». По одному этому разнообразию названий понятно, насколько соя ценна для производителей.
Бо́льшую часть сои привозят в Баркарену с ферм, расположенных в сотнях километров южнее, в штате Мату-Гросу8. Скорее всего, вы видели фотографии уничтоженных лесов Мату-Гросу, даже если не узнали название: с одной стороны кадра – девственный тропический лес, потом – линия, проведенная словно по линейке, за которой начинаются соевые поля. Витор Винуэса, директор Archer-Daniels-Midland по южноамериканской логистике, с энтузиазмом заявил по поводу рекордного груза сои: «Мы определенно повторим это снова и не раз».
Пока мы пересекали Пару, набежали грозовые тучи и приблизились настолько, что река и небо, казалось, слились вместе. Мрак нависал над дальним берегом, а к тому времени, когда мы добрались до Муаны, ливень шел такой, что в воздухе уже было больше жидкости, чем газа. Водой пропиталось буквально все. Нам понадобилось пять часов, чтобы добраться сюда – в город, который служит шестой остановкой в трехнедельном маршруте плавучего супермаркета Nestlé.
Когда мы вышли на берег, трудно было не задуматься о развитии и эксплуатации, которые принесла с собой река общинам, живущим на берегах. Муана – красивая мешанина из хижин, пальм, радиоматч и кирпичных зданий. В городе живут несколько тысяч человек, это главный центр муниципалитета Муана, в котором около 40 000 жителей. Я опросил детей и местных официальных лиц, и рассказы двоих из них о проблемах, которые начались из-за Nestlé, особенно привлекли мое внимание.
Паула Коста Феррейра – директор местной школы; она энергична и властна, как и подобает отличным учителям. Она очень хорошо помнит корабль Nestlé:
– Он приплывал каждую неделю. В городе словно появлялся гипермаркет. Это было для нас в новинку, а работал он допоздна. Молодежь собиралась на нем. Первое, что произошло, – они снизили цены, продавали все дешевле, чем на местном рынке.
В сложной паутине утверждений о пользе для экономики, которые можно увидеть в пресс-релизах Nestlé, вы ничего подобного не найдете. Nestlé действительно дала работу нескольким людям, но никому из жителей Муаны. А низкие цены затруднили жизнь местным продавцам цельной еды. Плавучий магазин превратился из роскоши в необходимую услугу.
Коста Феррейра рассказала мне о нескольких местных детях с диабетом 2-го (связанного с питанием) типа. Я сначала подумал, что переводчик ошибся, потому что наличие даже одного ребенка с диабетом 2-го типа в таком маленьком населенном пункте – экстраординарное событие. Количество случаев должно равняться нулю. И совсем недавно оно и равнялось нулю. Такие вещи как раз очень «любит» скрывать статистика детского ожирения. Количество детей с ожирением во многих местах повысилось на сотни процентов, но в тех местах, которые пострадали особо, коэффициент роста равен практически бесконечности. Я не нашел никаких данных о том, что в этих регионах Бразилии были дети с диабетом 2-го типа до того, как там заработали предприятия вроде «корабля Nestlé».
Я пошел в маленький городской супермаркет Fruteira Pomar, где было много традиционной еды – рис, фасоль, ямс, папайя, помидоры, лук, – но немало и ультрапереработанной. Продавец сказал, что вообще ничего не знал о продукции Nestlé до того, как сюда приплыл плавучий магазин. А теперь он считает себя обязанным заказывать эти продукты, потому что покупатели начали их требовать. Не знаю, состоял ли замысел Nestlé именно в этом, но получилось все для них очень хорошо: даже самые крохотные магазинчики города сплошь уставлены продукцией Nestlé и УПП от других производителей.
Церковные неправительственные организации пытаются справиться с кризисом здравоохранения. Лизет Новаис из католической НПО Pastoral da Criança сводила меня в деревню на окраине Муаны – длинный ряд маленьких деревянных домиков на сваях в болотистом лесу. С точки зрения здравоохранения тут творилась полная катастрофа. Дороги были сделаны из дощатого настила, положенного метрах в двух над грязью – и именно в эту грязь вываливалось содержимое ямных туалетов. Проточной воды почти не было. Местные жители в основном работают на компанию, добывающую сердцевину пальмы, загадочно сказала мне Новаис.
– Они живут здесь, потому что им больше некуда идти.
Она отвела меня к мальчику по имени Лео, который жил с мамой в маленьком домике, разделенном на три совсем крохотные комнатки. Лео двенадцать лет, и у него было серьезное расстройство обучения. Его ИМТ составлял около 45 – с таким показателем он входил бы в 1 % самых тяжелых детей своего возраста в Великобритании.
Мы, покачиваясь, дошли вместе с веселым, улыбчивым Лео по дощатым дорогам до местного магазина. Идти туда было минуты две. Ощутив местную жару, я сразу понял, почему владельцу выгоднее закупать УПП – для нее не требуется холодильник. Многие продукты в магазине были производства Nestlé. Мама Лео сказала, что просто не может не отпускать его в магазин:
– Иногда я говорю ему не есть, но он обманывает меня и все равно сюда идет. Он ест овощи, но не любит их. Не знаю, почему – ему просто нравится всякая мусорная еда.
Лео обошел магазин и сложил на прилавке целую кучу всего: шоколадное печенье, клубничное печенье, сухое молоко, чипсы. Заплатил за все я.
Колонисты, миссионеры, армии – все они оправдывали насилие, причиняемое этой части мира, необходимостью развития. «Большой пищепром», заявляясь в места вроде Муаны, тоже причиняет насилие – такое же, как и по всему миру, только измеряется это насилие вредом, наносимым природе и человеческим телам. Дома в Лондоне это насилие не так бросалось мне в глаза – наверное, потому, что оно уже давно кажется нам нормой. Но вот в Бразилии я своими глазами увидел, как оно действует, как все меняется. Это живая реальность, которую Монтейру увидел в своих данных, – тот самый момент, когда плавучий магазин Nestlé впервые пришвартовался к берегу. Новаис вспоминает:
– Новые продукты, которые привезли на корабле, были очень вкусными, и потом все просто начали есть только их.
Все, от продавцов и мамы Лео до учителей и сотрудников НПО согласны в одном: все началось с корабля. И почти все, с кем мы пообщались – Коста Феррейра, Новаис, мама Лео, сам Лео, – жили с ожирением.
Компании, которые производят УПП, либо вытесняют традиционные диеты и рационы, как в Бразилии, либо поглощают и воссоздают их с новыми ингредиентами. Я заметил это почти в самом начале своей диеты.
На следующий день после того, как Эмили Броуд Лейб, профессор пищевого законодательства из Гарварда, рассказала мне о неравенстве, порождаемом УПП, я решил поесть острые крылышки из KFC. Это было блюдо, которого я на УПП-диете ждал с особым нетерпением. В детстве я их обожал. Мы с Ксандом по средам после физкультуры садились на автобус, которые шел от школы до дома. Мы уверяли маму, что тренировки часто затягиваются, поэтому она не расспрашивала нас, когда мы приходили поздно. Так что каждую неделю мы сначала заезжали в KFC.
Уже в то время мы знали, что острые крылышки – это нечто особенное. Панировка была твердой, как кость, почти панцирем. Когда она трескается, наружу брызгает поток сока из влажной и нежной курочки. Они были ровно настолько пряными, чтобы у меня перехватывало дыхание. Они были желанными, как любой наркотик, и, что еще важнее, они были полностью запрещены. И я даже не представляю, как нас ни разу не взяли с поличным после того, как мы приходили домой, перемазанные жиром, и в нас не лез ужин.
Острые крылышки оставались моим любимым перекусом и когда я уже вырос, но вот в возрасте примерно за тридцать пришлось от них отказаться – из-за жены и растущего брюшка. Это не казалось мне самостоятельным решением, меня скорее заставили – рекомендации системы здравоохранения, обязанности как врача и ведущего детского телевидения, опасения за окружающую среду, жена, которой совсем не нравилось, что я их ем.
Но теперь я наконец-то соскочил с крючка. Я обязан был есть острые крылышки. Это – научное исследование. Так что однажды вечером я заказал себе порцию, чтобы наконец полностью насладиться ими. Они были ровно такими же, как я помнил, возможно, даже еще лучше: пряности еще прянее, тесто еще более хрустящее, курица еще сочнее и нежнее. Но моя интерпретация сенсорной информации стала совсем друго