дом падающего ополченца, он не сомневался, что до земли тот долетит уже мертвым. Енси опустился, и голоса братьев зазвенели в ушах радостной музыкой. Оба охламона что-то кричали внизу, Люк увидел их темные головы и черные жилеты, а также увидел и странного светловолосого человека, державшего Жака за локоть. Все трое, должно быть, хотели спрятаться под деревьями, уходя от ополченцев. Светловолосый тоже что-то кричал и махал рукой, по-прежнему не отпуская Жака. Городской, догадался Люк. Видимо, тоже охотился за платой. Разберемся и с этим.
Реп коротко свистнул, и Люк не промахнулся. Попал, как и метил, Городскому в плечо, заставив того осесть на землю и залить зеленые травы кровью. Надо расспросить этого человека, чего он хотел от братьев. Боль сделает его разговорчивым.
Махнув рукой, Люк показал братьям, чтобы поднимались чуть выше по склону, где удобнее будет посадить Енси. Но Жак что-то закричал яростно и зло, и лицо его исказилось так, как бывало всегда, когда братишка решал стоять на своем. Ник, прятавшийся в тени, выскочил, подбежал к Городскому, склонился над ним и что-то заговорил страстно и горячо.
Травы под брюхом Енси трепетали и жались к земле, распрямляя завитки и усики. Облетали лепестки ярких голубых цветов.
Едва Енси приземлился чуть выше, там, где деревья не росли так густо, Люк соскочил с дракона и бросился к братьям, проверяя на ходу лучевой меч на поясе. Склон шел от реки горбато и криво, местами из него выступали здоровенные валуны, через которые Люк или перепрыгивал, или перебирался. На одном таком валуне распростерлось тело молодого светловолосого ополченца. Люк лишь мельком бросил на него взгляд и плюнул через плечо — знак наивысшего презрения.
Оба брата стояли над распростертым Городским, и тот что-то горячо втолковывал мальчишкам. Вот дурень! Ему бы следовало убегать, если он еще способен стоять на ногах. Люк не церемонился, отпихнул старшего и бросил, вперив злой взгляд в искаженное болью лицо Городского:
— Где плата?
Тот приподнялся, отчего из раны хлынула кровь, и спросил торопливо и быстро:
— Ты кто?
— Ты урод! — крикнул вдруг Жак, повернув к Люку испачканное лицо. — Ты урод! Где тебя носило? Какого червя толстого ты стреляешь в кого попало? Он свой, он побратим! Мы разделили с ним трапезу! Он защищал нас от ополченцев, и те поверили ему, и слушали его, и не стреляли! А могли выстрелить и забрать плату! А он знал, что у нас плата! И спасал нас!
— Не ори. Кто ж знал…
— Ты брат мальчиков. — В голосе Городского послышалось явное облегчение, он тяжело опустился на траву и поморщился. Его пальцы пытались сжать рану и остановить кровь, но бесполезно.
Реп торчал чуть ниже ключицы, у самого края груди, черный и жуткий.
И тут Люк получил такой удар в спину, что качнулся от неожиданности и оглянулся, уже сжимая в руке рукоять меча.
Перед ним стояла девчонка — мокрая, невысокая и бледная. Она била его по плечам смешными кулачками, пытаясь достать до головы, и со светлых волос ее капала вода, а черные ресницы слиплись длинными стрелками.
Люк в первую очередь почему-то заметил именно эти стрелки ресниц и мокрые волосы. Он легко поймал обе руки девчонки, сжатые в кулаки, и совершенно спокойно спросил:
— Ты с ума сошла, девочка?
— Это ты сошел! Зачем ты убил моего отца! За-чем ты у-бил его! — последнее предложение она произнесла по слогам, пытаясь вырваться.
И Люк вдруг понял: ресницы слиплись от слез.
— Я его не убил. Будет жить. Прекрати орать, женщина!
Девчонка вдруг выдернула руки и кинулась к отцу.
Где-то рядом серьезно заговорил Ник:
— Это Люк, наш старший брат.
Но девчонка ему не ответила. Опустившись на колени перед Городским, она принялась уговаривать его не умирать и несла прочую чепуху. Тот пытался ей что-то сказать, но его сознание уже соскальзывало во тьму, и слова звучали невнятно и неубедительно.
Люк усмехнулся, повернулся к Нику и сухо спросил:
— Где плата?
— У меня.
— Давай сюда.
И только когда влажное от воды яйцо оказалось в заплечной сумке, Люк опустился рядом с причитающей девчонкой и теряющим сознание Городским и просто сказал:
— Раз побратим через трапезу, значит, выходим. Хорош реветь.
2
— Запомните, обормоты, реп никогда не вытягивается просто так из раны. Сначала надо ослабить боль, напоить раненого отваром кирники, которая должна быть у каждого из вас на поясе в бутылочке.
Люк устроился на коленях и посмотрел Городскому прямо в глаза. Странные голубые глаза, в которых слишком отчетливо было видно черную точку зрачка.
— Ты кто такой?
Раненый дышал тяжело, и слова давались ему с трудом.
— Из Города мы. Я и моя дочь. Ты должен обещать, что не причинишь девочке вреда…
— Ясно, что не из подземелий. Ваша белокожесть выдает вас с полета дракона. Что надо здесь, в этих краях?
— А тебе что надо в этих краях?
— Вот так? — Люк усмехнулся, быстро спросил Жака: — Ты уверен, что он разделил с вами трапезу?
— Еще как, — хмуро кивнул Жак. — Они шли куда-то. Увидели нашего Хмуса и решили найти яйцо.
— Ага. Охотники за платой… — пробормотал Люк, вынимая из кожаного мешочка на поясе крохотную стеклянную бутылочку.
Вытащив пробку, сделал еле заметное движение головой, и Жак его понял, продолжил рассказ:
— Он хотел яйцо, это да. Но он пожалел меня и Ника. Он спас нас от ящеров, от Вурногов, от большой рыбы бенумы, охранял ночью, накормил и дал нам свой спальный мешок. Мы были сыты, мы были в безопасности. Он знал, где находится плата, он нашел ее сам, он хороший охотник. И он мог бы убить нас сразу, но он защищал нас и берег и хотел передать тебе целыми и невредимыми. А яйцо хотел забрать себе.
Жак выдал все это быстрой скороговоркой, стоя рядом с Люком и беспокойно переминаясь с ноги на ногу.
Люка вдруг поразило волнение младшего братца за этого чужого человека. Поразило то, как опустился на землю Ник и взялся поддерживать голову раненого. Видать, действительно Городской сделал много доброго его братьям, а Настоящая Мать требует, чтобы всегда воздавали добром за добро. Кажется, была и такая заповедь…
Что ж, не беда. Сейчас поможем и этому… Вернее…
Люк поморщился. В развалинах остались продукты, добытые с таким трудом. Ему надо было доставить их домой. Мать волнуется, да и весь клан ожидает. Времени сейчас нет совсем.
— Разделил трапезу, значит… — задумчиво произнес он. Бросил быстрый взгляд вверх, на розовеющее небо. Это твоя воля, Ким-Киган, Отец Неба? Ты поэтому явился во сне, чтобы предупредить о странном незнакомце, которого придется назвать другом? — Сделаем так, значит. Слушайте меня все. Жак, сгоняй к Енси и возьми флягу с кинелем и блюик возьми. Напоим нашего Городского друга кирникой с кинелем, а дальше я отвезу его в клан к нашей матери. Она умеет лечить такие раны. Мне придется сделать две ходки, и сначала я отвезу его и Ника. После вернусь за Жаком и вот этой… хм… девочкой. И за теми припасами, что удалось раздобыть. Они спрятаны, и их тоже надо доставить в Камлюки, в наш клан. Понятно всем? Тогда бегом, Жак, за кинелем и блюиком.
— Что такое блюик? — тут же спросила девчонка, размазывая слезы по лицу.
— Глиняная маленькая чашечка. Походная, для полетов на драконах. — Люк был краток.
— Ты собрался… собрался везти нас в свой клан? — уточнил раненый, пытаясь приподнять голову.
Люк посмотрел на него и с удивлением понял, что не видит ни злости, ни презрения, ни ярости. Глаза, затуманенные болью, спокойны, уголки побелевших губ чуть изгибаются вверх, придавая лицу доброе и грустное выражение.
— Я не могу потратить на твое выхаживание два дня. И бросить тебя тоже не могу. Ты ведь разделил с моими братьями трапезу и защищал их. Я перед тобой в долгу. Поэтому я заберу тебя в клан, и моя мать вернет тебе долг.
— А Мэши? Ты ее тоже заберешь?
— Мэ-ши? Это кто еще?
— Это я, дурень! — зло сказала девчонка. — Я его дочь, и он беспокоится обо мне.
— Клянусь Настоящей Матерью, девочку со странным именем я тоже заберу. Только второй ходкой. Всех я не увезу, и мне надо доставить в клан продукты. Люди ждут еды. Наши люди. Потому она подождет с моим братом Жаком вот на этой поляне. Жак — умный парень, он не делает глупостей. К вечеру я вернусь и заберу их. Все, я сказал. Больше не обсуждаем.
Люку вдруг надоела эта болтовня. Он только сейчас до конца понял, что придется сделать. Две ходки до Камлюков — путь не близкий. Это целый день полетов. И придется просить мать позаботиться о Городском, и придется отвечать за это перед отцами клана.
Резким движением Люк убрал от глаз волосы, понюхал горлышко бутылочки. Кирника пахло резко и славно, как всегда. Один запах уже навевал сонливость. Вот и хорошо. Через пару минут Городской будет спать.
Примчался Жак, и дальше все понеслось с быстротой летящего путока. Пара капель кирники, немного кинеля в блюик. Дальше голову Городского придерживал Ник, пока вливали живительное зелье. Что-то с сомнением спрашивала девчонка, зачем-то теребила Люка за плечо, но он уже не обращал на нее внимания.
Как только глаза Городского закрылись, Люк глянул на Жака и пояснил:
— Вот так это делается. Запоминай, пригодится.
Осторожно подпилив ножом реп, он отломил древко, оставив наконечник в ране.
— Это мать вытащит. Если будешь тянуть сейчас сам, может открыться кровотечение, и тогда мы его не спасем. Он потеряет слишком много крови. Реп не задел легкие, я целился хорошо, не сомневайся. Все остальное ерунда, от этого не умирают. Но доставать наконечник должен умеющий человек, потому что…
Тут Люк достал из колчана реп и сунул его под нос Жаку:
— Зазубрины видишь? Представляешь, как они разворотят плечо и порвут сосуды?
Жак молча кивнул.
— Надеюсь, больше повторять не придется. Все, я забираю Ника и этого Городского. Вы остаетесь тут, и чтобы к закату я вас тут и нашел. Ясно? Иначе сверну башку.