— Высочайшая Госпожа, я давно не при делах… — пролепетала Драпеза.
— Ты мне нужна. Пора возвращаться на службу, Молли Гвин, — эти слова Великая сказала уже своим голосом, без искажающего устройства.
— Слушаю и повинуюсь, — выдохнула Молли.
— И ты получишь больше, чем ожидаешь, — Великая подошла ближе, Молли почувствовала что-то вроде невесомой тёплой волны, накрывающей её с головой. — Я вознаграждаю тебя. Ты снова будешь со своей Миррой. Как тогда, в Вондерленде.
— Она меня бросила… — простонала Молли. — Я ей не нужна…
— Я поговорю с Ловицкой, — голос Их Грациозности лился и лился, Драпезе хотелось одного — чтобы это никогда не кончалось. — Она вспомнит тебя, она вернётся к тебе и снова будет твоей, а ты — её. Вы созданы друг для друга. Вы обе просто об этом забыли…
Их Грациозность была близко, очень близко, у Молли сладко кружилась голова. Она не чувствовала своего тела, она не чувствовала уже ничего, она плыла на волне этого голоса. Душа её лежала во рту Верховной.
— Всё хорошо устроилось, маленькая, — шептала Великая, касаясь дыханием шёрстки на лбу, — всё прекрасно устроилось, вспомни, как хорошо тебе было с ней, как вы любили, как любили… Теперь ты снова будешь её, а она твоя. Я назначила её председательницей Совещания, ты будешь заместительницей… Ты ведь так хотела… Верь мне, всё будет так, как ты хочешь, а ты хочешь принадлежать ей и служить мне…
Молли шла по незнакомой улице, не понимая, зачем и куда идёт. Да это было и неважно. Её переполняло счастье, огромное и сияющее. Верховная склонилась к её мольбам, она пообещала вернуть ей Мирру. Её единственную настоящую любовь. Которую она так позорно, так глупо променяла на дешёвые романчики, мусор мелких чувств, рысканье в подворотнях. Особенно стыдно ей было за связь с Гермионой. Бедная девочка, наверное, теперь вся в растрёпанных чувствах. Ничего, утешится, ведь она так молода. Что она знает о нитях, связывающих сердца?
— Я кричала, кричала, звала… ты пришла… — напевала она, бессмысленно пялясь на щит с надписью: «Справлять нужду и выбрасывать мусор категорически воспрещается».
Драпеза всхлипнула. Мысль на табличке показалась ей исполненной глубочайшего смысла.
В голове у неё дул розовый ветер, снося все лишние мысли в ту медленную бездну, в которой воскресала её душа, её жизнь, её любовь. Виноград созревал, изваянья в аллеях синели, небеса опирались на снежно-белые плечи Великой, которая всё вернула, всё устроила, всё управила. Глупая Молли запуталась, заплутала, а Верховная вывела её на свет, открыла путь, дала перспективу.
— Тётя пьяная, — раздался детский голосок. Драпеза скосила глаз и увидела чугунную ограду, а за ней — крохотую поняшку-жеребёнку со смешной мордочкой. На ограде синела табличка: «Улица Садово-Грефская, дом 2».
Драпеза сообразила, что «Люцерна» должна быть где-то рядом, задрала хвост и понеслась выручать шляпку и бельчонка.
Глава 53, в которой мы совершенно ничего не видим, а из того, что слышим, понимаем далеко не всё
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Нэ пызды многа. Пызды мала.
— Ыыыыыыыыыыуууууууввям! — Тарзан смачно зевнул и с чвяканьем хлопнул пастью.
Было скучно. Как бывает скучно в хорошей больнице, где не экономят на расходных материалах. Впрочем, экономить на Тарзане никто бы и не посмел. Так что голова лидера была запакована в несколько слоёв туго накрученной марли. Веки в целебной смазке, шёлковые простыни, удобный подгузник из свежего сфагнума — всё указывало на персональную палату в хорошем госпитале. В нём-то Тарзан и находился.
Лежать здесь было почти приятно. Почти — если б не тупая боль в черепе и общее ощущение обступившего пиздеца.
Тарзан втянул ноздрями воздух. Пахло лекарствами, металлом и сыроватой женской шерстью. Видимо, сиделка. Тарзан наморщил лоб под повязкой, пытаясь вспомнить, как же её, скобейду, зовут. Вспомнил.
— Алашат! Аспырын и минэт! Быстра! — гаркнул он, тщательно выдерживая военахский акцент и интонации.
— Сэчас, вощд! — бойко отрапортовала невидимая Алашат, шебурша какой-то коробкой.
Аспирин растаял во рту, через кариесные провалы всасываясь в плоть и омывая сплетения нервных волокон с той настойчивой, всепроникающей заботой, какая отличает хорошие обезболивающие. Нервы осторожно расслабились. Тупая боль в голове отступила. Зато внизу приятно набухло.
Тарзан лежал раскинувшись и думал — хорошо, что он не видит лица этой Алашат. Он представил себе заросшую шерстью морду с лошадиной челюстью и почувствовал, что эрекция спадает. Тогда он представил себе палевую догиню, которую его отец подарил ему на пятилетие. Догиня была глупая, не разговаривала и бегала на четырёх лапах. Зато она была преданной и очень страстной… Нахнах глухо зарычал, выгнулся всем телом и кончил.
— Кххм, — откуда-то со стороны окна раздалось деликатное покашливание. Однако, узнаваемое.
— Эта ти, палковнык? — на всякий случай уточнил он.
— Некоторым образом, — отозвался полковник Барсуков.
— Алашат! Сдэлай нам кофэ, дэвочка, мы спэшым, — распорядился Тарзан как обычно. Полковник любил кофе и всегда спешил.
— Не надо, — остановил его Берсуков. — Алашат, иди. Зайдёшь через… — он задумался, — через две минуты после того, как я выйду, — принял он решение.
— Да, палковнык, — ответила девушка. Раздалось мягкое «туп-туп-туп», скрипнула дверь, звякнул замочек. Стало тихо.
— Здоровья и добра, — вежливо начал полковник и замолчал.
— Ни пука, ни хера, — церемонно отозвался Тарзан. Этого визита он ждал, сценарии возможного разговора продумал и от них от всех отказался. Полковник просто переиграл его, переиграл вчистую. Непонятно было — как.
— Вам хочется знать, почему я живой, а вы не вполне? — в голосе полковника не было ни единой саркастической нотки. — Потому что переговорную в башне оборудовал я. А я отношусь к вопросам безопасности серьёзно. Например…
— Рояль? — перебил его Тарзан.
— Именно. Это дохомокостный немецкий инструмент. Собственность офицерского собрания триста второго полка. В составе дивизии «Фельдхеррнхалле». Продукция для армии делалась с дополнительными средствами защиты. В том числе — на случай стрельбы в пианиста. Специальное поле. Отталкивает пули, тесла-разряды, плазменные сгустки и всё такое. Кроме того, в рояль встроены три шокера, пара пулемётов и базука. Немцы ценили музыку, — вздохнул он.
— Из чего подстрелили меня? — спросил Тарзан.
— Это не рояль. Это стол. Пуля срикошетировала, попала в столешницу, он стал отстреливаться.
— Чем? — уточнил н всякий случай вождь шерстяных.
— Электричеством и плазмой. В вас попал плазмоид. Ерунда, в общем-то. Но неприятная. Хорошо, что у вас толстый череп, — сарказма не прибавилось ни на скрупул, полковник говорил абсолютно серьёзно.
— Почему я об этом не знал? — спросил Тарзан.
— Вы не интересовались, — сказал Барсуков после крохотной паузы.
Шерстяной почесался, обдумывая ответную реплику. Барсук не сказал — «вы не спросили». Это подразумевало бы, что подковник ответил бы. Нейтральное «не интересовался» означало, что он не предпринимал никаких действий, чтобы узнать, как устроена система безопасности переговорного зала.
Тему можно было бы раскачать. Но не сейчас и не нынешнем его положении. Когда он лежит здесь, полуослепший, беспомощный.
Помолчали. Тарзан быстро прикинул варианты и остановился на том, который пришёл ему в голову первым.
— Я тебя прощаю, — наконец, сказал он.
— Аналогично, — ответил полковник.
Тарзан подумал секунды две, устраивает ли его такой ответ — и всё, что из него следует с точки зрения статуса собеседников. Полковник, бывший младшим партнёром, сделал заявку на статус равного. Равного фактически: если бы он хотел формального и публичного признания, то сказал бы «и я тебя прощаю». Но он, видимо, понимал, что Тарзан подобного не стерпит даже в нынешнем состоянии.
Решив, что в сложившейся ситуации на что-то лучшее рассчитывать не приходится, вождь шерстяных промолчал. По понятиям, молчание после слов, не содержащих прямого вопроса, считалось за отсутствие возражений, но за согласие не канало. К тому же нахнахи понятий не признавали, и Барсукову это было отлично известно.
Выждав приличествующее время, Тарзан прочистил горло и спросил:
— Мага жив?
— Жив, — сказал Барсуков почти сразу. — Лежит тут рядом. В сознании. Голова вроде бы в порядке. Небольшие проблемы с левой рукой. Ничего, до свадьбы заживёт, — непонятно закончил он. Барсуков иногда говорил непонятные слова. Тарзан решил не обращать на это внимания.
— Что ты делал, пока меня не было? — фраза была не очень-то изящной, но важно было слово «пока».
— Ничего особенного, — тон полковника был почти прежним, раньшим. Но именно что почти. Поэтому Тарзан решил зафиксировать, что в отношении формальной подчинённости Барсуков остаётся под ним.
— Я не спросил, что особенного ты делал. Я спросил, что ты делал, — сказал он.
— Дисциплинарные процедуры, — было слышно, как полковник пожимает плечьми, хрустя спиною. — Плановая порка личного состава для поднятия боевого духа, все живы, в госпитале четверо… Внеплановая проверка готовности. Выявлен случай сна на посту, наказание как обычно — пресс для черепа и закрутка… Плановая маналула, девять участников, главный — нюфнюф Джямаль. Мы решили сперва поработать с ногами. Фалака[74] с ошпариванием кипятком, дробление костей стопы, сухожилия, пресс для коленых чашечек, сверло, ну и всё прочее. Химический фон — яд утконоса и гозмана