Лиса поняла. Даже хорошие эмпаты не смогли бы взять след с воды, а уж с такой — тем более. Все выделения организма обладали настолько сильной аурой, что она забивала всё остальное. Особенно это касалось фекалий, в которых сохранялись следы ауры переваренной пищи, что запутывало даже самых крутых специалистов. Как говорили сами эмпаты, разобраться можно во всём, кроме сортов дерьма.
— Канализация римских времён, — зачем-то сказала крыса. — Ещё до Хомокоста.
Алиса попыталась вспомнить, когда был римские времена и что это вообще такое, и не смогла.
Они плыли в облаке смрадных испарений, и лиса с отвращением думала, что этот запах впитается в шерсть. Крысу это, похоже, не заботило — она плыла, отталкиваясь шестом, и мурлыча себе под нос святое караоке — «кайфуем, сегодня мы с тобой кайфуем».
Наконец, плот ударился о твёрдое. Крыса прыгнула, дала Алисе лапу, и выдернула её вверх. Потом сняла с неё повязку.
Они стояли в узком проходе с низкими сводами, пропадающими во мраке. Свет падал сверху, из прямоугольного люка где-то очень высоко над головой. Туда вели железные скобы, скользкие от влаги.
— Лезь, — распорядилась крыса. — Там комната. В ней будет один бамбук. Когда всё сделаешь, укусишь его пару раз, чтоб наверняка, — лиса заметила, как дрогнул голос Шушары на слове «укусишь».
— А если он меня выгонит или кого-нибудь позовёт? — спросила Алиса, пытаясь не показать, как она на это надеется.
— Нет, — Шушара приоткрыла пасть, резцы неприятно блеснули. — Выйти из комнаты некуда, дверь заперта. В окно ори, не ори, никто не услышит. Бамбук — дурак, ему бы только присунуть. Он тебя сначала трахнет, потом будет вопросы задавать. Наврёшь что-нибудь. Или не наврёшь, без разницы. Трахни его. Вернёшься — проверю. Если ничего не было, я тебя накажу, — голос серой твари сладострастно задрожал. — Очень хорошо накажу.
Карабкаясь по скользким скобам, лиса думала о том, сможет ли она сделать то, что от неё требуют. Дикая хочка, мучившая её все эти дни, сейчас почему-то отступила, оставив по себе только тупую тянущую боль внизу живота. Зато сознание того, что вот прямо сейчас она должна отдаться какому-то дошираку, её угнетало. Но выхода не было: сверху была запертая комната, внизу — крыса. Оставалось лезть наверх.
Наконец, голова лисы поднялась из люка. Она осторожно оглянулась, ожидая окрика, а то и удара. Но ничего не случилось. Тогда она вылезла до пояса и попыталась осмотреться.
В комнате было темно. Немного света давала анимированная голограмма: огонь в очаге, над которым был подвешен котелок. Пламя мелькало, по комнате бегали огромные мохнатые тени.
А на полу перед голограммой валялось неподвижное тело.
Испуганная лиса вылезла, подошла, склонилась — ей показалось, что обитатель комнатки мёртв. Но сладкое посапывание и нежный, пробивающийся аромат перегара указывали: он был всего лишь пьян. Однако пьян он был солидно, что называется, в дрова — дошираки вообще плохо переносят алкоголь, а этот, судя по всему, изрядно приложился к бутылочке. Которая, кстати, была при нём: даже в бессознательном состоянии бамбук не выпустил из рук своё сокровище. От посудинки несло спиртягой.
Алиса задумалась. Она должна была сделать то, чего от неё требовали. Но совокупляться с бревном было невозможно. Возвращаться или звать крысу очень не хотелось: та вполне могла сорвать злость на лисе. К тому же низ живота снова напомнил о себе: измученная долгим воздержанием вагина требовала уже неважно чего — ну хоть чего-нибудь.
Лиса осмотрела бамбука — как ген-мастер смотрит обычную заготовку. Это и была обычная заготовка из вольера — плоское зеленоватое лицо, узкие глазки, большой рот. Выделялся только нос: он был нестандартно длинным и напоминал пику. Алиса потрогала кончик — зелёный, гибкий: похоже, отрос недавно. Вспомнился рог цилиня. Матка отреагировала на воспоминание так, что Алиса едва удержалась на ногах. Терзающего Алису внутреннего зверя нужно было накормить — и немедленно.
Она осторожно развернула бесчувственное тело поудобнее и осторожно села бамбуку на лицо, уткнувшись мордочкой в пах. Там не было ничего необычного — еле заметные выпуклости маленьких яичек и довольно крупный член, напоминающий ивовую ветку. Лиса осторожно его потрогала: он был очень твёрдый, но, увы, вялый. Алиса понимала, что поднять его можно, если потрудиться — в конце концов, она была лисой и знала такие вещи на генетическом уровне. Но своё законное ей необходимо было получить прямо сейчас.
Тело, принимая бамбуковую пику, сначала отозвалось резкой болью — дни воздержания подействовали не лучшим образом. Потом стало хорошо, даже очень. Лиса принялась сжимать бёдра, и очень скоро кончила, потом ещё и ещё. Лицо бамбука было залито лисьей смазкой, деревянная башка постукивала об пол в такт движениям, но он так и не проснулся — только чихнул пару раз, не прерывая пьяной дрёмы.
На другом участке работ дела тоже шли неплохо: лисий язык мог раздраконить и мёртвого, а бамбук был всего лишь нажравшийся до дефолта. Тем не менее, мужские рефлексы у него не атрофировались: довольно скоро веточка начала подавать признаки жизни.
Алиса уже собиралась было сменить позицию и оседлать бамбука, что называется, по-взрослому, когда откуда-то со стороны двери послышались шаги и голоса. Кто-то шёл сюда — и он был явно не один.
Испуганная лиса попыталась вскочить. Увы, вагину от страха свело внезапным спазмом, и деревяшку буквально заклинило. Алиса рванула задом — внизу ударило болью, но расцепиться с проклятым бамбуком она не смогла.
Шаги и голоса тем временем приближались.
— По р-рюмочке, по м-маненькой, нн-лей-нн-лей-нн-лей, — у певца заплетался язык, точнее — клюв: судя по голосу, это был кто-то с птичьей основой.
— По рюмочке, по маленькой, чем поят лошадей! — этот гнусавый голос был явно конячий, что подкрепило убедительное ржанье. Лиса его узнала — то был лаборант Скарятин из бывшей лаборатории Коллоди.
Алиса сосредоточенно вдохнула, выдохнула, сильно, до боли, сжала интимные мышцы, расслабила, снова сжала, пытаясь сняться с крючка, на который сама себя насадила.
— Совсем молодёжь пить разучилась, — пробасил кто-то третий, очень похожий на самого Коллоди. — Подождите, ребята, у меня где-то ключ…
— Йы… ю… яюшки… — забормотал бамбук, просыпаясь и вяло шевелясь. — Чип… ты чё ли… жопой сел… ща урою, деф позорный…
Лиса отчаянно дёрнулась — и почувствовала, что деревяшка хрустит. Ещё одно усилие — и она отломилась.
Враскорячку, с острой палкой внутри, лиса метнулась к люку. Бамбук за спиной мычал и пытался ругаться. Потом послышался звон и бульканье — похоже, деревяшкин нащупал заветную посудинку и приложился.
— Скобейда дефная, — досадовал голос за дверью, — ну где же он… а, вот…
В двери заскрежетало. Алиса нырнула в люк.
Глава 28, в которой наш отважный пилигрим достигает, наконец, цели своих стремлений, но обременяется новыми заботами
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
БОБРУЙСК. Мифический домен, символ социальной справедливости. По представлениям верующих — область где-то на северо-западе Евразии, в которой сохранилась высокая дохомокостная культура, и даже электорат обладает правами на жизнь, свободу и стремление к счастью. Миф о Бобруйске распространён среди электората с IIQ>70, но находящемся в подчинении у авторитетов и регулярно дудолимых ими. См. также Китеж, Куршавель, Тбилиси.
Когда холодные губы почти сомкнулись, кот — последним, отчаянным рывком — всё-таки выдернул проклятый пульт и успел на что-то нажать.
Электрический разряд был такой силы, что с кота посыпались искры. Тварь, напавшая сзади, издала какой-то мерзкий звук, — как пенопластом по стеклу, — и вдруг бабахнуло.
Огромная воздушная лапа ударила кота под лопатки, выбив из лёгких остатки воздуха. Перед глазами мелькнуло небо, и Базилио со всей дури приложило о сугроб. Потом по голове стукнуло что-то увесистое. Кот на секунду отключился, а когда пришёл в себя, лицо его было залито кровью, а вокруг падали куски «ведьминого студня». Один шлёпнулся коту на хвост. Ощущение было такое, будто хвост загорелся или угодил в крепчайшую кислоту. Баз зашипел, извернулся, ударил лазером — ток, наконец, разомкнуло, — и обрубил повреждённую часть. Попытался было прижечь обрубок, но неудачно: обжигающий луч прошёлся вдоль, завоняло шашлыком и палёным волосом. Базилио показалось, что шерсть горит, он отчаянно застучал хвостом оземь, пытаясь сбить пламя, и задел болтающийся на проводе пульт. Опять шибануло током — на этот раз так, что кот вырубился напрочь.
На этот раз сознание возвращалось медленно, неспешно — как всегда после длительного отсутствия. Зрение почему-то показывало длинноволновой диапазон. Там не было ничего, кроме неподвижных теней высотой до неба, полного белёсой рябью. Потом подключилось тепловидение. В поле зрения расплылось зелёно-голубое, где-то слева вспухло красное, горячее — смотреть на него было издалека долго.
Тут, наконец, вернулись осязание и слух. Он лежал на левом боку, под ним было что-то мягкое, а сверху — тёплое. Вблизи веяло жаром, шуршал и потрескивал огонь и тихо звенели струны — кто-то играл на педобирской балалайке, напевая незнакомую песню.
— Солнышко-хуёлнышко[25], — у певца был высокий баритон, довольно приятный, — реченька-хуеченька, травушка-хуявушка — очень хорошо…
Баз принюхался. Пахло дымом, старой кожей, бумагой, салом и электричеством. Не хватало одного — запаха хозяина дома. Невидимый голос не пах никак. Поэнергичнее втянув воздух, кот различил что-то вроде очень слабого аромата, который мог бы исходить от кого-то живого, скорее тушняка, нежели доширака. Кем бы ни был таинственный певец, он был сделан из мяса. Увы, это было всё.