Капибара честно вытращилась на хозяйку, пытаясь помочь и ей, и себе. Ей больше всего хотелось поскорее вернуться обратно, в блаженство уютной покорности, в котором она провела почти всю свою недолгую жизнь. Но что-то мешало, упиралось, не давало душе полностью раствориться в няшущей теплоте — то ли остатки зелья, то ли чужие грации из-за шторы.
Хозяйка это почувствовала.
— Сними, — приказала она бэтмену. Тот взвился в воздух и двумя ловкими движениями стянул шёлк с головы.
Челядинка с благодарностью потянулась к лицу хозяйки. Её толстая нижняя губа блаженно отвисла, обнажая подпиленные резцы.
— Ты моя поросятка милая хорошая, ты меня ждала-ждала-искала, ну вот и я, пришла, тебя защитила, ты моя-моя мояшечка, — пела хозяйка, осторожно дотрагиваясь губами до тела Анфисы. — Или ко мне, иди, ты у меня будешь добрая, послушная…
Капибара вспотела от нежности, ощущая, как душа стягивается сладким комочком. Даже мерзкий вкус крови гозмана на языке на мгновение показался ей сахарно-травяным, звонко-малиновым. Она слепо ткнулась рыльцем в упругий бок своей подлинной обладательницы, сердечко её вспыхнуло и упало — вверх, внутрь… и, наконец, ощутила, что прощена и принята обратно.
Через пару секунд водосквинка уже спала, разметавшись на полу и блаженно похрюкивая. Между толстеньких задних ножек блестела крохотная лужица, напущенная в припадке блаженства.
— Эта дурында всё-таки поставила ей про вымя, — с досадой сказала старшая пуся. — Теперь будет как вчера. Ох.
— Джемма, да забей ты эту зассыху, — предложила вторая, встряхивая гривкой.
— Мирра, дорогая, съешь ещё этих мягких французских булок, да выпей же чаю, — старшая посмотрела на подругу как на маленькую.
Мирра Ловицкая обиженно захрустела булкой, понимая, что неправа. Но ей ужасно хотелось сорвать зло хоть на ком-нибудь, хоть бы и на безропотной челядинке.
— Анфиска, пошла кормиться, — распорядилась Джемма, толкнув водосвинку копытом. Та поплелась вон, жалобно попискивая.
— Ладно, — буркнула Мирра. — Что делать-то будем?
В стене захрипела голосовая труба. Это была Верховная. Судя по голосу, она уже достаточно распалилась.
— Джемма! — закричала она. — Мне сюда… кого-нибудь… быстро!
— Сейчас, госпожа, сейчас, — торопливо ответила Джемма. — Ну вот, началось, — отвернулась она к подруге. — У нас осталось ещё два жеребца, овцебык и антилоп. Все — отличные самцы, каждого сама пробовала. Могут и справиться.
— Кто поустойчивее? — Ловицкая приподняла голову.
— Овцебык, наверное, он совсем тупой. Но сначала попробуем антилопа, он самый быстрый, — Джемма вытянула шею к другой переговорной трубе и сказала туда несколько слов.
— Что теперь? — поинтересовалась Мирра, расправляясь с очередной бриошью.
— Ждать и надеяться, что ж ещё. Может, он успеет. Прежде чем она наговорит лишнего. В противном случае, — она сделала умное лицо, — мы получим ещё один облом. И, скорее всего, ещё один труп. Ну или дефолтника с горелыми мозгами.
— Сколько ещё осталось? — поинтересовалась Ловицкая.
— Не знаю, — Джемма хлестнула хвостом по крупу. — Это же гон.
Ловицкая не ответила, думая о том, до чего же это некстати. А ведь всё начиналось просто збс. Да что там — зыкенски.
В принципе, время очередного визита перед ясны очи Верховной Обаятельницы так и так подходило. На сей раз в активе у Ловицкой было несколько заметных достижений. Прежде всего, конечно, окончательной решение энергетической проблемы. Несмотря на нестабильность тесла-зацепления, Кавай полностью обеспечивал себя электричеством. Гермиона при поддержке матери продавила решение о строительстве подстанции с мембранными пневмобатареями (Мирра понятия не имела, что это такое и как оно работает, хотя добросовестная Гермиона подготовила для неё всю документацию). Это позволило стабилизировать промышленную сеть и запустить ряд производств непрерывного цикла, особенно в области малой металлургии. Недавно вступил в эксплуатацию завод по производству трансформаторной проволоки. Каковой был спроектирован и построен командой молодых кавайских инженерок и проектировщиц, курируемых всё той же Гермионой. Для Ловицкой это означало, что пора просить деньги на инженерное училище.
Другим промышленным достижением можно было считать начало производства шерстяных тканей со скруткой выше ста пятидесяти (что означает это число, Ловицкая не знала и не хотела, но на всякий случай запомнила), а также очередные сельскохозяйственные успехи. О последних Мирра имела самое общее предсталение, хотя добросовестно зазубрила все цифры и названия — опять-таки на всякий случай.
Помимо всей этой важной, но крайне скучной производственной прозы, у Мирры Ловицкой имелись и иные достижения. Например, ей удалось нейтрализовать партию пожилых двухсоток, тусовавшихся вокруг да около Склизки Дерри-Пасхи. Сама старуха, после нескольких попыток войти в Пусси-Раут со своими двумястами пятьюдесятью грациями, давно оставила большую политику, предпочтя алкоголь, блядство и гостиничный бизнес. Но её приспешницы не оставляли надежд на перехват влияния в Кавае. Это категорически не устраивало как саму Ловицкую, так и Верховную: та считала клевреток Склизки обиженками и невменозницами, конструктивный диалог с которыми требует слишком много сил и обаяния. То есть, понятное дело, ураганные четыреста граций, исходящие от Мимими Второй, сдули бы любую фронду, как пух с одуванчика — но только при личном контакте. У Верховной же было достаточно проблем в Понивилле, чтобы тратить себя ещё и на Кавай с его провинциальными склоками и интригами. Так или иначе, Ловицкой удалось-таки развести самых дерзких и опасных засклизок, прежде всего Псюшу Сучак и Сару Барабу. Остальное было делом техники — в хорошем смысле этого слова.
Правда, и у самой Мирры были некоторые проблемы. Например, вконец испорченные отношения с Молли Гвин и сопутствующие тому репутационные потери. Насколько они были испорчены и почему, Мирра предпочла бы не распространяться, если бы не знала, что солгать Верховной хоть в чём-то невозможно даже технически — а та любила подробности. Но, пожалуй, и эта скабрёзная история была не так уж и неуместна: во всяком случае, Мимими она бы развлекла.
Наконец, у Ловицкой в колоде был козырный джокер: тораборцы из так называемой «труппы Карабаса». По этому вопросу она уже несколько раз связывалась с Верховной, лично провела весьма успешные переговоры, и та в конце концов захотела лично посмотреть на диковинных существ. Для чего поручила Мирре затащить их в Понивилль под любым предлогом. Ловицкая взялась за дело, не особенно веря в результат. Она уже имела случай убедиться, что заняшить, запугать или подкупить тораборцев нереально. Однако лидер труппы, хомосапый бородач педобирских статей и паранорм вне категорий, проявил неожиданную покладистость. Во всяком случае, он пообещал в конце месяца приехать и устроить представление для жителей столицы. И выполнил обещание: судя по отчётам бэтменов, его труппа уже приближалась к городу… Тораборцы могли бы добавить Мирре очков в глазах Первой Пуси. И обязательно добавили бы. Если бы не этот проклятый гон, так невовремя поразивший Верховную и расстроивший все дела.
Мирра, конечно, не сдавалась. Она даже смогла пробиться в Центральный Госпиталь, где лежала Их Грациозность — с огромным трудом, и то лишь потому, что главврачка ЦГ, Джемма Недереза, была её старинной подругой. Увы, этот маленький административный подвиг ничего ей не дал. Мимими была не в том состоянии, чтобы говорить по делу. Хуже того, по какому-то капризу — а капризничала она всё время — Верховна приказала Ловицкой остаться при ней и её развлекать. Ловицкая, конечно же, приказ исполнила — и вот уже второй день проводила в этой комнате, видя и слыша то, чего не хотела бы видеть и слышать никогда в жизни. Но деваться было некуда, приказы Верховной не обсуждались.
— Накажи меня… Накажи… Сделай мне м-м-м… — застонал в трубе знакомый голос Обаятельницы.
— Ну вот… Мы его теряем… — обречённо пробормотала Мирра.
— Погоди, может, ещё прорвёмся, — засуетилась Недереза, пододвигась ближе к трубе. — Эй, брателло! — крикнула она. — Ты не понял! Не понял! Она говорит — трахай сильнее! Слышишь! Сильнее! Трахай! Выполняй! Работай!
В трубе что-то захрипело.
— Вроде пока живой, — с сомнением в голосе сказала Джемма. — Мы ему глаза завязали и одно ухо заткнули. И напоили всякой дрянью. Но всё равно — там же четыреста граций. А она уже начала… ну ты слышала.
— Придумай что-нибудь! Ты же лучшая во всём Вондерленде, — Мирра посмотрела на подругу с надеждой.
— Ты хочешь сказать — лучшая гинеколка и поневодка, — уточнила Джемма, отодвигаясь от трубы. — Но я не генетичка. И про эструс знаю, что нам на третьем курсе читали…
Из голосовой трубы раздался неразборчивый вопль и ржание. Джемма встревожанно повела ушами.
— Какая всё-таки гадость этот гон, — фыркнула Мирра. — У меня два раза было, — призналась она. — Особенно первый мне мозги вынес. Я думала — чокнусь.
— Ты мне что-то такое рассказывала, — вспомнила Джемма. — Про какие-то ошибки молодости. С этим связано?
— Нет, ну что ты. Ошибка — это когда я спуталась с нашей школьной литераторшей, вот это была ошибка так ошибка. И кассирша в мебельном — тоже, пожалуй, ошибка. А гон в пятнадцать лет — это не ошибка. Это пиздец… Я тогда была готова на любой торчащий кол надеться. Или на бревно. Не могла мимо забора пройти спокойно — там штакетины торчали.
— Ну и как ты это пережила? — заинтересовалась Джемма.
— Как, как… каком кверху. Лежала дома и читала Макиавелли, — Ловицкая фыркнула. — «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны» до сих пор наизусть помню.
— И как, помогало? — Джемма с любопытством приподняла левое веко.
— Нет, конечно, — Мирра прикрыла глаза.
— А что помогало? — не отставала Джемма.
— Как сама-то думаешь? — грустно посмотрела Ловицкая на старую подругу. — Потом я весь свой электорат забила. Кроме одной улитки, с ней у меня ничего не было. Ну, почти.