Сущность и роль Ума легко проследить на примере отдельной судьбы цивилизованного человека. Ребёнок, на каких бы широтах и в каких бы условиях ни случилось его рождение, излучает любовь и доверие к Миру. Для него и камень, и травинка, и далёкая звезда — живые существа. Но вот вступает в действие дифференцирующая сила формирующегося интеллекта. На смену ясному открытому взгляду, бесхитростной и бескорыстной любви приходит определяемое многими параметрами мировоззрение — сумма впитываемых знаний и переживаемых впечатлений. Общество, в котором всё обозначено и оценено, вынуждает человека к выбору позиции, дороги, по которой предстоит идти, людей, с которыми предстоит общаться и которые для него тоже разделены и обозначены. Внутреннее существо до поры-до времени служит источником тепла и света, неким индикатором верности избираемого пути, различения «плохо» или «хорошо», «истинно» или «ложно», «важно» или «неважно», однако, под мощным влиянием информационных потоков и всесильных жизненных обстоятельств, его голос слабеет в большинстве случаев постепенно затихает. Остаётся один руководитель и наставник — вездесущий и всеведущий Ум. Он подскажет, направит, убедит. Эта картинка вполне приложима к историческому пути человечества.
Чем дальше от истоков, тем разветвлённее и запутаннее системы знаний, отраслей человеческой деятельности, понятий об устройстве мира. Наконец, оказывается, что у каждого свои представления о добре и зле, о справедливости, о достоинстве, благополучии, и нет такой единой шкалы, единого ориентира, общей системы координат, которая давала бы возможность представителям разных возрастов, профессий, народов чувствовать и сознавать себя как единое целое с остальным миром и исповедовать единые в главном принципы существования. (Как и говорил Протагор, словно предсказывая будущее, что абстрактной Истины нет, истина всегда конкретна, меры вещей устанавливаются людьми, ни священный авторитет, ни законы природы не определяют норм). Невольно человек идентифицирует свою микровселенную со всем миром или, по крайней мере, всё остальное, другое либо недоступно его пониманию, либо не представляется ему столь же важным, значимым, интересным, заслуживающим внимания и уважения, как его собственный путь, его собственные обстоятельства. Что может, к примеру, профессиональный политик или высокопоставленный чиновник, озабоченный не столько общим благом и даже не столько собственным имиджем, сколько собственным кошельком, знать о жизни шахтёров, ежедневно спускающихся в жаждущее жертв чрево забоя? Инженер, конструирующий электрический стул, озабочен безупречностью функционирования своего творения, будущие жертвы для него — абстрактные величины, так же, как и для пилота, производящего дежурный рабочий сброс бомб или ракетчика, нажимающего на кнопку пуск. Учёный, свято верующий в великую миссию науки, не спит ночами, доводя до совершенства своё изобретение, за которое, с большой вероятностью, тут же ухватятся военные для создания такой программы, такой техники, которые позволят уничтожать наибольшее количество людей — не своих, других, хотя, впрочем, при некоторых обстоятельствах, своих — тоже.
Ненависть, холодная, рассудочная, отнюдь не являющаяся природным феноменом, тоже зарождается в нашем сознании как плод всеобщего отчуждения. Ненавидеть — не видеть, не понимать. И поскольку жизненных позиций, мерок добра и зла, представлений и справедливости не счесть, каждый может найти себе по вкусу виноватых, чужих, лишних на этой планете.
Спасительную соломинку, данную человечеству для сохранения живой связи с Космосом, воспринятую нашим разумом как образ Бога, постигла участь всего того, чего касается Интеллект. Бог, всё ещё (чаще всего либо формально, либо при смутном понимании связи этого образа с подлинным устройством Мира) почитаемый как создатель Мира и вершитель судеб, умственными манипуляциями раздроблен на мелкие части, которые не только не удаётся собрать воедино, но, напротив, искусно противопоставляются друг другу. А поскольку внутреннее существо загромождено, накрыто мощным слоем рассуждений, представлений, умственных убеждений, человек оказывается отчуждённым не только от окружающей среды и других людей, но и от самого себя, от своей божественной сути. Он всё реже задумывается о себе, всё реже к себе прислушивается, всё меньше себя понимает. Он бежит от глубоких размышлений, глубоких поисков. В тесной каморке собственного мировоззрения душа остывает исподволь, утрачивая связующую нить родства со всем и со всеми.
Получается парадоксальная вещь. Если Мысль лишь трактует и затеняет Истину, а обладает ею наше внутреннее существо, как олицетворение Божественного Закона, то чем дальше человек от истоков, чем более его душа пленена покровом умственных предпочтений, то есть чем более он цивилизован в нынешнем понимании этого термина, тем он дальше от Истины. И напротив. Человек, не слишком обременённый грузом цивилизационных наслоений, ближе к подлинному пониманию Истины, чем его «продвинутый» и просвещённый собрат. Не зря провинциальная Россия всегда почиталась как нравственный тыл государства. Но живая эта Истина находится в дремлющем состоянии, словно ожидая раскрытия, пробуждения. И здесь в силу вступает другой парадокс. Человек оказывается не в состоянии сопротивляться поверхностной, но огромной мощи Ума — фактического двигателя и направляющей силы развития цивилизации. К примеру, сложно убедить крестьянина, чистого душой, обожающего свой родной уголок земли, отвергнуть возможность перебраться в душный, полный соблазнов и опасностей мегаполис. Деревни пустеют и умирают, а вместе с ними эродируется и гибнет действительный нравственный тыл народа. Уже выработанная веками тенденция разрастания цивилизационных щупалец, пожирающих природу, пока не даёт сбоя. Всё это происходит вследствие резкого до патологии сдвига равновесия от нашего внутреннего глубинного существа в сторону Ума, чьё внимание рассеяно во внешних сферах.
Но означает ли это, что нам пора усомниться в силе Разума Божественного, направляющего общий эволюционный процесс? И куда мы движемся на самом деле — к Истине или от Истины? С одной стороны, невозможно не признавать победного восхождения Ума к вершинам интеллектуально-технологического прогресса, с другой — только для слепого или совершенно предубеждённого не очевидны утрата нравственных ориентиров и отсутствие концептуальных предложений Мысли по выходу из гибельного положения цивилизации. Мир давно и, кажется, безнадёжно взорван на мелкие осколки, одни из которых нас радуют, доставляют нам удовольствие, воспринимаются нами как благо, как истина, другие ужасают, раздражают, причиняют нам боль, отторгаются нами как нечто чуждое и отвратительное. Возможно ли достичь сознания без следов распада, без ненависти, жажды мести, поисков виноватых, без тяги к неразрешимым противопоставлениям и непримиримым противостояниям? Как собрать воедино фейерверк, уже рассыпавшийся в небе многоцветным узором, как в нашем сознании соединить несоединимое, умиротворить воинственное, смягчить враждебное? Способна ли на это Мысль, так последовательно, хоть и с разной степенью успешности для Запада и Востока, претворяющая в жизнь дошедший до нас из древности принцип «разделяй и властвуй»?
Если на Востоке выкорчевать из человеческого сознания, в большей степени интуитивного, чем рационального, ощущение единства с Космосом, оказалось весьма непростой или даже неосуществимой задачей, то на Западе отлучение человека от Бога практически завершается к средневековью. Бог по-прежнему признается верховным владыкой, но господствующим становится представление, что после трудов праведных — создания Мира и человека — Он удалился на небеса, оставив вместо себя в качестве посредника и управляющего земными делами человеческий разум, которому всемилостивейше позволено свершать дела от Его имени. Живое присутствие Бога в каждодневной действительности подменяется философствованием, призванным объяснить, каким это образом Бог вроде и существует, вроде и управляет миром, но в принципе решать на земле всё приходится человеку, который уже — не живая разумная частичка Вселенной, а существо, сотворённое Богом по образу и подобию своему. Правда, он успел нагрешить и теперь нуждается в спасении усилиями Его наместников на Земле, которым вменяется в права и обязанности решение всех вопросов и проблем, включая наказание или помилование за совершённые грехи. Эта сомнительная концепция (коль по образу и подобию, отчего же столь склонен ко греху, а если склонен, то как может самостоятельно управлять земными делами?) оказалась устойчивой на столетия — до той поры, пока роль Создателя не свелась к теоретической формальности и культ человека разумного не был возведён в высшую степень.
Глубокая внутренняя противоречивость и самого человека, в котором ослабевает, но никогда полностью не утихает внутренний голос, и самого́ феномена Мысли делают картину Средневековья весьма неоднородной.
Становящаяся всё более обширной посредническая (между Господом и человеком) деятельность предопределяет возникновение и развитие конституированных мощных религиозных структур со своими иерархами и жёсткими канонами, в которых концентрируется власть над религиозными общинами и над светским обществом. А поскольку для обустройства этих центров, призванных утвердить величие Бога, «благословившего» духовенство на служение, и внушить трепет и почитание простого люда, необходимы огромные средства, святейшие служители с помощью богословов вначале слегка трансформируют понятия благодати, благочестивости, спасения души, жертвенности, покаяния, а затем и вовсе делают их неотделимыми от понятий владеть, властвовать, принуждать…Сама религиозная вера приобретает совершенно новый удивительный формат. Она как бы вменяется человеку в обязанность и связана не столько с ощущением близости Господа, сколько с утверждениями и требованиями церковных пастырей. За частоколом догматических и культовых и откровенно алчных установлений подлинно Божественное становится всё более призрачным, религия оказывается не только хорошо конвертируемым товаром, но и мощным оружием против