Так прошла первая зима после их знакомства, а по весне он ушел в набег на соседние взбунтовавшиеся улусы и вернулся лишь по первому снегу. Несколько раз вспоминал о Зайле-Сузге, но то были воспоминания о преданной собаке, которую лишь кликни, и она тут, рядом.
Прибыв в Кашлык, увидел светящегося радостью Бек-Булата и, обнявшись после рассказов о походе, поинтересовался у сводного брата о причине его радостного настроения.
— Так ведь я женился! Или тебе не передавали о том? Едигир смутился, забыл в погонях и схватках об этой радости брата своего, что сделаешь, вылетело из памяти… Поздравил как мог. Поинтересовался, из чьего рода взял жену.
— Она приехала сюда издалека, и нет у нее родных, — ответил тот.
У Едигира железной иглой кольнуло возле сердца… Спросил имя…
— Зайла-Сузге у нее имя…
Дальнейших слов не слышал. Под благовидным предлогом исчез из Кашлыка, умчался вместе с полусотней таких же бездомных и неуемных нукеров в охотничьи места за большие болота. Всю зиму провел там. Тосковал? Нет… Что-то как бы надломилось в нем. Словно сухожилие какое перерезали внутри него и стал хуже двигаться, вялым сделался, как зверь со сна. Старался появляться в ханском городке, когда точно знал, что Бек-Булат со своим семейством отсутствует, чтоб не видеть сияющего, как начищенный казан, своего брата.
В ту же зиму Зайла-Сузге родила мальчика, названного Сейдяком. Едигир съездил к Юнус-баю и купил у того бывшего своего коня, что выменял за невольницу. Накрыл жеребца богатым ковром, привесил дедовскую саблю, что передавалась первенцу из рода Тайбуги, и отправил брату в подарок. А сам… сам опять пошел в набег, как только просохла сибирская земля и копыта коней не проваливались, не увязали в болотистой почве.
А потом вроде и забыл про Зайлу-Сузге. Но ее черные глаза вспыхивали вдруг над речной водой, смотрели из ночного костра, тихий голос слышался в порывах южного теплого ветра, Забыл ли? Да, забыл, приказал сам себе. Или он не воин?! Не сын своего отца, который держал до сотни наложниц и десяток жен в гареме. Он сын своего отца, но отвратили от женщин глаза Зайлы-Сузге, выжгли внутри частицу души и ничего с собой сделать уже не мог. Так и жил, как подсеченная весной береза, отдавшая сок земле и зеленеющая лишь частью листьев своих, с засыхающей кроной, чернеющая ветвями.
…Совсем черным сделалось небо, а звезды росли, пухли блестящими гроздьями, весело перемигиваясь, Прямо над ним наклонил голову с ветвистыми рогами главный хозяин неба — Великий Лось. Низко пригнулась его голова, а значит, небесный хозяин воду ищет, пить хочет, жди скоро больших дождей.
Небесный шов разделил небо на две половины. Его зовут — Путь диких гусей. По нему вслед за дикими птицами пришел в страну болот народ Едигира. Немного их было, ослабли они за долгий путь свой. А тут встретило их племя злых карликов, что живут под землей. Взяли они в плен его народ, потащили под землю, в свои темные пещеры. Но сжалился над людьми небесный хозяин, Великий Лось, и отправил ворона Каргу с железным клювом, чтоб освободил людей, прогнал карликов обратно под землю. Выполнил ворон Карга приказ Великого Лося, освободил людей. Но с тех самых пор мстят карлики людям, выходя по ночам на землю, утаскивают женщин и молодых парней в свои подземелья, где у них подземные кузницы, откуда слышны гулкие удары молота по наковальне и нет выхода людям на землю.
Но зорко смотрят за людьми сверху Великий Лось и ворон Карга, даже ночью, чтоб не дать их в обиду. А утром распахиваются обе половинки небесного свода и уходят в свои жилища небесные хозяева.
В центре небо прибито крепко-накрепко железным колом — Темир-казы, вокруг которого и крутится всю ночь.
Пониже от него копошатся цыплята с наседкой, которая несет алмазные небесные яички, падающие на землю. Счастлив тот, кто найдет такое яйцо.
Над самой землей светится Чолпан — Пастушья звезда, по которой ищут дорогу домой все путники, ее имя славят певцы в своих песнях, самым красивым девушкам дают ее имя…
И кровавым светом светится Медная Стрела бога войны. Капли крови свисают с ее острия. Перед войной она всегда светит ярко и кроваво. Как и сегодня…
До Едигира долетели голоса охранников, что сторожили его у небольшого костерка, Их было двое. Едигир прислушался к словам, пытаясь уловить о чем они рассказывают друг другу.
— Моего отца звали Кулбаш, рассказывал один с мягким, как у девушки, голосом. — Долго у него не было сыновей, все девки рождались…
Вот раз пошли люди его рода в набег и принесли с собой оттуда ребенка, назвали его Ишбудлы. То был мой старший брат.
На другое лето опять пошли они в набег и принесли другого ребенка, И опять отдали его Кулбашу. Он назвал его Ишкельды. Этим ребенком был я. Вот. Так мы и выросли с моим братом у своего отца, не зная настоящих родителей. А когда пошли в свой первый набег, то отец рассказал, как мы появились в его юрте. Он умер, не оставив нам ничего в наследство. Потому мы с братом и нанимаемся к тем, кто приглашает и хорошо платит.
— Да, хорошее у тебя имя, — отозвался второй, — и не важно, где ты родился. Главное, что хорошие люди тебя воспитали и вырастили.
А когда я родился, то мой отец пригласил старого Коргуза из рода огузов, чтоб он выбрал мне хорошее имя. Коргуз подумал и сказал; "Пусть он зовется Томасы…"
Мой отец удивился: "Почему Томасы?"
— Странное имя, — хмыкнул второй охранник, — Туман, Томасы можно сказать, да?
— Да, так меня и зовут теперь — Томасы. А тогда старый Коргуз сказал отцу: "Пусть ему имя будет туман, потому что родился он в тумане. Ему легко будет спрятаться во время тумана, враг не найдет его в тумане. А вслед за туманом всегда приходит солнце". Так сказал старый Коргуз…
— Вернусь из набега — женюсь, — сообщил тот, кого звали Ишкельды. — Привезу из этого набега хороший калым и возьму себе хорошую девушку из знатной семьи.
— Зачем так долго ждать, можно и тут себе невесту найти, — смеясь, проговорил второй, — видел, какие в сибирских селениях пухлые девушки? А как они смотрели на нас? Чего долго ждать?
— Как же… Башлык обещал каждого, кто из лагеря отлучится, на кол посадить. Нет, мне моя жизнь пока дорога.
— Да чего ты боишься? — наседал второй. — Их главного хана схватили, вон он лежит. Чего бояться, он никуда не денется. До селения рукой подать, а к утру обратно вернемся. Я, честно говоря, уже договорился с одной, чтоб вышла к речке и подружку для тебя прихватила. А?
Они долго препирались друг с другом, потом подошли к Едигиру и внимательно осмотрели ремни, стягивающие его руки.
— Эй… — Едигир закрыл глаза, сделав вид, что спит. — Ты живой тут еще? Может, ткнуть его кинжалом для верности? Тогда никуда не денется.
— Ладно, такие ремни и быка выдержат, а уж его подавно. Пошли, а то девки могут и не дождаться. Чего нам, с ним обниматься потом?
Оба тихонько засмеялись и пошли в сторону реки. Едигир открыл глаза и попробовал сесть. После нескольких попыток ему это удалось. Тогда он потянулся к ногам, чтоб разгрызть ремни. Но… даже до лодыжек не дотянулся.
"Неужели нет никакого выхода? Ведь это боги пришли мне на помощь и спровадили охранников отсюда. Что же дальше? Что делать? Как бежать?"
Он осмотрелся кругом, пытаясь разглядеть нож или саблю, но ушедшие воины все прихватили с собой. Тут взгляд его упал на затухающий костер. И вспомнился рассказ одного старика, которому удалось бежать из плена, засунув связанные руки в костер. Ремни обгорели, но руки… Руки старика с тех пор висели плетьми. Он не мог удержать даже тонкий прутик в пальцах.
Едигира передернуло от мысли, что и он станет немощным стариком с высохшими руками. Не быть ему тогда уже ханом. Что за хан, если он и сабли в руках не удержит, с конем не справится. Стоит ли жить тогда?
И все же он пополз к костру. Переворачиваясь со спины на живот, медленно подкатился к кострищу и осторожно поднес ладони к горячим углям. От дикой боли Едигир изогнулся дугой, и тело само без его участия отскочило от костра. Он закусил нижнюю губу, чтоб криком не разбудить весь лагерь, Тело покрылось потом, напряглась и трепетала каждая мышца. От собственного бессилия ему хотелось кричать, проклинать весь мир и подло напавших сартов-степняков.
— О боги, почему вы отвернулись от меня? Великий Лось, неужели ты оставишь меня в лапах у них? Или ты не покровитель моего народа?
И тут со стороны леса громко прокричал филин. Через короткий промежуток крик вновь повторился.
— И ты предрекаешь мне смерть? — прошептал Едигир. — Ты вышел на ночную охоту и извещаешь об этом собратьев. Как мне известить своих?
Едигир крикнул, подражая ночной птице, и в ответ филин ответил глухим тяжелым уханьем. Но на этот раз ему послышалось в крике нечто, отличающее его от птичьего крика. Не было той частоты, да и не мог даже молодой филин отозваться на крик человека, отличил бы от настоящего, родного.
Сердце Едигира начало стучать столь гулко, что его мог бы услышать кто-то находящийся рядом. Ведь крик филина — обычный сигнал сибирских охотников! Может, ищут его, Едигира?! Ведь Рябой Hyp жив и не бросит его в беде! Он привел нукеров, и сейчас они кинутся на спящих сартов, освободят его! Он будет жить! Жить!
Но крик смолк и больше не повторялся… Едигир прокричал еще раз и еще, рискуя разбудить кого-нибудь из спящих. Но время шло, а спасение к нему не приходило.
Уже сдвинулся край небесной парчи, и солнечная рука готовилась раздвинуть полог небосклона. Один за другим исчезали небесные звери, уходя с ночного пастбища в свои чертоги. Торопливо засвистела малиновка, готовая выпорхнуть из лесных зарослей. По ногам Едигира карабкался рыжий муравей в поисках дороги к дому. И вдруг… он услышал сзади себя шорох.
Едигир стремительно повернул голову, ожидая увидеть возвращающихся охранников, но… по поляне меж спящих спокойно пробирался здоровенный медведь. Фыркали пасущиеся на лугу лошади, почуявшие запах зверя, спеша убраться подальше, а медведь как ни в чем не бывало шел меж лежащих на земле людей.