У следующего её противника была алебарда и прекрасная кираса. Кольчуга Кристины не шла ни в какое сравнение с этой крепкой, большой стальной кирасой, и она уже привычно стала искать в броне врага какие-то прорехи, стыки между частями доспеха, открывающие части тела, куда можно было ударить. И быстро нашла: шлем. Шлем этого воина, бацинет, был с таким же, как у Кристины, забралом — «волчьими рёбрами». Сквозь эти рёбра можно было бы попробовать вонзить меч и выколоть ему глаз, доведя лезвие до мозга…
Бой с этим рыцарем был тяжелым, но стремительным. Наконечник алебарды задел её бок, но кольчугу не пробил. Но будь это не наконечник, а топор — пробил бы наверняка… прорубил, точнее, и не только кольчугу, но и кожу, и плоть, и все жизненно важные органы. Кристина старалась не выдавать то, что хотела прикончить врага ударом в лицо, и поначалу целилась в ноги: пару раз ей удалось нанести серию ударов по защищённым бёдрам, наградив воина синяками и ушибами. Сталь, ударяясь о сталь, то звенела, то мерзко скрежетала, и воздух дрожал от этих звуков. Противник несколько раз попытался ударить алебардой её голову, но Кристина уворачивалась. Он задел её плечо кончиком копья, попав точно в просвет над налокотником, и наверняка оставил там относительно глубокую рану — рука на миг будто вспыхнула огнём. Кристина клацнула зубами от боли и чуть отшатнулась, но снова ударила по ногам — сначала клинком, потом щитом.
Видимо, она причинила воину достаточно боли, потому что он вдруг осел на одно колено, на миг забыв о защите и блоках, которые мог бы выставить с помощью своей алебарды. Кристина поняла, что это её шанс, прицелилась и направила меч между «волчьими рёбрами». Пробила его щёку, оставив глубокую алую рану, снова ткнула мечом — и наконец попала в глаз.
Внезапно Кристина ощутила в груди странный холод, хотя, казалось бы, бушующий пожар битвы и полученные раны должны был заставить её страдать от жары. Она видела вокруг себя множество обезображенных, окровавленных трупов, видела, как на серовато-белый снег поздней зимы льётся алая кровь, как она смешивается с землёй и прошлогодними гнилыми листьями и травой и как под ногами образовывается страшная бурая каша. Она видела, как люди убивают друг друга, пронзают мечами и копьями, отрубают конечности и даже головы, вспарывают кольчуги мечами так, как иголка пронзает ткань… И это заставляло её дрожать, словно в лихорадке, и чувствовать этот потусторонний холод в душе, в то время как тело будто бы горело в огне.
Мимо неё проскакал очередной вражеский всадник, и Кристина отпрянула, выйдя из оцепенения. С конными ей лучше не связываться — у них больше преимуществ, они могут попросту затоптать, даже не прибегая к помощи копья или меча. Отбежав от всадника, она тут же столкнулась с вражеским воином в сером сюрко: после пары резких, болезненных ударов, которые заставляли её скрипеть зубами от ярости, Кристина замерла в шаге от противника. Он тоже не решался бить снова, но через мгновение Кристина резко ударила врага по плечу, поёжившись от того, как противно сталь клинка скрежетнула о сталь наплечника, приняла на щит его удар, который он планировал нанести, видимо, прямо в грудь, а затем опустила меч, проткнув его левое бедро — на нём не было набедренников, и лезвие с лёгкостью вспороло плоть, из широкой длинной раны прыснула кровь.
Воин вскрикнул (или, опять же, вскрикнул кто-то ещё неподалёку, а Кристине показалось, будто это был он), пошатнулся, но не упал. Он тоже попытался ударить её по ноге, сначала по правой, потом по левой, ухитрился даже задеть незащищённое место над сабатоном, и Кристина увидела, что на стали латного сапога показался кровавый ручеёк. Но боли ни в этой, ни в других ранах она в тот момент не чувствовала, охваченная яростью и азартом битвы. После короткой и жёсткой серии ударов она рубанула его по горжету, потом, прицелившись, попала в просвет между доспехами. И лишь тогда воин наконец рухнул. Кристина так и не поняла, убила его или нет.
На следующего противника она навалилась одновременно с солдатом Даррендорфов, так же, как и она недавно, увернувшимся от кавалериста. Грязно-розовые сюрко людей Софии обычно выделялись среди остальных геральдических знаков, но сейчас, как и остальные, они были заляпаны кровью. У солдата Даррендорфов был топор на длинной ручке, у противника из лагеря Хенвальдов — копьё, и Кристина даже почувствовала себя лишней среди этого торжества древкового оружия. Но когда враг, на некоторое время выведя из строя обладателя топора точным колющим ударом в плечо (вряд ли рана смертельна, впрочем, воин вскрикнул и отпрянул), бросился на неё — сразу выставила щит и меч в оборонительной позиции. Враг нанёс удар; наконечник копья резко проскрежетал по щиту, сколупывая краску, и тогда Кристине удалось ударить противника мечом по руке. Он отпрянул, в это время оклемавшийся солдат Даррендорфов попытался ударить его сзади, но враг резко развернулся и вонзил копьё ему прямо в лицо, распоров щёку, — шлем, к несчастью, был без забрала.
Кристина, дрожа от гнева и усталости, пнула врага в спину коленом, хотела ударить по голове щитом, но тот пригнулся, обернулся, выставил копьё с намерением уколоть её в грудь или живот. Боковым зрением она заметила, что к копейщику подобрался его товарищ, с мечом и щитом-баклером, и зарычала — сражаться сразу с двумя будет сложно… Солдат с баклером бросился на неё, она хотела ударить его мечом по левой руке, на которой как раз был баклер, но попала по доспеху. Один удар меча отразила щитом, слыша, как он в очередной раз затрещал, второй же удар пропустила — воин с копьём пребольно кольнул её в верхнюю часть бедра, чуть выше набедренника. Понадеявшись, что рана не опасна, Кристина рубанула копейщика по плечу и смогла буквально впечатать разрубленные куски кольчуги вместе с распоротой стёганкой в его кожу. Второй тем временем ударил её баклером в грудь, она пошатнулась, но смогла удержать равновесие. Пнула раненого копейщика, который тут же рухнул в снег, и бросилась на солдата с баклером. Их мечи скрестились в холодном воздухе, ещё один её удар воин принял на баклер. Кристина чуть пригнулась, уворачиваясь от очередного выпада, задела мечом его ногу, ударила ещё раз и ещё, а поднявшись, задела плечо. От боли солдат ослабил хватку и в итоге выронил меч, и тогда она, сначала пнув его чуть пониже живота, вонзила клинок в его грудь.
Ох, сразу с двумя ей сражаться ещё не доводилось…
Тут же Кристина заметила, что вражеские солдаты всё чаще поворачивают, словно отказываясь от брошенных ею вызовов, не лезут больше на рожон, и поняла, что Хенвальд, видимо, дал сигнал к отступлению. Тогда она оглядела поле битвы, пытаясь обнаружить вокруг своих людей, и вскоре увидела большой конный отряд во главе с капитаном Больдтом, который обратил в бегство изрядно потрёпанный отряд кавалеристов Хенвальда. Она бросилась за отрядом Больдта, по пути сталкиваясь то с одним вражеским солдатом, то с другим: кто-то ещё пытался защищаться, но большинство попросту разворачивалось и убегало прочь.
«Эта битва выиграна, — поняла Кристина, но облегчения не почувствовала, — битва, но не война».
Кристина смогла остаться наедине с собой далеко не сразу.
Сначала лекари долго обрабатывали её раны особыми растворами, мазями, затем перебинтовали, уверяя, что ничего серьёзного нет и крови она потеряла совсем немного. Но раны всё равно болели, особенно достаточно глубокий порез на левом бедре, а ещё после битвы осталось множество ноющих синяков и ушибов. Хотя Кристине не было до этой боли никакого дела — она чувствовала куда более сильную и жгучую боль внутри своей души.
Потом она обсуждала результаты битвы с благополучно пережившими её капитаном Больдтом и сиром Хайсеном: они считали потери, вспоминали ход боя и пришли к выводу, что об их плане — напасть внезапно с юга, обманув ожидания врага, — Хенвальд всё же как-то узнал. Сир Хайсен подтверждал это, рассказывая, что при нападении его засадного полка ожидаемой суматохи и растерянности в рядах противника не произошло, будто его уже ждали.
Но теперь это было неважно. Битва закончилась победой, мятежники бежали, и беспокоиться больше не о чем.
И вот лишь сейчас Кристина осталась одна.
Снаружи уже смеркалось: тёмно-розовый свет закатного солнца разливался по небу, окрашивая небольшие нежные облака; силуэты деревьев начали темнеть, издалека напоминая сказочных чудовищ, и без освещения костра или факела вокруг мало что было видно. Снега на земле оставалось немного, он не выпадал уже давно и теперь не искрился при свете заката и выступающих мелких звёзд, а напоминал скорее смешанный с грязью песок.
Холод тоже сходил на нет; это сейчас, вечером, было чуть холоднее, чем в полдень, но в целом дни становились куда теплее и дольше, нежели зимой. Приближалась весна. Едва заметно шевеля губами, Кристина посчитала — до именин Рихарда оставалось пятнадцать дней. Успеет ли она вернуться? Сможет ли сдержать своё обещание?
Она прилегла на жёсткую походную лежанку, прикрыв глаза.
Нет, своё участие в этом походе она по-прежнему не считала ошибкой. Но всё же битва, смерть воинов вокруг неё, убийства — всё это разбередило её старые раны, оставленные прошлой войной. Во время битвы ей почти не было страшно, да и остальные человеческие чувства вроде сострадания или жалости в ней тоже на время исчезли. Она испытывала лишь ярость и гнев, хищнический азарт и какой-то странный холод в груди… Её не пугал вид крови, её не пугали ужасы смерти. И вот сейчас на Кристину накатились все те эмоции, что она утратила во время битвы, и она не знала, как справляться с этой сбивающей с ног волной.
Вернулся страх, будто она прямо сейчас, а не несколько часов назад, убивала людей и сама рисковала быть убитой или израненной, изувеченной… Будто прямо сейчас её меч (который на самом деле лежал в ножнах) вспарывал людскую плоть, пронзал сердца и лёгкие, отнимал жизни и пил кровь. Кристина не знала, как ей дальше смотреть на лезвие этого меча, пока ещё безымянного: ей казалось, что во время боя он поглощал души тех, кого убил, и теперь эти души смотрели на неё вместо искажённого отражения с укором и немым вопросом.