Вот именно, усталость! Я сейчас должен был без задних ног дрыхнуть, а вместо этого думаю черт-те о чем. Лучше вон о Яне думать. А то, с того момента, как мы план побега придумали, я даже поцеловать ее не успел.
Я повернулся на бок, обнял Яну и запустил руку под кофту.
— Не тяни лапы, — недовольно прошептала девушка. — Мы не одни, между прочим.
Я послушно убрал руку. Тут же озлился на себя задним числом. И что, что не одни? Я ж не оргию устраиваю.
Захотелось подняться и поднять всех на уши. Да какого черта? Немец помер. Я, можно сказать, убийцей стал. Возможность до Москвы добраться в обозримом будущем пропала. А тут еще один, философ деревенский, меня жизни учит, другая нос воротит и на место ставит, как пацана сопливого. Какого хрена?
Я тихо скрипнул зубами. Лучше б Янку со Звездой положил, а сам один лег.
Мысли сделались совсем мрачными. Заснул я злой и неудовлетворенный.
…На кухне было накурено. На столе стояла бутылка грушевого «Абсолюта». Закусывать эту водку не хотелось, но ощущение было таким, словно духов хлебнул. Эту хреньку приволок Борис. В другой раз я не упустил бы случая подначить, но в тот момент мне было пофигу. Я страдал, переживая разрыв с… кажется, с Ольгой. Да, точно, с Ольгой.
Впрочем, тогда мне не так важно было, с кем кончились отношения. Важно было, что они кончились.
— Ты, Серенький, не прав, — обстоятельно втирал Борзый, наливая в очередной раз грушевое пойло. — С бабами надо расходится легко. Без ущерба для здоровья.
Борис захмелел, и голос его приобрел размеренность и благозвучность, какими никогда не отличался.
Странное дело: мне было плохо, я хотел нажраться и позвал этих двоих для компании. В итоге — Борян захмелел, Олежка нажрался в сопли, а я как дурак сидел ни в одном глазу, злой и прибитый горем.
— Хочешь, я тебе мастер-класс дам по общению с противоположным полом?
— И я могу, — встрепенулся Олег.
— Ты сиди, — отмахнулся Борис. — Твои навыки общения с противоположным полом измеряются толщиной кошелька. Пока ты своим шлюхам тайским платишь, общение идет. А время вышло — досвидос.
— У меня, между прочим, жена еще есть, — насупился Олег.
— Не считается, — забраковал Борзый. — Мастер-класс по сдаче мозга в сексуальное рабство не актуален.
Я поднял рюмку, Борис перехватил меня за запястье раньше, чем я успел выпить.
— Погоди, Серенький. Я уже нажрался.
— Так я-то еще нет. — Я попытался перехватить рюмку в другую руку, но Борис вцепился в тару и потянул вниз, к столу.
— Погоди, говорю. Успеешь. Слушай: с женщинами главное…
— Борян, тормози, — оборвал я. — Мне твои советы не подходят. Я просто так не могу…
— Это потому, что ты дурак, — ввернул Борзый.
— Спасибо.
— Еще заходи.
Я кивнул и поспешно опрокинул рюмку. Водка с привкусом дюшеса прокатилась по пищеводу, но не добавила даже тепла. Только горечь.
Борис поглядел на меня уничижительно.
— Я просто так не могу, — повторил я. — Мне влюбиться надо.
— А мне что, не надо? — фыркнул Борис. — Ты меня за кого принимаешь?
— Я тебя за друга принимаю, — устало сказал я. — И как другу говорю: ты не знаешь, что такое серьезные отношения. У тебя когда последний раз было, что б девушка с тобой дольше двух-трех месяцев продержалась? Ты, извини, тупо пялишь всё, что движется.
— И что? При чем здесь любовь?
— Вот именно, ни при чем.
— Вот именно. Просто ты, Серенький, не знаешь, что такое влюбиться на одну ночь.
— Знаю, — не согласился я. — Это называется потрахаться и разбежаться.
Борис выудил из пачки сигарету, прикурил.
— Это у тебя так называется. Потому что у тебя к женщинам подход утилитарный. Ты ни на ночь влюбиться не можешь, ни на всю жизнь. Потому что одна ночь для тебя только койкой меряется, а длительные отношения это вообще серьезный и многоступенчатый расчет. Потому и колбасит тебя, что планы твои порушили. А вовсе не потому, что ты любовь потерял. А это всё, — он обвел прокуренную кухню и стол, на котором кроме трех рюмок, пузыря «Абсолюта» и пепельницы ни черта не было, — приступ самобичевания.
— Спасибо, дорогой друг, — огрызнулся я. — То-то мне так больно. Из-за порушенных планов, наверное.
— Где болит? — хищно ухмыльнулся Борзый.
Я хлопнул ладонью по груди.
— Здесь.
— Здесь не может, — отрезал Борис. — Я в одной статье читал, психологи говорят, что эмоциональная боль длится двенадцать минут. Все остальное самовнушение. Так что болит у тебя вот здесь.
И он тихонько постучал пальцем мне по лбу…
Проснулся я неудовлетворенный и злой. Яна спала рядом. Не то у нее снова сменилось настроение, не то просто замерзла ночью. На соседнем лежаке тихо посапывала Звездочка. Митрофаныча не было, несмотря на то, что за окном едва светало.
Я поднялся, стараясь не шуметь, обулся, набросил куртку на плечи и вышел во двор.
Ночью снова приморозило, и теперь было откровенно холодно. Я поспешно влез в рукава и застегнулся под горло.
Митрофаныч нашелся за сараем, где я накануне вечером сгрузил добычу. Разгоряченный хозяин, самозабвенно хакая, колол дрова. Топор взлетал вверх и опускался вниз, расщепляя поленья с одного, редко с двух ударов.
Топором хозяин махал, видно, давно: бушлат валялся рядом, рубаха на Митрофаныче была расстегнута до пупа, из-под нее выглядывала волосатая грудь.
Я остановился в сторонке и некоторое время наблюдал за чужой работой. Приятно смотреть, как люди работают с удовольствием и без раздражения. Для Москвы это редкое зрелище. В столице большинство жителей просыпается с мыслью, что кругом одни уроды. На улице, в транспорте, на работе. Начальник полный урод, да и работа уродская, и надо только успеть урвать свой кусок. Да чего кривить душой: у меня самого и работа уродская, и начальник козел еще тот. Ну, во всяком случае, прежде так было.
Митрофаныч хакнул в последний раз, легко загнал топор в колоду, на которой колотил поленья и подошел ко мне.
— Утречко доброе.
Я кивнул. Глядеть на полураздетого Митрофаныча было холодно. Тот улыбнулся.
— Да хорошо же! Об одном только жалею — курева нету. И табака нету. Мне б хоть кустик, уж я бы рассадил. А нету.
С куревом в самом деле была беда. В первое время после пробуждения везунчики находили старые, насмерть пересохшие сигареты, сохранившиеся только за счет полиэтиленовой пленки, что обтягивала пачку, а потом еще и блок. Курить такие сигареты было противно. Даже табаком это назвать язык не поворачивался, но вскоре и такого курева не стало.
Я без никотина мучился не очень долго, а для многих это стало серьезной проблемой. За время нашего путешествия я повидал немало людей, страдающих без табака. Чего они только не пытались курить!
— Сам-то не куришь?
— Курил.
— А теперь не хочется?
— Обычно нет. Но иногда — зверски.
Митрофаныч хитро прищурился.
— Сейчас бы покурил, а?
Я кивнул. Настроение для пары затяжек было подходящим. Хозяин хлопнул меня широкой ладонью по плечу.
— Ты не обижайся, Серега, но не твоя эта девка. И зря ты из-за нее переживаешь. Брось. Пользует она тебя. С самого первого дня пользует.
От этих слов курить захотелось еще больше.
— Ты откуда знаешь? — грубовато поинтересовался я.
— Тык видно же, — удивился Митрофаныч. — Так что бросай. Чем быстрее, тем лучше. Тебе ж легче будет.
— А если я ее люблю? — набычился я.
— А ты любовь с влюбленностью не путаешь? — прищурился хозяин. — Если влюблен, то раньше бросишь, раньше переживешь. А если любишь, то…
Он неожиданно замолчал и пошел за бушлатом. Я поплелся следом.
— Что?
— Ничего. Тогда трандец тебе, Серега. Потому что не твоя это девка. И никогда твоей не будет.
Митрофаныч накинул бушлат на плечи, выдернул из колоды топор.
— Жрать хочешь?
Я помотал головой. Последнее, что мне сейчас хотелось, это есть.
— Тогда бери тележку. До леса сходим.
— Зачем?
— За дровами.
— Так есть же, — я окинул взглядом поленницу. — Много.
— Городской, — фыркнул хозяин. — Запас карман не тянет. Топить-то постоянно надо, а то околеем. Сейчас запас поболе сделаем, потом хату тебе подыщем. Если ты всерьез остаться решил, то, поди, захочешь своим хозяйством обзавестись. Или ты передумал?
— Не передумал.
— Тогда бери тележку, — подмигнул Митрофаныч.
До леса шли молча. Мне было не до разговоров. Митрофаныч тоже в душу не лез и с лишним трепом не приставал. Я вообще заметил за ним манеру не цепляться без надобности и говорить метко и ненавязчиво.
Хозяин ронял слова, как семена в землю. Вроде бы говорил легко, походя и совсем не о том, но сказанное застревало, укоренялось и давало неожиданные всходы. Хотя со сказанным про Яну я категорически не хотел мириться.
Видно ему, понимаешь ли. Психолог хренов. День за мной понаблюдал и все про меня понял. Ага! Я всю жизнь про себя что-то недопонимаю. А он враз все увидел. И почему я должен равняться на его слова. В конце концов, это просто частное мнение. И что он там увидел? Янкины закидоны? Мало ли. Может, у нее настроение плохое. Может, месячные скоро, или еще чего. У баб все зависит от гормонального фона.
— Стой-ка, — велел Митрофаныч.
Я покорно остановился. Скрипнула тележка. Мой спутник хлопнул ладонью по стволу ближайшего дерева.
— Это валим. Держи, согрейся. — Он протянул топор.
Спорить не хотелось. Физический труд всегда был не только способом согреться, но и прекрасным средством от хреновых мыслей. Я охотно взялся за работу, но только в этот раз мысли отчего-то не хотели отступать.
А что если Митрофаныч прав, и Яна на самом деле меня использовала? Что я про нее знаю? Да ничего. Просто в один день я влюбился в нее с первого взгляда и решил, что она в меня тоже. А потом все крутилось, как в калейдоскопе, и некогда было даже оглянуться назад, оценить происходящее, подметить отношения.
Да и не было отношений. У меня не было времени на чувства, у Яны тоже. Но ведь, если времени на чувства нет, значит, и чувств толком нет.