— Мел. Брод, — пощелкав пальцами, вспомнил слово Вольфганг.
— Времени не было мел искать, — пробормотал я, поднимаясь и открывая глаза.
Вокруг было лето. Зеленели деревья, трава. Светило солнце. Не просто светило, грело. И Пышма, что текла точно так же, как и по ту сторону света, была теплой. Я это заметил только теперь. Сил осталось только на усталую радость. Невероятное везение. Все-таки сегодня мой день.
— Хорошо, — вымученно улыбнулся я, встав на ноги.
— Плохо, — покачал головой Штаммбергер. — Это тепло не есть постоянно. Искажение только на этот слой. Другой слой снова станет зима. Вы не успеть сохнуть. Очен плохо.
Я поглядел на немца, похоже он был уверен в своих словах. Не самая приятная новость, ну хоть сколько-нибудь погреюсь.
И немного времени у нас есть. Пока Фара со своими головотяпами соберется, пока они брод найдут. В воду-то вряд ли полезут.
Я стянул с себя мокрую куртку. Предплечье пронзило болью. По рукаву расползалось темное пятно. Кровь. Никто меня, выходит, не догонял и не хватал за рукав, просто пуля зацепила.
Боль была не сильной, но противной. Тянущей.
Звезда смотрела на окровавленную руку выпученными глазами.
— Сережа…
Отвечать на незаданный вопрос я не стал. Расстегнул рубаху, стянул рукав с больной руки. Несмотря на обилие крови, рана оказалась пустяшной. Просто глубокая царапина. И опять повезло.
Я сбросил рубаху полностью.
Штаммбергер окинул царапину оценивающим взглядом.
— Перевязыват надо.
— Не надо, — отмахнулся от немца.
— Надо-надо, — поддержала Вольфганга Звездочка.
— Идти надо. Остальное — потом.
Я подхватил куртку, протянул тайской спутнице.
— Держи крепко.
Звезда, не разгадав моей затеи, вцепилась в край куртки. Я ухватился за противоположный конец здоровой рукой.
— Крути, — попросил я Звезду.
Та, наконец, сообразила, поспешно принялась выкручивать куртку, отжимая воду. Вольфганг тем временем выудил откуда-то раскладной швейцарский нож и без зазрения совести шинковал на длинные лоскуты мою рубаху.
Все-таки решил меня перевязывать. Упрямый, зараза.
Штаммбергер перехватил мой взгляд, пояснил:
— Время ест. Тут и там время идти по-другой. Иначе. Не одинаков. Аномалия. Поэтому здесь тепло, лето. Поэтому у нас ест время. Не надо торопится. Надо перевязыват.
Я вскинул руки, давая понять, что сдаюсь, больше не спорю, и позволил немцу на пару со Звездой перебинтовать мне конечность. Мотать бинты не умели ни тот ни другой. Хотя уж ученый, по идее, какие-то азы первой медпомощи должен был знать.
Обзаведясь неудобной убогой повязкой, я отжал штаны, надел их и куртку на голое тело. Вылил воду из ботинок, обулся. Стало как будто немного суше и теплее.
«Толку-то?» — одернул сам себя.
До следующего слоя все равно высохнуть не успею. А возвращаться в зиму хоть в мокром, хоть во влажном — не велика разница.
Адреналин постепенно сходил на нет. Теперь во всем теле чувствовалась усталость. Ныла и подергивала перебинтованная рука. Хотелось лечь и заснуть. Желательно прямо здесь, на летнем берегу реки. Хотя на лежаке в доме Митрофаныча, предварительно тяпнув полстакана самогона, тоже было бы неплохо.
Мечты.
Сделав над собой усилие, я расправил плечи и повернулся к немцу:
— Куда дальше?
— Туда, — кивнул вперед Штаммбергер. — Еще один слой. А там точка переход. Надо поторопится. Скоро здесь случиться догонятели.
Я кивнул, и мы пошли.
Иногда у меня возникало ощущение, что немец в своей прошлой жизни, то есть до того, как мы с Митрофанычем его схоронили, говорил по-русски немного лучше. Впрочем, он и сейчас был понятен, а прочее неважно.
Несмотря на отсутствие снега, Вольфганг шел медленно. Подгонять было бесполезно. Старик выглядел хуже, чем утром с похмелья. Кожа растрескалась до крови, местами пошла струпьями. Не знаю, как выглядят прокаженные, но в моем представлении Штаммбергер сейчас напоминал одного из них, и временами казалось, что от него, как в дурной чернушной комедии или глупом американском мультфильме, начнут прямо на ходу отваливаться части тела.
Новая стена появилась раньше, чем могла бы. Высохнуть до перехода на второй слой я не успел. Да и не мог успеть. Даже на теле, на солнцепеке по летней полуденной жаре, куртка с джинсами и за час не высохнут. А у нас не было ни солнцепека, ни часа в запасе.
И без того уже случилось слишком много удачи.
Мы уже добрались до стены, когда в червоточину вошли преследователи. Они были далеко, но увидели нас практически сразу.
Сзади донеслись ставшие привычными крики. Давненько их слышно не было. Хорошо хоть без пальбы обошлось. Пока.
Я обернулся. Предчувствия не обманули: фарафоновские, преодолев брод, по одному выходили на берег. И кричали они именно потому, что увидели нас. Среди тех, что вышли первыми, был и сам Фара. Последним появился Толян, подгоняющий Яну стволом ТОЗа в спину.
— Бистро! — с неожиданной твердостью приказал немец, выводя меня из внезапного оцепенения.
Да уж, самое время ускориться. На ходу закрывая глаза, я быстро зашагал к сияющей перед нами стене.
О том, что попал на второй слой, я догадался раньше, чем свет потерял силу. Просто резко стало очень холодно. Видимо, поблажки от госпожи удачи на сегодня закончились.
Под ногами снова заскрипел снег. Я не стал останавливаться, шагал, пока сияние не перестало жечь сетчатку сквозь сомкнутые веки. Затем открыл глаза. Солнца не было. Звезд и луны тоже.
Освещение здесь напоминало неоновое мерцание в ночном клубе, с той лишь разницей, что в клубе оно моргало в закрытом помещении и под бодро долбящий музон, а здесь было заснеженное поле и никаких звуков, помимо природных.
Укрытое снегом поле было огромным и, на удивление, совсем не заросло. По его краю тянулась черная стена леса. Вдалеке, у границы с лесом, торчала обветшалая водонапорная башня.
Штаммбергер кивнул в ее сторону.
— Туда. К башне, — произнес он сипло и неожиданно повалился на снег.
— Сережа! — вскрикнула Звезда.
Но я уже и сам бросился к Вольфгангу.
Немца гнуло дугой, на сизых губах проступила пена. Глаза закатились, так что видно было только покрытые сеткой лопнувших сосудов белки. Жуткое зрелище.
О том, чтобы он передвигался самостоятельно, теперь не могло быть и речи.
Дьявол! Как же всё не вовремя.
Я опустился рядом с немцем на колени. Не совсем понимая, что и зачем делаю, подхватил его скованное судорогами тело под мышки, приподнял.
Штаммбергер обмяк так же внезапно, как и скрючился до того. Тело немца легко перегнулось, но глаза по-прежнему оставались закаченными, а с похожих на дождевых червей губ падала желтыми клочьями пена.
— Вольфганг!
Я похлопал немца по щекам.
— Ну же!
Внутри нарастало отчаяние. Пощечины с каждым разом выходили все сильнее. Когда от очередного шлепка голову старика сильно мотнуло в сторону, Звездочка перехватила мое запястье.
— Сережа, не надо.
— Что не надо?
Тонкие пальцы моей тайской спутницы давили на запястье. Я попытался выдернуть руку, но хватка у трансвестита была отнюдь не девчачья. Нормальная такая мужская хватка.
— Отпусти, — попросил я, расслабляя руку.
Звезда тотчас повиновалась.
Немец хрипел. По подбородку ползли клочья пены. В странном мерцающем свете он выглядел особенно дико.
Чертыхаясь, я поднялся, подхватил тело Вольфганга на руки и взвалил на плечо. Старик оказался тяжелее, чем мне запомнилось в прошлый раз.
Ладно, хорошо хоть идти по прямой и на открытом пространстве. Вот если б мне пришлось его по узкой винтовой лестнице тащить, было б значительно хуже.
Быстро идти все равно не получилось. Звезду трясло от холода. Я, напротив, уже ничего не чувствовал, но тело, перекинутое через плечо и весящее не один десяток килограммов, явно темпа не добавляло.
Водонапорная башня приближалась тяжело, враскачку. Очень скоро рядом с ней стал виден свет. Еще немного, и он налился, засветился золотистыми искорками, будто оживая.
На плече захрипел Штаммбергер.
— Погодите, старина, только не помирайте, — бормотал я себе под нос, как заклинание.
Звезда вырвалась вперед. До башни она добралась первой.
— Куда теперь?
— Вперед, — мотнул я головой в сторону света.
— Найн, — просипело из-за плеча.
Я остановился в полутора десятках шагов от сияния и опустил ученого на землю. На этом силы кончились.
— Надо подниматься, — едва слышно прошелестел немец.
— Куда?
— Наверх. На башня. Там ест переход.
Башня стояла рядом с нами. Старая, облезшая. Потерявшая цвет от солнца, дождей, грязи и пыли. По ее серой стене вверх змеилась проржавевшая металлическая лестница с хлипкими перильцами, взбиралась на бак и огибала такими же ржавыми перилами крышу.
— Там ест переход, — повторил Штаммбергер, указывая пальцем в мерцающее неоном небо.
— Вы их все, что ли, знаете?
— Найн. Мы не знать все. Только изучать. Только некоторый знать. Надо наверх. Бистро. Но только по один.
По одному? Одного взгляда на Вольфганга было достаточно, чтобы понять: один он на башню не взберется никак.
— Я вас подниму.
Старик мотнул головой.
— Лестница старый. Не выдерживать. Только по один. Поднимайте себя. Я сам себя поднимать. После.
Мы переглянулись со Звездочкой. Я кивнул на лестницу. Тайская спутница смиренно побрела к башне. Продрогшая, измученная, загнанная. Надо было оставить ее в Таиланде. Привязать к памятнику утопшей императрицы, так чтоб отвязалась, но часа через два. Ей-богу, для нее это было бы лучше.
Звезда уцепилась руками за ступеньку, что находилась на уровне глаз, поставила ногу на нижнюю и проворно, словно матрос по вантам, стала карабкаться наверх.
Лестница угрожающе скрипела и дрожала. Вниз от каждого движения Звездочки летели ошметки ржавчины. Прав был Вольфганг, двоих эта ерунда не выдержит. Под одним-то может развалиться в любой момент.