Вот и выходит, что толпа, в идеале — потенциальные Люди. А на деле — недофарафоновы.
Мысли унеслись совсем далеко. Я уже не чувствовал холода, не чувствовал боли. Только бесконечную слабость и помаргивание неонового света сквозь сомкнутые веки. Возможно, я бредил.
Дрожащая ладонь снова коснулась лба.
— Сережа, у тебя… mī khị sūng…[25]
— Что?
— Лихорадка.
Я открыл глаза. Надо мной склонялась Звездочка, и вид у нее был сильно обеспокоенный. Кажется, моя температура волновала ее больше, чем восемь вооруженных мужиков, жаждущих ее застрелить.
В душе шевельнулась жалость. Бедная Звезда. Я сдохну, она останется одна — в чужой стране, в безвыходной ситуации.
Ну зачем, за каким хреном она со мной увязалась? Немец, ладно, он помочь обещал, и потом немец бессмертный и знает, как вернуться, ему все по боку. А Звезда — обычный живой человек. За каким бананом она бросила дом, родную страну с вечным летом, людей, которых она понимает, и поперлась за мной в холод и непонятки?
— Извини, — прошептал я.
— Почему? — искренне удивилась Звездочка.
— Не «почему». Правильно спросить «за что?»
— За что?
— За всё.
— Лихорадка, — с пониманием повторила Звездочка.
Я с трудом повернулся на бок. Сил не было, грудь раздирало так, словно там вращались ножи гигантской мясорубки.
Внизу притихли. Не иначе, затеяли что-то. Я осторожно попытался подняться. Тишина тут же взорвалась хлопками выстрелов.
— Шкурку не попортите, — донесся вслед выстрелам хриплый голос.
— Ты же обещал, что стрелять не станете, — уличил я Фарафонова.
— А ты чо, кинуться решил? — полюбопытствовал еще один знакомый голос. Толян!
— Толян, ты?
— Я, Серега. Кто ж еще, — голос Толика звучал без былой неприязни. — Поздно ты прыгать надумал. Раньше надо было.
— Хватит с ним лясы точить, — одернул Фара. — Ты, Серый, имел шанс умереть быстро, но ты его просрал. Теперь будешь долго и медленно умирать.
Господи, как же мне надоели кретины с понтами. Шакальё, долго получавшее палкой по башке и дорвавшееся до ситуации, в которой оно может взять палку и навалять кому-то другому. И даже не своим бывшим мучителям, а просто каждому встречному, кто окажется слабее.
Прежде на Фарафонова нашелся бы и уголовный кодекс, и правоохранительные органы. Сейчас органы прекратили свое существование, следить за исполнением закона стало некому, и все эти Фарафоновы и прочие Балодисы решили, что закон и порядок — это они.
— Руки коротки, — огрызнулся я.
Будто в ответ на мои слова снизу что-то тяжело грохнуло. Удар вышел настолько мощный, что водонапорная башня дрогнула и загудела.
— Что за…
Второй удар не дал договорить. Водонапорка дрогнула, я едва не прикусил язык.
— Решил башню завалить? — поинтересовался я, готовясь к новому удару. — Устанешь. Ее строили тогда, когда это умели делать на совесть.
— Не торопись, всё в свое время узнаешь. Мне тут умные люди идею подбросили. Простую, как три копейки. Тебе понравится.
Я дождался третьего удара и приподнял голову. Попытался приподнять. Не дали. Стрельба возобновилась с такой ожесточенностью, что стало ясно: Фара не хочет раскрывать карты прежде времени. И даже кинуться с крыши он мне не даст.
Что ж он там придумал? Не разрушить же водонапорку в самом деле.
Догадка пришла в голову с новым ударом. Я замер, оглушенный. В самом деле, так просто, так ожидаемо. Простые решения всегда лежат на поверхности. И уж теперь он до меня на самом деле доберется. Вопрос времени.
Звезда лежала рядом, вжалась в крышу бака и непонимающе косилась на меня.
— Надо уходить.
— Куда? Как?
— Через червоточину.
— Нельзя, — замотала головой моя тайская спутница. — Стреляют. Нас застреляют.
Пусть лучше застреляют, чем живыми возьмут и замучают.
— Они скоро будут здесь. Надо уходить.
— Как здесь? — не поняла Звездочка. — Ты ведь сломал лестницу.
— Есть еще одна, — злясь на недогадливость Звезды и прозорливость Григория, проговорил я. — Внутренняя. Они сейчас пытаются до нее добраться. Как только доберутся, нам крышка.
— Что такое «крышка»? — не поняла Звезда.
— Хана, абзац, кранты. Конец, одним словом. Ты со мной?
— Сережа, это опасно.
Очередной удар потряс водонапорную башню.
Дьявол!
Я до боли закусил губу. Тут сейчас все опасно. Опасно делать что-то, опасно бездействовать. Каждое шевеление опасно, как и любое промедление. Но одно я знал точно: попадаться в руки к большому человеку из Великого Новгорода мне не хотелось ни при каких обстоятельствах.
Извернувшись ужом, я пополз по крыше бака на другую сторону к спасительному золотистому сиянию. Немец сказал надо идти быстро и не останавливаться. Хорошенькая задача. Особенно если учесть, что для этого надо хотя бы встать на ноги, а такой возможности нам не дают.
Ладно, как-нибудь встану. В крайнем случае, пристрелят, и все кончится.
Рука на каждое движение реагировала болью. Боль драла грудь и горло. Боль разрывала голову. Болела кожа, которая уже не чувствовала холода. И последние силы уходили со стремительностью лавины.
Крыша кончилась. Свет полыхал совсем рядом, настолько яркий, что перебивал даже опостылевшее неоновое мерцание. Перекувырнувшись на спину, я оглянулся. Звезда с сопением ползла следом.
Я приподнял голову. Спасибо скату крыши: в этой точке с земли меня видно не было. Вернее было, конечно, но для этого, по моим прикидкам, нужно было сесть.
Звездочка подползла ближе, опасливо приподнялась. С облегчением выдохнула.
Водонапорка вздрогнула от очередного удара. Что за дверь там такая внизу, что они ее высадить столько времени не могут?
— Чем они стучат? — промяукала Звезда.
— А тебе какая разница? — пробормотал я, отвечая разом и на свой бесполезный вопрос и на столь же никчемный вопрос Звездочки.
— Эй, там, наверху! — хрипло позвали снизу. — Чего притихли? К приему гостей готовы?
— Встаем и бежим, — проигнорировав Фару, тихо заговорил я.
Звездочка рыпнулась было вскочить, я остановил ее движением руки.
— На счет «три». И не останавливаться. Что бы ни случилось, быстро идти и не останавливаться.
Честно говоря, я и сам не понимал, почему так. Но Штаммбергер на этом настаивал, а немцу можно было верить.
Главное, чтобы хватило сил.
— На счет «три», — повторил я. — Раз, два…
Водонапорная башня снова вздрогнула от удара. Только в этот раз снизу грохнуло, звонко лязгнуло, и вслед за ударом послышались радостные крики.
— Три! — скомандовал я и, вскочив на ноги, бросился в свет.
Силы ушли на рывок и кончились молниеносно. Тело повело.
Не останавливаться.
И так повезло невероятно. Вынесенная дверь отвлекла от нас стрелков. Вовремя Фара ее высадил. Правда, теперь он к нам ближе, чем раньше. Но там еще люк на крышу, а он заперт и заржавел. Так что преследователям придется повозиться.
Словно услышав мои мысли, за спиной открыли стрельбу.
Время сбилось с привычного хода. Казалось, прошло с полминуты, а минула всего какая-то секунда. Я понял это, почувствовав, как земля уходит из-под ног.
Край крыши! Сердце екнуло. Возникло ощущение падения.
Не останавливаться. Немец сказал, что останавливаться нельзя. Нужно идти. Быстро.
Я с истеричной суетливостью засеменил ногами.
Свет слепил сквозь сомкнутые веки.
Глупость какая — сучить ножками, падая с водонапорной башни, и даже не иметь возможности открыть глаза, чтобы понять, куда падаешь.
По ступням ударило. Совсем мягко, но сил держать равновесие не было. Я просеменил по инерции еще несколько шажков и повалился вперед, на землю.
Замутило. Неужели перепрыгнули?
Силы кончились. Совсем. Осталось лишь на то, чтобы разлепить веки, да и то с трудом.
Я лежал на склоне какой-то горы. В бок впивались острые камни. В лучах заходящего солнца клубились пыль и песок, вздыбленные моим падением. Золотистая стена осталась за спиной.
Здесь было нежарко, по ощущениям градусов десять-пятнадцать. Но после ледяной, продуваемой всеми ветрами крыши водонапорки эти десять-пятнадцать градусов показались счастьем.
Захлебнувшись пылью, я закашлялся. Грудь разорвало дикой болью. Сил не было даже на то, чтобы согнуться, прикрыть рот.
Секундная радость растаяла мгновенно, как мороженое в духовке. Чему обрадовался? Попал неизвестно куда. Появление преследователей — вопрос времени. Идти некуда. Да и в моем состоянии не то что идти, подняться не получится.
Воображаю гнусный оскал Фары, когда он выйдет из света и увидит, как я здесь развалился.
Перед глазами поплыло. Мир вокруг затуманился. Кажется, я потерял сознание…
— Сережа.
Меня тормошили. То ли пытались поднять, то ли волокли куда-то.
Болело все тело. Нещадно рвало грудь. Я задергался в приступе кашля, почувствовал, что падаю. Потом дернуло под мышками.
Мир приобрел четкость.
Надо мной нависало бледное лицо Звездочки. Она держала меня под мышки и волокла по склону. Кругом были камни, пыль и песок. Дальше все тонуло в быстро сгущающихся сумерках. С обеих сторон от нас воздух светился золотом. Из одной стены мы вышли, в другую могли уйти.
Какая из них которая — сообразить я не мог.
Голова отказывалась работать, мысли текли вяло.
Во рту пересохло, горло и грудь драло так, словно я наглотался песка.
— П-пить, — прошлепал я одними губами.
— Нет воды. Сережа, идти надо. Надо-надо.
Мозги понемногу начинали соображать. Нет воды, пить не дадут. Температура шкалит. И не упадет. С чего бы ей падать без жаропонижающего да при обезвоживании? Где-то там остался Фарафонов, но он будет догонять.
Есть нечего, людей не видно. Горы, камни, песок, собирающийся крохотными смерчами. Эти воронки песчаных вихриков кружились то тут, то там — со всех сторон.
Звезда снова потянула меня куда-то. Нога зацепилась за кружащую рядом воронку, вихрик ткнулся в ботинок и, словно волчок, отлетел в сторону.