– Он, наверное, опять в карты играет.
– О, пойдем туда!
– Ушли, – шепнул Холд, когда стук каблуков окончательно растворился в тишине.
– Какой-то карнавал порока, – проворчал Хо зил. – Хоть бы один из этих разгильдяев делом занялся. Ну что, готов?
Холд подсадил друга, и тот, неловко елозя ботинками по плечам демона, кое-как протиснулся в узкое откидное отверстие в тенте, служившем повозке и стенами, и потолком. Внутри царил хаос. Свет просачивался сквозь цветное полотно крыши, и было ощущение рыжих сумерек. Пыль, абсолютный бардак, перевернутая кровать, какие-то вещи, что-то ажурное выглядывало из шкафа… И, конечно, невыносимо разило фиолетовым пролитым льдинником.
«Кому расскажи, не поверят, – удивился про себя Хозил. – Повелитель нашего леса – неряха и гедонист-аскет. Такое вообще бывает? Какая нелепая ирония…»
Хозил ступал осторожно, чтобы ничего не задеть и не споткнуться и чтобы не создавать – на всякий случай – лишнего шума. Но под ногами все равно что-то вкрадчиво хрустело. Он шел на запах – невероятно густой, абсолютно точно доносящийся из дальнего угла.
Повозка могла бы быть просторной. Прибраться – и чем не шатер. Но все-таки жить по собственной воле здесь казалось магу странным. Нечисть Ночного Базара крайне свободолюбива, не терпит ограничений – как можно выбрать этот гулкий бак, укутанную консерву на роль своего дома? И не слышать, не ощущать, как ветер шумит и играет складками тента шатра, как поскрипывают и позвякивают фонарики, какая жизнь течет вокруг – бесконечная торговля, ярмарка, суета, гомон, крики, звон монет. Неужели Ширита настолько наполнен ненавистью к своему родному миру, что ему тошно даже от этого простого в своей радости уклада?
Хозил осторожно переступал предмет за предметом и наконец добрался до заваленного стола. Разило отсюда. Лекарь покопался в хламе и нашел небольшой деревянный ларец размером с хлебницу или клетку для карликового огнедыха. Чувствуя, как его изнутри наполняет дрожь предвкушения познания, лекарь отщелкнул декоративный замок ларца и зажмурился от обрушившегося на него шквала ароматов.
– Так-так-так…
Хозил спешил и перебирал скляночки и баночки, поднимая каждую и поднося к глазам. На детальное изучение каждого препарата времени у него не было, поэтому нужно было быстро, методом лишь визуального осмотра определить вещество – не ошибиться, запомнить. Унести с собой весь ларец – значило не только обвинить Шириту в том, что он возжелал гибели своей сестры, но и обокрасть его. Этого господин Трескучий Вереск точно бы не спустил. А навлекать на себя его ярость сейчас, после личной встречи, особенно не хотелось.
«Я хороший маг и травник, моих знаний хватит, я посвятил этому целую жизнь», – внутренне уговаривал себя Хозил. Он понял, что, по сути, жизнь целого мира в этот конкретный момент зависит от его умений. И его носа. И у них всего одна попытка.
Опознать льдинник труда не составило. Дальше был в изумрудном коробке́ высушенный смыв с осколка глазопада. В латунной шкатулочке – стружки коры косулиной жалости, особого куста, растущего на севере. Заткнутая рыжей пробкой колба из голубого стекла была наполнена отваром корня вулканического пятилистника – пахнет жгуче и разъедающе! Под крышкой последней баночки обнаружились сине-чахлые муравьедцы – грибы, поражающие ноги великанов.
– Гениальный безумец, – ошеломленно прошептал Хозил. – Не хочу даже думать, сколько лет он потратил, чтобы собрать эту ужасную коллекцию…
Это был самый изысканный и жуткий состав яда, который только можно представить. Лекарь чувствовал, как с его лба падают капли пота. Он закрыл ларец, вновь закопал его в хлам на стол и медленно, стараясь ничем не нарушить порядок психотического бардака, стал пробираться к окошку.
Он выпал как мешок с жидкой грязью, и, конечно, приземлился прямо на Холда. Тот стряхнул лекаря с себя и заглянул ему, без сил лежащему на земле, в лицо. Вены на шее и лбу налилилсь и пульсировали, кожа пошла пятнами и блестела от пота. Хозил тяжело дышал, закрыв глаза, и, словно потеряв рассудок, шептал, едва шевеля пересохшими губами:
– Льдинник, глазопад, косулиная жалость, вулканический пятилистник, сине-чахлые муравьедцы, льдинник, глазопад…
– Давай, дружище, надо выбираться, – сказал Холд и помог Хозилу встать.
Только когда они покинули Праздный квартал и отошли от него на достаточное расстояние, лекарь пришел в себя. Он окинул взглядом реющие вдали яркие флажки шатров и плывущие над ними бумажные фонарики. Теперь эта беззаботность и надрывная радость казалась магу эпицентром скопления мрачной энергии – ведь где-то там за карточным столом сидел сам Ширита. Он пугал Хозила, но и вызывал жалость. Хозяин Темного леса выглядел обозленным, но и покинутым, забытым, даже одиноким. Его чудовищная сила, которую он выставлял напоказ, отвращала любого, кто приближался к нему. Вполне объяснимо, что теперь он выбрал такую жизнь – пытаясь затеряться в толпе завсегдатаев самого мерзкого местечка во всем Ночном Базаре. Но что-то подсказывало лекарю, что и для них стать своим у Шириты не очень получалось.
– Было… не по себе, – наконец промолвил он, осознав, что опасность миновала и что он покинул повозку не просто незамеченным и живым, а отыскавшим все ингредиенты яда. – Энергия Трескучего Вереска такая жуткая. Я провел в его обиталище всего несколько минут, но мне показалось, что мрак почти задушил меня. Горло сдавливало, разум наполнялся тьмой.
– Мне очень жаль. Но я бы не смог заменить тебя в деле опознавания ядов. Скажи, ты всё нашел?
– О да.
– И сможешь теперь создать противоядие?
– Несомненно.
– Это лучшая новость за все последние луны, – с чувством признался Холд. – Давай тогда поскорее вернемся, все приготовим и разбудим виряву Что тебе нужно для работы?
– Думаю, нам проще сразу пойти ко мне. Там есть все необходимое.
– Интересно, почему они такие разные? – спросил Холд, когда они уже шли к шатру Хозила. – Госпожа Ветряной Клинок тоже хозяйка леса, но ее энергия теплая, мягкая, созидательная. Как, в общем-то, и должно быть, наверное, если ты – древнее сердце мира. Но Ширита совсем другой.
Лекарь от упоминания жуткого имени поморщился, словно съел кислое яблоко.
– Сестра и брат не похожи друг на друга так же, словно луна в Ночном Базаре и солнце в мире людей. Сила лесной королевы дарована ей, чтобы она оберегала наши границы.
– Но неужели Ширита создан, чтобы разрушать их?
– Нет, он скорее не справился с накопленными обидами. Разочарован положением дел, неравноценностью сделки.
– Разочарован! – хмыкнул Холд. – Он просто глупое дитя! Неужели он считает, что из-за своих чувств может подвергать опасности и разрушать мир, частью которого является и сам?
– Очевидно, что считает.
– Никогда не пойму этих древних дриадов, – обреченно подытожил Хозил.
Пока они проходили по площади Ночного Базара, стало очевидно, что мир не просто угасает, а лишается своих последних сил. Многие лавки и шатры опасливо запахнули пологи и ставни, торговцы убрали товар, погасили фонари. Было так непривычно тихо, что волей-неволей становилось тревожно и грустно.
– Демон, а если мы не успеем? – прорвалось вдруг беспокойство лекаря.
– Лесная королева угасает, как утренняя звезда в человеческом небе, но все-таки в ней еще теплится свет. Да, счет идет на часы, но, думаю, мы еще можем помочь. Сколько тебе понадобится времени, чтобы приготовить противоядие?
– Навскидку не сказать. С задачей такой сложности я еще никогда не сталкивался. Но я верю своему уму и своим рукам и обещаю тебе, что сделаю все так быстро, как только смогу.
– Тогда за работу, – решительно сказал Холд, и они с Хозилом зашли в шатер лекаря.
Глава 16
Даркалион стремительно несся по коридору, несмотря на ломящий затылок и тупую боль в голове. Мысли еще не до конца складывались в четкую картинку, но наваждение прозрения было таким сильным, что не требовало рациональных подтверждений. Вдруг сознание молодого короля наполнилось страхом, и он резко остановился.
В замке было пусто, гулко, мрачно и тихо. Из окна открывался вид на давно увядший, пожухлый, почерневший сад. Невозможно представить, что он когда-то пышно цвел, сладко пах, был ярким… Даркалион сжал двумя пальцами переносицу. Ему казалось, что он словно бы жил все эти годы заговоренным, по внушенному замыслу, по чьему-то сценарию – и отлично справлялся с ролью, потому что всегда был подавлен, испуган, разбит, скован. Каждый день – словно в шорах, надетых не только на глаза, но и на сердце, только чтобы не чувствовать, не помнить. А сейчас будто схлынуло, и взор стал чист, и в груди застучало по-новому. Ушел страх, ушла спутанность. Все так ясно – и так непонятно. Представляет ли на самом деле он, Даркалион, хоть что-нибудь из себя, если сбить все наносное, если снять всю броню, холодность, отстраненность, ярость, гнев? Что окажется под ними?
Молодой король посмотрел за окно. Давно не крашенная беседка, некогда ослепительно-жемчужного цвета, теперь стояла серой, растрескавшейся и разбухшей, словно сломленная нищенка посреди площади. Столько вины и боли, текущей в него, кажется, отовсюду. Столько отчаяния, раскаяния, горя.
Почему-то именно сейчас, глядя на умерший сад королевы, он понял, каким маленьким и неважным был в этом замке, в этой системе, власти, игре. И каким одиноким. Как-то не вышло обзавестись друзьями, кроме Тирила. Тот был верен, но все-таки всегда чуть более отстранен, чем хотелось бы. Офицер и воин, он знал, что такое иерархия, что бы ни говорил Даркалион. Если король просил называть его по имени и отставить этикет, тот, конечно, задачу выполнял – но только потому, что она была поставлена, а не потому, что офицер проникся простым теплом и симпатией к своему ровеснику, носящему корону. Честный, открытый, надежный, всегда готовый выслушать и подставить плечо, Тирил абсолютно точно понимал, какая честь ему досталась – быть поверенным короля,