Огромный город – таких он прежде и не видывал – пришелец обогнул по излучине реки, удивляясь мощеным дорогам и многолюдности: длинные деревянные дома с соломенными крышами вмещали не иначе как тысячу человек каждый. Притаившись в зарослях, как вор, он принялся наблюдать.
На окраине, где между рекой и дорогой виднелся последний городской дом, отступник заметил йеммутскую женщину – высотой в полтора человеческих роста и с плечами почти буйволовой ширины, – возившуюся в огороде. Длинные бивни торчали из челюсти так, что любая попытка засмеяться грозила чуть ли не продырявить ей щеки, грудь высоко колыхалась над крестьянским кушаком, похожим на те, что носили его сестра и мать, только на йеммутский пошло втрое больше кожи и полотна.
Отступник, в жизни видевший только людей из расы первокровных, изумленно следил из-за ветвей, как йеммутка наклоняется к мягкой земле и выдергивает гигантскими пальцами сорняки. Он дивился ей как чуду, явленному ему в свидетельство того, что тринадцать рас человечества вправду существуют.
Не дав себе времени передумать, он шагнул вперед. Йеммутка резко подняла голову, ноздри угрожающе дрогнули.
– Прости! – Отступник выставил ладонь, словно оправдываясь. – Я… Мне нужна помощь.
Глаза женщины сузились в щелочки; она пригнулась, как пантера перед нападением. Отступник запоздало сообразил, что надо было сперва выяснить, понимает ли она его язык.
– Я пришел из-за гор. – Он удивился ноткам отчаяния в собственном голосе, однако почуял и кое-что иное: неслышный гул в крови, дар паучьей богини – повеление женщине верить его речам.
– Мы не торгуем с первокровными! – рявкнула йеммутка. – Тем более с теми, кто явился из-за проклятых гор. Прочь отсюда! С отрядом вместе!
– У меня нет отряда, я один. – Существа, живущие в его крови, встрепенулись от удовольствия: им вновь нашлось дело! Краденое волшебство действовало по-прежнему, внушая женщине веру в его слова. – Со мной никого нет, я безоружен. Я шел пешком много недель. Могу помочь по хозяйству, если надо. За еду и теплый угол на ночь. Только на ночь.
– Один, значит, и не вооружен. Из-за гор?
– Да.
Йеммутка хмыкнула, и отступник понял, что его оценивают. Взвешивают.
– Ты дурак, – наконец отозвалась она.
– Да. Впрочем, мирный и безобидный.
Повисло долгое молчание – и женщина наконец рассмеялась.
Она велела ему натаскать в бак речной воды, а сама вернулась к огороду. Ведро, сделанное по йеммутской руке, отступник наполнял лишь до середины – иначе не поднять – и терпеливо сновал между домиком и грубым дощатым настилом, стараясь уберечься если не от ссадин, то хотя бы от глубоких царапин: его и без того не очень-то приветили, не хватало еще объясняться из-за пауков в крови.
На закате хозяйка усадила гостя с собой за стол. Отступник покосился было на слишком яркий огонь в очаге и тут же напомнил себе, что прежние его братья остались слишком далеко и уж точно не рыщут здесь, вынюхивая его следы. Йеммутка зачерпнула миску похлебки из кипящего котла, от которого повеяло густым многосложным запахом – котел явно не снимали с огня и от случая к случаю кидали в него новые обрезки убоины и овощей: часть кусков мяса, плавающих сейчас в жирном бульоне, наверняка попала туда раньше, чем отступник сбежал из храма. Вкуснее этой похлебки он ничего в жизни не едал.
– Муж мой поехал на постоялый двор, – поведала хозяйка. – Сказал, ждут какого-то герцога, а свиту-то поди прокорми. Мой забрал всех свиней, повез. Может, продаст. Выручит серебра, до лета проживем.
Отступник вслушивался в ее голос и ловил отзвуки в собственной крови. Последняя фраза была лживой – женщина не верила, что серебра хватит надолго. Интересно, в сильной ли она нужде и нельзя ли ей помочь. По крайней мере, надо попытаться.
– А ты, бедолага? – мягким задушевным голосом продолжала хозяйка. – На чьих овец посягнул, что готов наняться даже ко мне?
Отступник улыбнулся. По телу разливалось приятное тепло, в очаге плясал огонь, за стеной ждали соломенный тюфяк и одеяло тонкой шерсти – спина сама собой расслабилась, исчез комок в груди. Йеммутка не сводила с него огромных глаз с россыпью золотистых искр, и он пожал плечами.
– Меня угораздило обнаружить, что истина, в которую веришь, не обязательно истинна, – выговорил он, тщательно подбирая слова. – То, во что я свято верил, оказалось… ошибкой.
– Обманом?
– Обманом, – согласился он и после паузы добавил: – А может, и нет. Может, все было ненамеренно. Как бы ты ни заблуждался, но если во что-то веришь – значит это не ложь.
Йеммутка присвистнула – как только сумела при таких бивнях! – и в наигранном восторге всплеснула руками.
– Водоносы-то нынче какие просвещенные! Того и гляди пустишься проповедовать и требовать десятину на храм!
– Ну уж нет! – засмеялся вместе с ней отступник.
В очаге потрескивал огонь, под крышей шелестели в соломе то ли жуки, то ли крысы. Хозяйка отхлебнула из своей миски.
– С женщиной повздорил, небось?
– С богиней.
Йеммутка не отрывала глаз от огня.
– Вон как. Ну, поначалу-то всякая кажется богиней. В любовь каждый раз окунаешься так, будто что новое встретил. Ровно сам бог шепчет их устами и все такое. А потом… – Она вновь хмыкнула, на этот раз с горечью. – А чем тебе богиня-то не угодила?
Отступник подцепил из миски что-то похожее на картофельный ломтик, пожевал рыхлую мякоть. Тайных мыслей он прежде никому не поверял, и слова давались с трудом. Голос его дрогнул.
– Она собирается пожрать мир.
Капитан Маркус Вестер
Маркус потер подбородок загрубелой ладонью.
– Ярдем!
– Слушаю, сэр! – громыхнул над ухом тралгут.
– День, когда ты сбросишь меня в ров и примешь отряд…
– Да, сэр?
– Еще ведь не настал?
Тралгут скрестил на груди мощные руки и дернул звякнувшим ухом.
– Нет, сэр, – пророкотал он наконец.
– Жаль.
Городская тюрьма в Ванайях прежде была зверинцем. В древние дни по широкой площади величаво прогуливались драконы, время от времени влезая освежиться в просторный фонтан, а три этажа клеток позади глубокого рва, опоясывающего площадь, полнились зверями. Львы, грифоны, гигантские шестиглавые змеи, медведи и огромные птицы с женской грудью, некогда бродившие здесь за железными решетками, теперь остались лишь на фасадных рельефах, вырезанных из драконьего нефрита. Фигуры зверей чередовались со скульптурными колоннами, изображающими тринадцать рас человечества – длинноухого тралгута, тимзина в хитиновой броне, йеммута с неизменными бивнями… Чтобы имитировать горящий взгляд дартина, в глазницы статуи вставили миниатюрные жаровни – правда, огонь в них давно уже не зажигали. Время и непогода не оставили на фигурах ни малейшего следа, кроме черных потеков на месте проржавевших прутьев: любые удары и разрушения драконьему нефриту нипочем.
Жертвы ванайского правосудия – угрюмые, обозленные, томящиеся скукой – в ожидании приговора были выставлены напоказ: иные на посмешище, иные для опознания. Добропорядочным горожанам позволялось заходить на площадь, где за две-три бронзовые монеты лоточники продавали лоскуты тряпья с завернутыми в них отбросами, и мальчишки устраивали состязания, осыпая узников нечистотами, дохлыми крысами и гнилыми овощами. Подавленные горем супруги приносили томящимся в неволе мужьям и женам сыр и масло и пытались перебросить продукты через ров, но, даже если сверток долетал до нужных рук, покоя в тюрьме не прибавлялось. Стоя на низком парапете у самого рва, Маркус наблюдал, как один счастливчик – куртадам, заросший плотным и гладким, как у выдры, мехом, унизанным звякающими при движении бусинами, – отбивался от сокамерников, которые норовили отобрать у него белую хлебную лепешку, а мальчишки из первокровных весело хохотали, тыча в него пальцами и крича обычную для куртадамов дразнилку «звяк-звяк, по башке шмяк» и сыпали непристойностями.
В нижнем ряду клеток сидели семеро мужчин, по большей части крепко сбитые, посеченные боевыми шрамами. Один держался отдельно – этот, просунув ноги сквозь решетку, болтал ступнями надо рвом. Шестеро были солдатами Маркуса, седьмой – ведуном отряда. Теперь они принадлежали герцогу.
– За нами следят, – предупредил тралгут.
– Знаю.
Ведун небрежно помахал рукой, Маркус ответил фальшивой улыбкой и более грубым жестом. Бывший ведун отвернулся.
– Не он, сэр. Другой.
Маркус отвел взгляд от клеток. На пятачке, где улица вливалась в площадь, расслабив плечи, стоял молодой человек в золоченых латах, какие носила герцогская гвардия. Маркус попытался вспомнить имя.
– Принесла нелегкая, – поморщился он.
Видя, что его заметили, молодой человек небрежно отсалютовал и подошел ближе – стали виднее тупое лицо и безвольная осанка. Кедровым маслом, которым умащали в банях, от него разило так, будто гвардеец в нем выкупался. Маркус повел плечами, как обычно перед битвой.
– Капитан Вестер, – кивнул гвардеец и перевел глаза на тралгута. – Ярдем Хейн. Так и не отходишь от своего капитана?
– Сержант Доссен, если не ошибаюсь? – осведомился Маркус.
– Нет, терциан Доссен. Его высочество герцог предпочитает старинное титулование. Это ваши люди?
– Кто? – невинно спросил Маркус. – Я в свое время кем только не командовал – впору встречать знакомцев в любой тюрьме Вольноградья.
– Вон та компания. Их скрутили прошлой ночью за пьянство и дебош.
– Не они первые, не они последние.
– Вам об этом известно?
– Предпочту умолчать. Мои слова наверняка дойдут до судьи, а мне бы не хотелось, чтобы он неверно их истолковал.
Доссен сплюнул в ров.
– Хотите выгородить своих, капитан? Уважаю такую решимость, но она ничего не изменит. Грядет война, герцогу нужны люди. У этих есть закалка и опыт, их отправят в армию. Даже, может, дадут чин.
На Маркуса накатил гнев. Однако чувствам, особенно приятным, он привык не доверять.
– Вы, по-видимому, чего-то недоговариваете?