у-ши — ‘ничего особенного’. «Написать хайку — говорил он — может только пятилетний ребёнок». И стихам Басё присуща та же вдохновенная объективность, что и удивлению, выраженному ребёнком. Они возвращают нас к тому чувству мира, которое рождалось в нас, когда мир впервые вставал перед нашим изумлённым взором:
Кими хи таке
Еки моно мизеру
Юкимароге!
Басё писал свои хайку самым простым разговорным языком, и поэтому, естественно, избегал изысканных и сугубо учёных выражений. Он создал стиль, позволивший обыкновенным людям стать поэтами. Его современник Банкей то же сделал по отношению к Дзэн, ибо, как сказано в одном из стихотворений Иккю:
Всё, что противоречит
Уму и воле обыкновенных людей,
Нарушает человеческие законы
И Закон Будды.
[17]
Это высказывание в духе Нань Цзюаня, который говорил: «Ум обыкновенного человека и есть Дао». Здесь слово «обыкновенный» скорее обозначает «чисто человеческий», чем просто «вульгарный». Именно поэтому семнадцатый век явился свидетелем популярности атмосферы Дзэн в Японии, охватившей всех, начиная от монахов и самураев и кончая крестьянами и ремесленниками.
Подлинное настроение хайку «выдаёт себя» в одном стихотворении Басё, которое, однако, говорит чуть-чуть больше, чем положено истинному хайку:
Как благороден тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
«Вот она — наша жизнь!»
[105]
Ибо хайку видит жизнь в её «таковости», без пояснений, — мировосприятие, которое по-японски называется соно-мама — ‘так как есть’, или ‘просто так’.
Сорняки на рисовом поле —
Вырваны и брошены лежать просто так —
Удобрение!
В Дзэн человек не обладает иным умом, кроме того, каким он сейчас знает и видит — и это почти выражено в хайку Гочики:
Долгая ночь.
Звук воды говорит,
О чём я думаю.
Или с ещё большей непосредственностью:
Звёзды в пруду.
Снова зимний ливень
поднял рябь на воде.
В стихах хайку и вака, может быть, яснее, чем в живописи, выступает тонкое различие между четырьмя типами настроения: саби, ваби, аваре, югэн. Тихое и трепетное одиночество саби ясно выражено в стихотворении:
На голой ветке
Уселся ворон.
Осенний вечер.
[105]
Менее очевидно, и потому более глубоко оно в таком хайку:
Вечерний ветерок,
Укутывает водой
Ноги цапли.
Или:
В тёмном лесу
Упала с дерева ягода —
Всплеск воды.
Саби — это одиночество в буддийском смысле слова как непривязанность и способность видеть, что всё происходит «само собой», в чудесной спонтанности. С этим настроением связано чувство глубокого, бесконечного покоя, которое вызывает, например, длительный снегопад, мягко окутывающий все звуки, слой за слоем.
Падает снег.
Непостижимое, беспредельное
Одиночество.
Ваби, неожиданное узнавание всё той же «таковости» в самых обыденных явлениях, и особенно в момент, когда честолюбивые надежды вдруг заволокло мраком неизвестности. Оно выражается так:
Калитка в кустарнике.
И вместо замка —
Улитка.
Дятел долбит
Всё в том же месте.
День на исходе.
Пусто зимой,
По кадке с водою
Ходят воробьи.
Аваре — это не совсем печаль и не совсем ностальгия в обычном смысле тоски по невозвратному былому. Это эхо того, что прошло и когда-то было мило, этот тот резонанс, который возникает от звуков хора под сводами храма, но без которого он был бы пуст.
Никто не живёт у заставы Фуга.
Деревянный навес — и тот развалился.
Всё, что осталось — осенний ветер.
Вечерний туман,
Думы о прошедшем.
Как оно далеко!
Аваре — это переходный момент, когда быстротечность жизни воспринимается ещё с грустью и сомнением, но уже и как форма Великой Пустоты:
Ручей прячется
В травах
Уходящей осени.
Падают листья,
Ложатся один, на другой.
Дождь стучит по дождю.
Переход уже готов завершиться, поэт готов «достигнуть того берега» в хайку Иссы, написанном на смерть его маленького сына.
Этот мир, как росинка.
Пусть лишь капелька росы,
И всё же — и всё же…
[105]
Югэн, который содержит в себе некую тайну, описать трудней всего, так что пусть стихи говорят сами за себя.
Море темнеет.
Голоса диких уток
Слабо белеют.
Жаворонок.
Упала сверху нота —
И ничего не осталось.
В густом тумане
О чём перекликаются
Гора и лодка?
Прыжок форели.
Облака проплывают
В зеркале ручья.
И ещё один пример югэна, на этот раз из стихотворений «Дзэнрина»:
Ветер стих — цветы всё падают.
Крик птицы — всё глубже молчание гор.
Поскольку обучение Дзэн по меньшей мере с XV века включало постоянное использование китайских двустиший, появление хайку не вызывает удивления. Влияние Дзэн открыто проявляется и в хайку Моритаке, которое является «югэном — наоборот». «Дзэнрин» содержит такое двустишие:
Зеркало, разбитое вдребезги, уже не отразит ничего;
Упавший цветок едва ли вернётся на ветку.
А Моритаке спрашивает:
Упавший цветок
Вернулся на ветку?
Это бабочка.
Говоря о Дзэн и поэзии, нельзя не упомянуть дзэнского монаха школы Сото, отшельника Рёкана (1748–1831). Часто думают, что святой — это человек, чьё чистосердечие вызывает неприязнь окружающих. Рёкан в этом отношении исключение — это святой, которого все любили, может быть, потому, что он был как ребёнок, — скорее естественный, чем добрый. Может показаться, что любовь японцев к природе весьма сентиментальна, ибо направлена на такие явления природы, которые «приятны» и «красивы» — бабочки, цветы фруктовых деревьев, осеннюю луну, хризантемы и старые сосны.[85] Но Рёкан — поэт и вшей и блох, и сам-то он до костей промок под холодным дождём.
На горе У-дай облака — дымящийся рис.
Перед древним храмом Будды собаки орошают небесный свод.
А сколько существует хайку, подобных такому, например, стихотворению Иссы:
Рот, щёлкнувший блоху,
Произнёс:
Наму Амида Бутсу!
В дождливые дни
Монах Рёкан
Грустит о себе.
Его взгляд на «природу» глубоко целостен:
Скрежет ножа
По сковороде сливается,
С голосами древесных лягушек.
В каком-то смысле Рёкан — это японский Святой Франциск, хотя его религиозность выражена менее очевидно. Это бродяга-дурачок, который самозабвенно отдаётся детским играм, живёт в лесу в одинокой хижине с протекающей крышей, где стены увешаны стихами, начертанными его восхитительно неразборчивым паутинным почерком, столь ценимым знатоками японской каллиграфии. О вшах на груди своей он размышляет как о насекомых в траве, и выражает всевозможные естественные человеческие чувства — печаль, одиночество, недоумение или жалость — ничуть не стыдясь и нисколько не гордясь ими. Даже ограбленный он остаётся богатым, ибо
Вор
Не прихватил её с собой —
Луну в окошке.
А когда у него нет денег,—
Ветер наносит
Палые листья. Хватит
Развести костёр.
Когда жизнь пуста по отношению к прошлому и бесцельна по отношению к будущему, вакуум заполняется настоящим — тем настоящим, которое, как правило, в обычной жизни сводится до волосяной линии, до доли секунды, когда ничего и не успевает произойти. Ощущение бесконечно разросшегося настоящего нигде не бывает столь сильным, как в