- А я - Басманов Матвей Иванович, майор ВВС в отставке, действительный инвалид СССР, - с мрачным сарказмом представился Матвей.
- Ну это мы знаем, - добродушно сказал Никич, - иначе б и не беспокоили вас. Я думаю, в прятки нам играть не стоит, начну сразу с дела, откровенно. Матвей Иванович, мы наслышаны о ваших опытах и хотели бы с ними познакомиться.
- Наслышаны? - удивился Матвей. - Я что-то не припомню, чтоб в последние сорок лет публиковал статьи или лекции читал.
- Это верно, - с неколебимым добродушием продолжал академик. Человек вы скромности незаурядной и к славе, судя по всему, не стремитесь. Но заслуженная слава - вещь недурная, не так ли, Матвей Иванович?
- Бюст на родине и колбасу вне очереди - кто ж откажется? - с издевкой сказал Матвей, обратившись к толстяку Колесову, и тот отвел глаза.
- Впрочем, дело, конечно, не в славе, - ничуть не смущаясь, сказал Никич, - а в науке, в знаниях. По нашим сведениям, у вас есть кое-что полезное для науки. - И, помолчав, с укором добавил: - Для нашей науки.
- Для вашей? - быстро спросил Матвей.
- Для нашей, - согласился Никич. - Для нашей, советской, нашей мировой науки.
- Ну, во-первых, - сказал Матвей наконец-то серьезно, никаких таких сведений у вас быть не может. Если уж вы предложили говорить откровенно, то не надо мне с первых слов лапшу на уши вешать, достопочтенный Николай Николаевич. А на деле вот что. Я действительно ставил некоторые опыты и в самом начале работы кое-что рассказал о них приятелю, который оказался трепачом. Кроме того, я догадываюсь, что одна... женщина могла кое-что передать своим подругам, и в виде сплетен это могло поползти дальше. Но, опять-таки, эта женщина могла говорить только о самых первых опытах, Матвей помолчал. - Об итоге работы она едва ли могла рассказать... Итог же, уважаемые физики, таков: блеф, пшик, фук с маслом. Если вы знаете суть эксперимента, то не вам объяснять, что дилетант, знающий физику только в применении к летательным аппаратам, да к тому же без основательной технической базы, не мог добиться не только успеха, но и сколько-нибудь значимых результатов. Не мог - и не добился. Вот и все. - Матвей развел руками, пожал плечами и скорчил скорбную мину. - Увы, увы! Ничем не могу быть полезен.
- Так уж и ничем? - осторожно подал голос чернявый Сорокин.
- Ровным счетом ничем! - с той же юродской ухмылкой ответил Матвей.
- А эта... женщина... о которой вы помянули... это, вероятно, Людмила Алексеевна Кудрина? - глядя вбок, в стену, тихо спросил Никич.
Ухмылка сползла с лица Матвея, он понял - речь о Миле.
- Вы знакомы с ней?
- Как вам сказать, - вяло ответил Никич.
- Откровенно. Как и обещали, - зло сказал Матвей.
- Да ведь вы-то с нами вовсе не откровенны, вот в чем беда, - с нарочитой ласковостью возразил Никич.
- Вот что, гости дорогие, - с угрозой сказал Матвей. Пока я не получу адреса Милы, я вам не скажу ни слова. Хотите разговора - давайте адрес, а не хотите... вот бог, а вот порог.
Никич по-старчески тяжело вздохнул.
- Ох, Матвей Иванович, голубчик. Полно нам комедию-то ломать. Ведь уйди мы сейчас, так пороги-то вы у нас обивать будете, все принесете, что просим. Только зачем нам эта игра? Вы уж извините, мы вас не знали, опасались, конечно, что за человек? А вы человек разумный, не маньяк - это видно. Только очень недоверчивый человек, скрытный. Но мы вам не враги, а союзники. И не беспокойтесь: ни славы, ни приоритета мы у вас вас отнимем, что ваше - то ваше. Тут я вам слово даю, а я давно уже не вру, с пятьдесят четвертого года греха на душу не брал. Ну а Людмила Алексеевна ваша в четвертой психиатрической больнице...
- Что с ней?
- Утешить не могу, голубчик. Очень она плоха. Душевное расстройство, - мягко сказал старик. - Очень сильное. Так что не такой уж пшик ваши опыты, верно? Или они ни при чем?
Матвей молчал долго. Закурил еще. Гости не торопили.
- Это случилось с Милой, - сказал он наконец, - после того, как она увидела себя через семнадцать с половиной лет. Это было страшно уродливое, безумное лицо... Я бы никогда не позволил ей подойти к Машине, но вышло так, что я сначала попробовал на себе - и ни черта не вышло. Я думал, что опыт мой не удался, что не сработала Машина, и тогда позволил Миле... ну, побаловаться, что ли...
- Разрешите посмотреть Машину? - осторожно спросил Сорокин.
- Я уничтожил ее, разбил! - крикнул Матвей и в этот миг поверил себе.
- Ах ты, черт! - не удержался Колесов.
- Это не беда, - мягко сказал Никич. - Ведь главное - принцип, схема. Уж если вы в таких условиях смогли ее сделать, то в наших мы за неделю десяток Машин соберем.
- Нет, - сказал Матвей четко.
- Почему? - удивился Никич.
- Нельзя.
- Да почему же?
- Помните, в "Борисе Годунове": "Нельзя молиться за царя-Ирода, Богородица не велит". Вот и здесь - Богородица не велит.
Костя с Семеном испуганно переглянулись.
- Странный аргумент для выдающегося ученого. А вы бесспорно выдающийся, великий ученый, - ласково сказал академик. - Так почему же все-таки нельзя?
- Я же вам сказал, - закричал Матвей, - нельзя молиться за царя-Ирода! Эта Машина только горе людям принесет! Это страшная Машина! Машина белы, слез, смерти, безумия! Нельзя!
- Успокойтесь, Матвей Иванович, голубчик, - протянул к нему дрожащие руки старик, - что вы так-то, не надо...
- Я ничего не скажу, - упрямо сказал Матвей. - Этой Машины не должно быть. И запомните: если будете наседать на меня, я лучше помру, чтоб никто не узнал...
- Вы наивный человек, Матвей Иванович! - воскликнул Никич. - Да ведь если мы знаем, что такая Машина возможна, то уж поверьте - мы все силы бросим и откроем ее заново. А силы у нас немалые...
Матвей глядел затравленно, втянув голову в плечи.
- Более того, - продолжал Никич. - Даже если, допустим, мы сейчас по пути в город погибнем в автокатастрофе, все равно Машина будет существовать! Через десять лет, через двадцать, через пятьдесят, у нас или в США, или на каком-нибудь Таити - она все равно возникнет! Прогресс человечества нельзя остановить, а можно только притормозить. И если вы доказали, что Машина возможна, то зачем же тормозить прогресс?
- Это ужасно, ужасно, - поморщился Матвей. - Пусть будет, что будет, но я эту тварь в мир не выпущу. Лучше умру.
- Зачем же умирать, Матвей Иванович, - мягко сказал Никич. - Вы действительно выдающийся ученый, такими раз в сто лет рождаются. Вы нужны науке.
- Если блеск тысячи солнц разом вспыхнет на небе, человек станет Смертью, угрозой Земле, - процитировал Матвей, угрюмо глядя в глаза академику.
- Не надо исторических аналогий, они хромают. И Хиросима, и Чернобыль - вина людей, а не природы, не прогресса, не науки. А вы свое открытие отдаете в надежные руки. Я не о нас говорю, хотя и мы не безумцы. Я о нашем народе говорю.
- Нет, - твердо ответил Матвей.
- ...Он придет к нам, - сказал Никич, захлопнув дверцу автомобиля. Я уверен, он одумается и придет. Не сможет не прийти. Он сейчас не в себе из-за этой женщины, а потом успокоится, и ему понадобится дело. Он же молодой еще. И придет к нам.
- Неужели ждать? - спросил Костя.
- Еще чего! Шума подымать не будем, я оформлю закрытую тему, под нее создадим спецлабораторию - и за дело. Подбирайте, братцы, людей. Лучших. Со всего Союза. Немедленно.
- А может, все-таки блеф? - спросил Семен.
- Не исключено, - согласился академик. - Но я этому мужику поверил...
- Уж очень он странный, прямо шизоид... Глаза ненормальные...
- А ты что хочешь! - возмутился академик. - Запомни этот день, Семен. Очень может статься, что ты первый раз в жизни говорил с гением. Через триста лет его именем, может быть, города называть будут, а ты хочешь, чтоб он был как все... Дудки, так не бывает!
Ночь - его время, и он вышел из дома, встал на дорожке, запрокинул голову и долго смотрел на ясное звездное небо. Вдыхал его, вбирал в себя. Силился найти тайные знаки, знамения, но не различал их. Он вдруг подумал, что это не настоящее небо, а только черный покров между ним и людьми. Но покров старый, в дырах, и сквозь них просвечивает настоящее небо, а люди называют эти дыры звездами.
И вновь, как когда-то, ощутил он приближение угрозы. Там, на западе, скопилась неясная вязкая масса - чернее ночи - и стремительно накатывала на него. Матвею захотелось сбежать, укрыться за двумя, тремя дверями, за надежными стенами дома... Спрятаться под одеяло - в детстве там не пугали никакие страхи, там была зона абсолютной безопасности. Но он остался и скоро ощутил, как незримо окружила его вязкая масса.
И дрогнула земля, и пронесся ветер, и на миг погасли звезды, и завыла собака, и властный, неумолимый голос спросил:
- Матвей Иванов Басманов?
- Да, - ответил Матвей на это ветхозаветное обращение, и страх отпустил его.
- По своей воле будешь мне отвечать?
- По своей воле, - твердо сказал Матвей.
- Как ты осмелился пойти против меня?
- Людей жалко стало.
- Виновен! - грозно сказал Голос, и пронеслось вокруг, дробясь и рассыпаясь, как эхо: "Виновен! Виновен!"
- Куды ж виновен-то? - неожиданно раздался шамкающий старушечий голосок. - Нешто он кого обидел? Я вон помирала, так Матвей холил меня, как не всякий родной станет...
Матвей узнал этот голос: покойница тетя Груня заступалась за него...
- Он мне, убогой, за сына был, а кто я ему - никто, считай. Он сам пострадавший, вот и к людям сочувствие имеет... Нету его вины!
- Знаешь ли ты, - продолжал неумолимый Голос, - что в этом мире положен предел человеку?
- Я в это не верил.
- И ты хотел переступить предел?
- Хотел.
- Виновен! - прогремел Голос, и снова подхватило стоустое эхо: "Виновен! Виновен!"
Но сразу два знакомых голоса смешались в один:
- Он гений! - кричал Ренат.