— На нём и остановимся, — сказал нам дед.
Спустя две недели
Над лагерем висят луны, заливая всё вокруг нереальным жёлто-синим светом — лица разумных при этом имеют удивительно страшный цвет! Но цвет пугает, наверное, только меня, в чьей памяти хранятся ужастики про зомби, местное население таким творчеством не избаловано. Счастливчики!
На поляне лагеря горят костры, готовится поздний ужин, слышится смех, бренчанье гитары, кто-то из старших тихо поёт, и ему подпевают сидящие рядом. По периметру поляна окружена колючими кустами — их специально в прошлом году посадили «партизаны» из взрослых, оборудовав этакий летний лагерь. В небольшом проходе, спиной к огням, сидят караульные с карабинами на коленях и смотрят во тьму. Пару дней назад такие же караульные пристрелили пришедшего на шум снуфла. Его отскобленная и обработанная шкура теперь висит на растяжках и почти высохла. Кому-то нести её домой. Хотя, как говорится — своя ноша не тянет.
Носятся вкусные запахи: пахнет специями, жареным на углях мясом, кашей и травяным чаем. Под лёгкими тростниковыми навесами горят экраны датападов — народ читает или пишет конспекты, идет оживлённый обмен мнениями.
За две недели все загорели, лица обветрились, волосы, у кого есть, выгорели, и вся толпа стала блондинами или шатенами, хотя брюнетов и не было ни одного. Светлокожая Наин стала цвета кофе с молоком, причём молока там самая малость, только ярко-синие глаза и белоснежная улыбка горели на лице. Джина стала темно-оранжевой. Я тоже загорела, и волосы, выгорев на солнце, стали бледно-красными.
Сижу на бревне, заменяющем здесь лавку, и чищу карабин. Века прошли, а пыль — по-прежнему главный враг оружия. Ультразвуковой очиститель в мультитуле тихо гудит, вызывая недовольные гримасы у турианцев, но деваться некуда, терпят. Для них гораздо неприятнее чистить самим, хотя тут без вариантов — хозяин сам чистит свое оружие!
В моём рюкзаке лежит десяток шкурок мукликов. Когда вернёмся — попрошу отца продать через знакомых на Земле и купить мне инженерный инструметрон. Такой навороченный, как у отца, стоит очень дорого, но мне хватит попроще — закажу такой, как у техников корпорации. Кстати, у гражданских моделей нет омни-клинка, то есть, совсем нет, и за самостоятельную установку срок — 10 лет каторги! Когда я деда спросила, почему такой большой срок — он мне ответил, что раны от омни-клинка, как правило, смертельны, а гражданскому человеку оружие для убийства ни к чему. Если ты такое носишь — то у тебя есть злой умысел! Гражданскому для его дел хватит и ножа, который можно носить совершенно свободно.
Вдруг от караульных раздаётся звонкий голос: — Стой, кто идёт?
Из леса недовольный мужской голос, слышно, что говорит турианец: — Да стою, стою! Вот ведь нервные!
— Назовите себя! — летит от караульных.
— Партизаны, из рейда идём. К лагерю вышли, а он занят. Вы сами-то кто будете? — затараторили из темноты. Саларианец! Только они так быстро говорят.
— Мы тоже, как бы, партизаны. Добро пожаловать!
Из темноты цепочкой выходят взрослые: первым идёт высокий темнокожий турианец с ярко-белой, прямо светящейся татуировкой на лице, за ним двое саларианцев — один с ярко-оранжевой, другой с салатового цвета кожей. За ними — трое людей самой обычной внешности, светлокожие европеоиды, и замыкает колонну фиолетовая азари. Взрослые имеют уставший вид, идут тяжело, люди и азари покрыты разводами от пота и пыли, в руках карабины, у саларианцев лёгкие, чуть большая модель, чем у меня, а у всех остальных — старый добрый «Карпов НК 330».
Из темноты вышел дед и спокойным, уверенным голосом предложил гостям представиться.
Турианец подтянулся, за ним приняли бодрый вид все остальные:
— Господин адмирал флота в отставке! Группа старшего пилота транспортного отдела корпорации Ринариса следует по маршруту. Цель задания: выход из дикой части колонии в район города Леонов, без использования электронных средств позиционирования. Личный состав группы здоров и травм не имеет, идём с опережением графика.
После он перечислил членов группы, и дед со всеми поздоровался лично.
— Молодец, шеф-пилот! Располагайтесь, сейчас мы вас покормим.
А ничего так папка у нашей Новы — симпатичный мужчина! И товарищи его уважают, это видно.
— Отряд! Общее построение! — крикнула Риэн.
Мы все дружно сбежались в центр лагеря и построились.
Дед вышел из темноты и встал перед нами, сложив руки за спиной в классической английской стойке «вольно».
— Дети! Вот и заканчивается наш выход. Мы с вами вместе прожили эти две недели в дикой природе, почти на подножном корму. Вы научились жить без благ цивилизации, и теперь знаете, что обученный разумный может выжить почти везде. Вы научились охотиться и рыбачить, находить съедобные растения, ориентироваться на местности, и я надеюсь, что вы всегда сможете найти правильную дорогу! Молодцы! Завтра подъём с рассветом, сворачиваем лагерь и выходим, так что соберите вещи заранее, лучше — прямо сейчас. Взрослые составят нам компанию. У меня всё, разойдись!
Детвора бросилась собираться, укладывать вещи и готовиться ко сну. Потихоньку все угомонились, поужинали и улеглись, только слышно было, как переговариваются взрослые у костра, да тихо бряцает посуда. Все спят, как убитые, вповалку, в спальниках под навесами.
Рассветает, но солнце ещё не взошло. Мы строимся в колонну, позади лёгкий завтрак и окончательные сборы. После нас в лагере остаётся оборудованная кухня под навесом и тростниковые навесы для сна. Если они не пригодятся, то через год это будет просто куча трухи. Спальник свёрнут и убран в рюкзак, с ним рядом спальник Джины, там же шкурки, фляга с водой и два альбома — Джины и мой, но последний тоже наполовину изрисованный подругой. В её же рюкзаке только альбомы, и их там пять штук!
— Отряд! Пошли! — слышится из начала колонны голос деда, и мы двинулись.
Вот и переправа — два троса из синтетики, натянутые над каньоном реки, в десяти метрах внизу бурлит Гремучка, над рекой висит мелкая водяная взвесь, создающая радуги. Все столпились на берегу и потихоньку, один за другим, перебираются на другой берег. Дождавшись своей очереди, перехожу и я. Уже почти все перешли, остался лишь Ферон и один из взрослых — саларианец. Ферон медленно переходит по мостику, тросы при этом странно скрипят, как скрипит сминаемый пластик. Но волокно тросов гибкое и не может так скрипеть… Меня отвлекает Наин, и я пропускаю момент, когда трос лопнул — услышала только щелчок и, обернувшись, вижу, как Ферон падает, уцепившись за обрывок троса. Общий вздох, и все бросились к обрыву.
— Ферон! Ферон! Ты меня слышишь? — кричит Риэн.
— Да, слышу!
— Я его вижу! — кричит с того берега саларианец. — Он держится за обрывок троса и лежит на камне над рекой!
Дед скидывает рюкзак, подвес с карабином, куртку и начинает примеряться к нижнему тросу.
— Стойте! — кричит саларианец. — Нижний трос тоже повреждён! Он может порваться от веса взрослого и ребёнка одновременно!
Дед остановился, а я отчётливо поняла, что Ферон не сможет долго висеть на тросе, и стоит ему сорваться… Дреллы тяжелее людей, их мышечная и костная ткань плотнее, и в холодной воде он просто утонет. Даже если ему повезет, то купание в ледяной воде закончится для одноклассника синдромом Капраля, а это — та же смерть, только растянутая на несколько лет. Сбрасываю рюкзак, пояс с карабином, ветровку, оставляю лишь нож в набедренных ножнах, коммуникатор и подхожу к деду.
— Деда, давай я попробую. Я лёгкая и сильная, схвачу его за руку и передам тебе.
— Женя, риск слишком велик. Посмотри внимательно, трос на грани, он вот-вот лопнет!
— Надо рискнуть, Ферон долго не провисит. Сорвется — умрет! Я иду.
Ухватилась руками за трос, закинула ботинки один на другой, уложив нижний голенищем на трос, и, перебирая руками, быстро заскользила к центру, туда, где ниже троса где-то на метр, висел Ферон. Подобравшись к нему максимально близко, посмотрела вниз и встретилась с дреллом взглядом. От Ферона тянуло страхом и отчаяньем вместе с дикой надеждой на чудо.
— Ты как, Фер? Держишься?
— Пока да, но руки уже болят.
— Спокойно. Делаем так — сейчас обхвачу трос ногами и свешусь вниз, ты возьмёшь меня за руки, и я тебя вытяну на камень. С камня ты по обрывку троса потихоньку залезешь наверх. Понял?
— Понял, я готов!
Переплетаю тросом ноги, одна за другой, и, отпустив руки, свешиваюсь вниз. До лица Ферона сантиметров двадцать, обеими руками крепко хватаю его за правую руку
— Готов?
— Да!
И раз! Напрягая пресс, подтягиваюсь вверх, Ферон упирается коленом в камень и морщится — я замечаю, что камень под его ногами весь в кровавых разводах. Да он же колени вдребезги разбил, когда падал! Как не сорвался-то?! Силён, ящерка!
Изо всех сил тяну его наверх, он упирается ногами в камень и медленно вылезает. Вот смог перехватиться рукой дальше за трос и вылез окончательно. Отпускаю его руку и с трудом подтягиваюсь, чтобы ухватиться за свой канат. Ферон медузой лежит на камне. Я вишу на тросе, ноги горят огнём, перед глазами красная пелена, и тяжкое «БУМ-БУМ-БУМ» сердца в ушах. Руки дрожат! Господи, какой же он тяжёлый — раза в два тяжелее Наин, ещё и с рюкзаком и карабином!
— Ферон? Ферон! Вылезай скорее! — слышу голос деда. — Женька? Ты как, девонька моя?
— Я в порядке! Сейчас отдышусь и обратно!
— Давай скорее! Мне не нравится, как хрустит трос!
Я и сама чувствую, как трос похрустывает у меня в руках. Но чувства молчат — значит, всё нормально. Перехватываюсь и отпускаю ноги, затем перекидываю их на другую сторону, так же уложив одну на другую и с голенищем на тросе. Только собираюсь начать движение, как раздаётся треск, и я чувствую, что лечу. Втягиваю голову в плечи… и тут в спину прилетает такой удар, что из меня вылетает весь воздух! Руки разжимаются, и я кулём, с высоты метров четырёх, лечу в бурлящую реку. Последнее, что услышала перед тем, как вода сомкнулась надо мной — панический крик Джины: — Женька-а-а-а!