– Значит, принимаете?
Шебуев молча написал на моем первом листке: «Да». И подписался. И показал.
Я вспотел от счастья.
Разговорились о взглядах, о вкусах.
И о том рассказал я – какие лекции читаю студентам и каковы мои выводы о состоянии современной литературы.
Через час разговоров Шебуев предложил мне место секретаря редакции «Весна» и заявил, что намерен издавать еженедельный журнал.
И предложил аванс.
Вот он какой – этот Шебуев!
Словом, через два часа я спускался от него по лестнице, как пьяный.
Не знал – в какую сторону двинуться на улице от всего, что случилось.
Так я стал писателем и секретарем редакции «Весна».
И кругом, действительно, веяло сочной ароматичностью весны до головокружения.
Жизнь вила, накручивала толстый, смоляной канат и, как баржа за пароходом, я тянулся на этом канате за могучим шествием времени по реке бытия.
Куприн. Хлебников
Ну, тут произошло такое, что и пером не опишешь.
Одним словом – пошел.
В двух словах – действовал энергично.
В трех – жизнь строил фундаментально.
Сидел за тем редакционным столом, за которым принял меня Шебуев.
С левой стороны лежала пачка альманаха «Весна».
С правой – груда вышедшего иллюстрированного, еженедельного журнала «Весна», в конце коего значилось:
Издатель – Н. Г. Шебуев. Редактор – В. В. Каменский.
Шебуев близко дружил со всеми писателями и широко с ними знакомил, наворачивая на мою голову, как чалму, обильные комплименты.
За короткое время познакомился: с Леонидом Андреевым, Куприным, Сологубом, Александром Блоком, М. Кузьминым, Алексеем Ремизовым, Чуковским, Петром Пильским, Скитальцем, Боцяновским, Городецким.
У всех бывал, чтобы получить материал для журнала и тут же, на квартирах, платил гонорар.
А раз – гонорар, значит, меня принимали с искренним почтеньем и непринужденной веселостью.
Только один из «известностей» упорно, настойчиво приходил и приезжал на извозчике сам за «авансами» – это критик Петр Пильский.
Больше всего на свете он любил «авансы».
Частенько и в 2 часа ночи раздавался звонок.
Что случилось?
Приезжал извозчик из ресторана и вручал краткое письмо:
Дайте 5 руб. Сочтемся.
П. Пильский.
Очень мне нравился Куприн.
Один раз Шебуев попросил меня поехать в Гатчину к Куприну, взять рассказ и заплатить сто рублей.
И было наказано: пока не получу рассказа – денег не давать.
Я поехал.
На Гатчинском вокзале спрашиваю буфетчика:
– Где живет писатель Куприн?
Буфетчик указал на столик:
– Вот он тут сидит.
Александр Иванович сидел «под градусом» и, повернув ко мне тихое, татарское лицо, предложил сесть:
– Прежде, чем разговаривать – прошу выпить.
Я отказался.
Куприн улыбнулся.
– Но кудрявые все пьют. Я их знаю.
Тут я заметил, что Куприн очень похож на одного купца-татарина из Перми, торговавшего под вывеской:
Рахматуллин он же Бикматуллин.
Знаменитый писатель выпил, закусил, прищурился на меня:
– Сколько?
– Сто рублей, – быстро ответил я.
– Не о том речь. Спрашиваю: сколько лет?
– Двадцать три.
– Превосходно. Все впереди. В «Весне» мне очень понравились ваши стихи – «В кабаке».
Я просиял:
– Благодарю.
– Что тут благодарить – пустяки. Я это к случаю – не люблю декадентских, мистических стихов, а у вас этого нет. Декаденты сочиняют «фиолетовые руки». Противно. В руках – мускульная сила человека.
Мы поднялись из-за столика и Куприн вдруг в упор:
– Дайте 25 рублей. Должен буфетчику.
Помня шебуевский наказ, заволновался, не знал, что делать:
– А рассказ будет?
– Рассказа еще нет, но я напишу.
С грустью отдал 25 рублей.
Пошли. На улице все почтительно раскланивались с Куприным.
Дома – такая тихая, одноэтажная квартирка – Куприн познакомил с женой и девочкой-воспитанницей.
Сели за вечерний чай в угловой комнате, с большим старинным диваном.
Подумал: вот как живет Куприн, – очень тихо и тихий он человек, медленный, коренастый, с бычьей шеей и сильными руками.
Дома он оказался трезвым и пил квас.
А когда узнал, что я был актером – ожил, развеселился:
– Я ведь тоже был в актерах.
И давай рассказывать разные приключения, схожие с моими по части голодовок.
Превосходно он рисовал типы провинциальных актеров в клетчатых костюмах.
Особенно смешно было слушать о трагиках, любовниках.
В свою очередь я рассказал о Помпе-Лирском и о том, как дошел до дубового гроба.
Прохохотали до ночи, а я все подумывал: когда же он станет писать рассказ.
Наконец, меня уложили на диван спать.
А утром жена Куприна передала мне написанный за ночь рассказ.
Расплатился. Уехал. Куприн спал.
«Весна» шла отлично.
Журнал привлекал новых, начинающих писателей, к которым Шебуев относился с особым, дружеским вниманием.
Мы оба верили, что найдем талантливых людей из молодежи.
И нашли.
В первый раз в «Весне» начали печататься: Хлебников, Н. Асеев, Игорь Северянин, Шкловский, Придворов (Демьян Бедный), Арк. Бухов, Пимен Карпов, Николай Карпов, Л. Рейснер, М. Пришвин.
И многие из теперь известных.
М. Пришвин принес первый рассказ «Белое».
Е. Придворов (Демьян Бедный) был тогда студентом – этакий здоровый остроумный парень. Он напечатал стихи о смертной казни.
Е. Придворов жил на Невском, в квартире портного, занимался репетиторством.
Мы с ним хорошо познакомились, бродили по улицам, по гостям.
Тогда же я начал печатать рассказы в «Вечерних новостях» и театральные рецензии в «Обозрении театров».
Но моя главная работа происходила дома – я весь горел в исканиях: изобретал новую форму писательской техники и поэзии, мастерил новые образы, реформировал литературный склад речи, занимался словотворчеством, неологизмами.
И был одинок в этой области, пока не встретил великолепного спутника.
Однажды в квартире Шебуева, где находилась редакционная комната, не было ни единого человека, кроме меня, застрявшего в рукописях.
Поглядывая на поздние вечерние часы, я открыл настежь парадные двери и ожидал возвращенья Шебуева, чтобы бежать в театр.
Сначала мне послышались чьи-то неувереные шаги по каменной лестнице.
Я вышел на площадку – шаги исчезли.
Снова взялся за работу.
И опять шаги.
Вышел – опять исчезли.
Я тихонько спустился этажем ниже и увидел: к стене прижался – студент в университетском пальто и испуганно смотрел голубыми глазами на меня.
Зная по опыту, как робко приходят в редакцию начинающие писатели, я спросил нежно:
– Вы коллега, в редакцию? Пожалуйста.
Студент что-то произнес невнятное.
Я повторил приглашенье.
– Пожалуйста не стесняйтесь. Я такой же студент, как вы, хотя и редактор. Но главного редактора нет и я сижу один.
Моя простота победила – студент тихо, задумчиво поднялся за мной и вошел в прихожую.
– Хотите раздеться?
Я потянулся помочь снять пальто с позднего посетителя, но студент вдруг попятился и наскочил затылком на вешалку, бормоча неизвестно что.
– Ну, коллега, идите в кабинет в пальто. Садитесь. И давайте поговорим.
Студент сел на краешек стула, снял фуражку, потер высокий лоб, взбудоражил светлые волосы, слегка по-детски открыл рот и уставился на меня небесными глазами.
Так мы молча смотрели друг на друга и улыбались.
Мне он столь понравился, что я готов был обнять это невиданное существо.
– Вы что-нибудь принесли?
Студент достал из кармана синюю тетрадку, нервно завинтил ее винтом и подал мне, как свечку:
– Вот тут что-то… вообще.
И больше – ни слова.
Я расправил тетрадь: на первой странице точно написанные волосом, еле виднелись какие-то вычисленья, цифры; на второй – вкось и вкривь начальные строки стихов; на третьей – написано крупно: «Мучоба во взорах» и это зачеркнуто, и написано по-другому: «Искушенье грешника».
Сразу мои глаза напали на густоту новых словообразований и исключительную оригинальность прозаической формы рассказа «Искушение грешника».
Тогда я достал свою тетрадь и показал студенту.
Там на первой странице столбиком стояли слова:
Вода небится.
Небо водится.
Ручеек-журчеек.
Солнце солйится.
Цветины.
Ветвины.
Шелесточки-листочки.
Встречаль.
Звучаль.
Укачаль.
Чурлю-журль, чурлю-журль.
Веснеяночка-птичка:
Циа-цинц,
Ций-цивий.
И дальше – начало «Осени».
Затянуло небо парусиной
Пахнет мокрой псиной.
Одинокая, как я, –
Сука старая моя.
Сука-скука.
И еще отрывок:
Ушкуйничья кровь горяча:
Кистенем да печоночным ножиком
Он с крутого плеча
Расхлабыстывал.
И валялся боярин – из кожи ком –
У коня под копытом, у быстрого.
Студент просмотрел эту мою черновую работу, взлохматил волосы, улыбнулся:
– Надо это печатать, а не… вообще…
– Ну, пока что, – перебил я посетителя, – мы напечатаем ваше «Искушенье грешника». Убежден – Шебуеву это понравится.
Студент быстро привскочил, обрадовался, потер лоб:
– Очень приятно. Не ожидал… вообще.
– Ваш рассказ не подписан. Пожалуйста подпишитесь.
И студент подписался:
«В. Хлебников».
Пришел Шебуев, познакомил, показал «Искушенье грешника».
Через пять минут просмотра Шебуев сказал:
– Прекрасно. Необычайно. Напечатаем.
Я вышел вместе с Хлебниковым.
Сначала мы пошли ко мне пить чай, а потом к нему: очень хотелось узнать, как он живет, где, при каких условиях.
Был поражен: Хлебников жил около университета, и не в комнате, а в конце коридора квартиры, за занавеской.