Я было «тронул» Андреева за убийственный пессимизм, но меня затюкали.
С таким же «успехом» выступил и Маяковский, остроумно «наподдевавший» малокровным символистам-поэтам.
Коньком Маяковского являлся Бальмонт, как Рафаэль у Бурлюка.
Но когда Бурлюк дошел до «Я смотрю на беременный памятник Пушкину» и, особенно, до своих «писсуаров», – тут поднялся скандальный гвалт,
Поклонники «изящной поэзии» оскорбились.
Между прочим, когда я читал авиаторские стихи, из первого ряда партера встал генерал (какое небывалое нарушение «общественного спокойствия»; даже генерал говорит с места, как на собрании. По тем временам это было невероятно до строгой ответственности) и заявил:
– Весь мир преклоняется перед героями воздуха. А тут какой-то футурист Каменский декламирует возмутительные стихи об авиаторах. Да если бы этого футуриста, хоть раз посадить на аэроплан, он не смел бы писать подобные неприличные стихи и связывать авиацию с футуризмом. Это непозволительно!
Партер горячо аплодировал генералу, вспотевшему от возмущенья и несдержанности.
Но тут-то я и выиграл «куш», когда спокойно объяснил свое авиаторское право и пригласил генерала проверить мой диплом с фотографическим портретом.
Генерал пришел на сцену, проверил, извинился.
А театр устроил мне овацию.
Бурлюк крикнул в зал:
– Вот когда вы также проверите идеи футуризма – вы станете не меньше восторгаться.
Теперь аплодировали Бурлюку.
Вообще наши выступления носили характер митингов, где на первом плане горела возбужденность собравшихся.
В Одессе прошло несколько рядовых выступлений и все с неостывающим успехом.
В гостинице, на улицах была обычная картина: нас окружала неисчерпаемая смена молодежи, начиненная нашими стихами и лозунгами искусства молодости – футуризма.
Эта передовая молодежь превосходно нас понимала, ценила наше движенье, и никакие провокаторские гнусные газетные статьи не могли помешать нашему торжественному шествию.
Нас понимали и в том отношении, что, будучи убежденными революционерами, мы не имели возможности сказать об этом открыто, но так или иначе мы революционизировали молодые умы, в свою очередь травили буржуазию, бунтовали против «устоев» тюремного бытия, издевались над «внутренним» мещанством духа, толкали к новому мироощущению, будоражили жизнь.
Полагаю, что в эти жуткие дни реакции, когда в тех-же «Южных мыслях» и «Одесских новостях», в тех же номерах газет (они у меня хранятся), где травили нас, жирным шрифтом печатали названия телеграмм и самые телеграммы: «К освящению храма в память 300-летия дома Романовых», – в эти дни читать публично
сарынь на кичку
было достаточно крепким доказательством наших убеждений.
Ведь почти каждый раз (и в Москве, и в Петербурге) после выступлений меня водили в участок «для составления протокола».
Диплом пилота-авиатора выручал и тут.
Я давал подписку, что не буду читать подобных вещей и, конечно, читал всюду.
Здесь, разумеется, нет и капли «геройства» (сейчас все расценивается по-другому – это ясно), но тогда это было «проблеском» во тьме.
Только живые свидетели, которых еще много, могут вспомнить и наши «заслуги» русских футуристов, сыгравших свою историческую роль.
После одесской «бучи» мы поехали в Кишинев, потом в тот самый Николаев, где я спал в гробу, где работал у Мейерхольда.
Былое «бюро похоронных процессий» скончалось, старики Грицаевы умерли, семья разлетелась.
Мы выступали в театре, в котором я когда-то играл под наблюдением закулисных глаз Всеволода Эмильевича Мейерхольда.
К подъезду нашей гостиницы привалила большая толпа молодежи и потребовала нашего выхода на улицу для прогулки.
И мы гуляли по Соборной в тесном кольце юношей и девиц, читавших наши стихи.
Наряд полиции следовал за нами по мостовой.
Зачем? Неизвестно.
Много неизвестного происходило вокруг нашего появления.
Рекорд неизвестности остался за Киевом.
К началу нашего выступления в Киеве, к подъезду театра пригнал отряд конной полиции.
Около театра собрались кучки студентов и пели «Из страны, страны далекой, с Волги матушки широкой».
Полиция разгоняла студентов.
Когда мы подходили к театру, к нам кинулось из толпы несколько студентов с пламенными вопросами:
– Вы за революцию?
Мы успокоили.
Студенты убежали.
Когда подняли занавес в театре, мы ахнули: на каждые десять человек переполненного зала торчали полицейские.
Такого зрелища я не видал никогда.
Что случилось? Никому неизвестно.
Мы подвесили на канатах рояль вверх ногами и под ним выступали.
Общая картина та же, что и в Одессе, и всюду.
Только на следующий день газета «Киевская мысль» напечатала:
Вчера состоялось первое выступление знаменитых футуристов: Бурлюка, Каменского, Маяковского. Присутствовали: генерал-губернатор, обер-полицейместер, 8 приставов, 16 помощников приставов, 25 околоточных надзирателей, 60 городовых внутри театра и 50 конных возле театра.
По-моему, это была самая замечательная статья о наших выступлениях.
После Нескольких лекций в Киеве, поехали в Саратов и потом в Самару.
В Самаре нас почему-то чествовала городская управа (в одном частном доме).
Секретарь управы, по порученью «городского головы», спросил наши имена-отчества.
Я сказал:
– Этот – Давид Давидович, этот – Владимир Владимирович, а я – Василий Васильевич.
– Нет, это не может быть! – воскликнул секретарь управы, – нет, это не удобно. Я спрашиваю серьезно, – сейчас «голова» будет говорить речь и, если он так вас назовет, – все, право, засмеются. Пожалуйста скажите.
– Но нас так зовут в самом деле.
– Нет, это не удобно. Смешно. Ей-богу, вы это придумали. Уж лучше разрешите по имени и фамилии, как указано на ваших афишах.
– Разрешаем.
Из речи «головы» мы поняли, что самарская «голова» – большой либерал. Он прямо произнес:
– На фоне печальной русской действительности вы, футуристические поэты, самые яркие и свободные люди. Ура!
Это нас ободрило – мы двинулись взять Казань.
В огромном зале «дворянского собрания» казанские студенты, запрудившие проходы и окна, так нас горячо приветствовали, что полицеймейстер шесть раз прерывал наше выступление, кричал:
– Пока не прекратится скандал – я не позволю продолжать!
Страсти бушевали бурей на Волге.
Едва доплыли до берега.
«Скандал», как всюду, заключался в том, что молодая аудитория неистовствовала, кричала, свистала топала, хлопала, веселилась.
Полицеймейстеры нервничали.
А мы привыкли и продолжали.
Посетили Пензу.
В Пензе уже существовал «футуристический дом» – германская семья Константина Карловича Цеге, где часто гостили известные художники-футуристы: Владимир Бурлюк, Владимир Татлин, Аристарх Лентулов.
Сам Цеге учился в пензенской гимназии вместе с Мейерхольдом.
В доме Цеге жили наши книги, картины, музыка, стихи.
Дальше побывали в Ростове на-Дону, Баку, Тифлисе.
Тифлисская молодежь, прокопченная солнцем, встретила с исключительным грузинским темпераментом.
Пламенная публика жарилась в театре, как шашлык на вертеле.
Отдельные фразы, лозунги, вроде «нажимай на левую», стихи, ответы на реплики, принимались взрывами горячности.
Наши прогулки по Головинскому были скольцбваны грудами сияющей юности.
«Тифлисский листок» злился:
…этим прославленным «Провозвестникам» будущего мало, тесно в театрах, так они разгуливают по Головинскому в своих желтых облаченьях, собирая уличные толпы и тем мешая пешеходному движению. Пора это «столпотворенье» прекратить
После ряда тифлисских выступлений в оперном театре и в гостях, мы побывали еще в разных городах и, наконец, вернулись в Москву в самом воинственном состоянии закаленных бойцов.
Стремительное путешествие в «экспрессе футуризма» по многим городам России, победные следы оставленных битв и там, на местах сражений, оставшаяся армия молодых последователей, весь этот рейд убедил нас продолжать завоеванья дальше с удвоенной возрастающей энергией опытных мастеров.
От нас ждали новых книг, свежих работ.
Маяковский призывал:
Читайте железные книги!
Работа над словом. Стаи книг
Весна 1914 года была жаркой, как лето.
По приезде в Москву, теперь каждый из нас и наших соратников в эти дни буйного расцвета футуризма кипел желаньем напечатать свою книгу, дать свой сигнал.
И вместе с тем необходимостью стало перейти от отдельных книг и сборников на рельсы литературного объединения.
Мы организовали и быстро выпустили толстый «Первый журнал русских футуристов», где принимали участие: Аксенов, Д. Болконский, Константин Большаков, В, Бурлюк, Давид Бурлюк, Н. Бурлюк, Д. Баян, Вагус, Васильева, Георгий Гаер, Рюрик Ивнев, Вероника Иннова, Василий Каменский, А. Крученых, Н. Кульбин, Б. Лавренев, Ф. Леже, Б. Лифшиц, К. Малевич, М. Матюшин, Владимир Маяковский, С. Платонов, Игорь Северянин, С. Третьяков, О. Трубчевский, В. Хлебников, Вадим Шершеневич, В. и Л. Шехтель, Г. Якулов, Эгерт, A. Экстер и др.
Редакционный комитет: К. Большаков (библиография, критика), Д. Бурлюк (живопись, литература), B. Каменский (проза), В. Маяковский (поэзия), В. Шершеневич (библиография, критика). Редактор: Василий Каменский.
Издатель: Давид Бурлюк.
Этот журнал явился объединением нескольких группировок, как «Мезонин поэзии» (Вадим Шершеневич К. Большаков, Сергей Третьяков, Борис Лавренев, Рюрик Ивнев и др.) и «эго-футуристы» – во главе с Игорем Северянином, Василиском Гнедовым, К. Олимповым (сын поэта Фофанова).
Отдельными авторами в наши сборники вошли Николай Асеев и Борис Пастернак.
Вообще «штаб футуризма» разросся до громадных размеров.