Захватывало положительно все: любовь к природе, полевое хозяйство, деревенский быт, труд крестьянина, интересы людей на земле – их печали и радости, их борьба за хлеб и волю.
Все сдружало близко и неотъемлемо.
Метался меж плугом и стихами.
То и другое рвался постичь, познать, как впрочем и все существующее на свете.
Одержимый энтузиазмом, я мечтал перекинуть мост от деревни к футуризму, как Степана Тимофеевича Разина – к современности.
Знал прекрасную цену всему, любил жить, охватывал мир, как ствол березы, и потому шел прямой дорогой искренности, освещенный солнцем тридцатилетней юности.
Юность без берегов!
Раздутые паруса стремлений! –
Кистень бунтующей воли!
Мы начинаем поворачивать земной, шар в свою кумачевую Сторону.
Наши лбы обветрены ветрами предвестий.
И песни наши не сами ли птицами прилетели к поре:
Эй, да вдоволь
Удаль моя – вдовушка.
День мой –
Ретивый и горячий
Конь в бою.
Я ли да не знаю –
За что свою головушку
Буйным бурям отдаю
Стоп! Это я – к слову о тридцатилетней юности, о необузданных порывах, которые толкали, призывали дать понизовую быль про Степана Тимофеевича.
Только в него, в атамана сермяжного, я и мог, как ведро в – колодец, опустить свою жажду, чтобы утолить бунтующий дух.
Таким вот разгульным, горячим конем в лугах, будущего я и приступил к работе над романом «Стенька Разин».
А будущее в том заключалось, что хотел предсказав близкую неизбежность революции.
Мое предсказанье основывалось на точных наблюдениях, знаниях русской жизни и на убеждениях в этой неизбежности революционных политических деятелей, с которыми я часто встречался во всех углах России.
За все это время, начиная с 1903 года, я ни на минуту не переставал интересоваться ростом политического движенья, ни на минуту не забывал своей активной работы в 1905 году, ни на минуту не остывал в своей вере в революцию.
А когда в это лето вспыхнула мировая война, когда вся жизнь России взбудоражилась вдруг, когда началась стихийная раскачка умов и сердец – уверенность в работе над Разиным возросла вдвое, как и волна величественных предчувствий.
Теперь даже и лес вокруг шумел жигулевскими горами.
И, как никогда, носилось в воздухе: сарынь на кичку!
Я смотрел на царскую, генеральскую, помещичью, фабрикантскую, купеческую Россию глазами Разина и строил свое дело.
Сама природа Волгой разливалась во мне.
Жизнь не уставала удивлять.
Словом, все было так, будто сам сделал.
Даже от писем друзей веяло понизовой вольницей.
Наша ватага на парусах неслась – к берегам будущего.
Бурлюк командовал издалека в коротких, но жирных строках:
Вася Разин! Держи линию – работай Степана. Крепи затею. Пиши «кистенем по башкам», как говорил. Удар верный. Думаю – к лучшему, если… Утес Разина займет позиции. Пейзаж великолепным, рисуется воображению. Рядом работай другие вещи. Необходимо. Что ожидаешь от завтра? Делай, как мы, энергично.
Хлебников прислал письмо:
Дорогой Вася, отчаянно радуйся – я пишу и протягиваю обе руки над Уралом: где-нибудь будешь ты и попадешь под благословенье. Я тебе завидую: даже соловьиное пенье мне не доступно. Когда я решу жениться – обращусь за благословением к тебе.
Милый, дорогой! А я получал письма от Николаевой (умер Максимович, и я хотел приехать, но не мог). Она должно быть сердится. Недавно получил письмо от «13 весен» из Садка Судей. Но ответил и так глупо, что боюсь – она будет недовольна. Твою «весеннюю поляну» я уже знаю и люблю по твоему письму. Пожелай и мне «весеннюю поляну» и тогда ты будешь белобородым жрецом, благословляющим издали.
Что мне сказать? Держи себя в страхе будетлянском.
Деловое предложение: ты записывай дни и часы чувств, как если бы они двигались, как звезды. Именно углы, повороты, точки вершин. А я построю уравнение. У меня собрано несколько намеков на общий закон (например, связь чувств с солнцестоянием летним и зимним). Нужно узнать, что относится к месяцу, что к солнцу. Равноденствия, закат солнца, новолуние, полнолуние. Так можно построить звездные нравы. Построй точную кривую чувства волны, кольца, винт, вращенья, круги, упадки.
Я ручаюсь, что если она будет построена, то ее можно будет объяснить – М, 3, С – месяц, солнце, земля. Эта повесть не будет иметь ни одного слова. Сквозь И и 3 будет смотреть закон Ньютона, пока еще дышащий.
Журнала второго тома нет, нет и «Танго с коровами». Присылай. Хороша берлога с «весенней поляной».
Я живу здесь рядом с сыскным отделением, – какая грязная подробность, и сонмы их часто проходят перед окнами. Вот что делает твой воевода. Скучает. В плену у домашних. Домашние меня никуда не выпускают.
Подымаю кубок мутной волжской воды и пью за «весеннюю Поляну». Ура!
Пожелай мне, чтобы я кого-нибудь полюбил и написал что-нибудь.
Пока что И это, и другое невозможно.
Кстати, молния и молодец, солнце и солодка – подруги.
У тигра в желтой рубашкё (чит. Вл. Маяковского) «в ваших душах выцелован раб» – ненависть к солнцу, «наши новые души, гудящие, как дуги» – хвала молнии, «гладьте черных кошек» – тоже хвала молнии (искры).
Дорогой, милый солнцелив, до свиданья.
Целую.
Я здесь в мешке четырех стен. Астрахань разлюбил, никуда не выхожу. Жалею, что поехал сюда. Целую.
Витя.
Дарю:
О, человек, оставь смиренье!
Туда, где старой осью хлябая…
И т. д.
Вообще не пора ли броситься на уструги Разина? Все готово. Мы образуем Правительство Председателей Земного Шара. Готовь список. Присылай.
Н. И. Кульбин писал:
Васенька!
Пиши кровью. Во время французской революции кто-то писал кровью. Смелость футуризма выше искусства. Мы перешли грани возможного – мы идем дальше. Новая жизнь строится в новых высших измерениях. Цель – свобода. Ты прав: мы должны предвидеть великие изменения. Это сделает война. Так было всегда. Тем необходимее соединиться всем мастерам искусства. Бояться нечего – нас большинство, мы не боимся труда, любим труд и красоту его показываем людям. С каждым часом нас понимают глубже. Шутовство критиков кончилось крахом: критики теперь сознают, что пока они занимались дурацкой арлекинадой – футуризм вырос и стал великаном. Видел А. А. Блока, он сказал: будем вместе. Часто вижу М. Кузмина, Ф. Сологуба, К. Чуковского, они нас приветствуют. Осенью ты должен быть здесь с «Разиным» и друзьями. Есть важные дела.
Жатва на полях кончилась: ржаные бабки стояли на жнивье, как солдаты, отрядами.
Я не отставал, собирая тучный урожай своей «литературной нивы».
Почти закончил «Разина», написал пьесу «Здесь славят разум», большую «Поэмию о Хатсу» и ряд стихов.
Для летнего «отдыха» этого труда вполне достаточно: нередко работал и по пятнадцати часов в день.
Перед отъездом три недели подряд бродил на охоте по лесам и озерам – в этом празднике уральской, оранжевой осени и был настоящий отдых.
После двинулся в Москву,
Сейчас же получил приглашенье приехать в Харьков – выступить с лекцией и стихами.
В коридоре харьковской гостиницы встретился с Игорем Северяниным, который приехал со своим «поэзоконцертом».
Северянин затащил к себе в номер, где я сразу почувствовал его стихи:
Цветов! огня! вина! и кастаньет!
Пусть блещет «да»! Пусть онемеет «нет».
В номере блистало «да»! Цветы, вино, Тианы, Нелли, Ингриды и несколько харьковских пажей.
Было все очень просто.
Было все очень мило.
Но все-таки всех «кудесней» был сам поэзоконцертант: высокий, черный, кудрявый, с «лицом немым, душою пахотной», в длинном сюртуке, с хризантемой в петлице, ну словом, русский Оскар Уальд.
Северянин метался от:
Вы такая эстетная, вы такая изящная,
Но кого же в любовники?
И найдется ли пара вам?
Ножки пледом укутайте дорогим, ягуаровым.
до «восторженой поэзы»:
Но пока молодежь молода
Не погаснет на небе звезда,
Не утопится солнце в воде, –
Да весенятся все и везде!
И смотрю я в сплошные глаза:
В них – потоп, а в потопе – гроза.
Благополучно кончил свою «стихобойню» (так назывался мой вечер в Харькове), я уехал в «Петроград», переименованный из Петербурга.
Здесь от издательства «Современное искусство» Н. И. Бутковской получил предложенье написать монографию о Н. Н. Евреинове.
Евреинов зимовал тогда в Куоккале (Финляндия) на даче, там находился материал для работы. Туда я и уехал писать книгу.
В Куоккале в это время проживали в собственных дачах знаменитый «художник земли русской» Репин Илья Ефимович и известный критик К. И. Чуковский.
Куоккала – место замечательное: на берегу моря, дачи кругом в сосновом лесу.
В белой зимней тишине в евреиновской даче, принадлежащей родителям художника Юрия Анненкова, среди блестящих картин Анненкова мы и работали: Евреинов – в своей комнате, я – в своей.
Евреинов писал большой труд о театре, усердно писал, а в часы отдыха садился за рояль, прекрасно играл вещи своего сочинения и вообще, что угодно.
У Репина были традиционные обеды по средам – специально для гостей.
Приезжали из Петербурга.
В первую же среду мы пошли к Репину.
Илья Ефимович сразу же поразил необычайно жизнерадостностью, культурностью широкого большого человека.
Евреинов шутил:
– Смотрите, Илья Ефимыч, перед вами – один из самых страшных футуристов.
Репин радостно басил:
– Ах, вот это интересно! Браво, браво! Ну, как же это интересно! Все говорят о футуристах, и я желаю очень познакомиться. Ну! и восхитительно! Милости просим!