С особым волнующим интересом я выступал в том самом Нижнем-Тагиле, где в 1905-м меня называли «президентом Урала».
К моей приятности, многие помнили мою политическую деятельность, и мы в общем удивлении «воскресшие из мертвых» дружески разглядывали друг друга.
Испытание и здесь прошло превосходно: рабочие щедро благодарили за приезд и просили не забывать их и дальше.
Я двинулся с лекциями в Екатеринбург, в Пермь и, наконец, на лето глядя, утянулся в свое хвойное гнездо, на Каменку.
А тут своя жизнь:
Луга, поля да бор сосновый,
И солнечная голубель.
И я, как будто домик новый,
Залег в лесную колыбель.
Залег на отдых медведем в берлогу.
Люблю намотаться так, чтобы ноги еле волочились и потом нежно отдохнуть.
А отдых энтузиаста – новые стихи.
За это дело и взялся – к осени сработать книгу стихов «Звучаль веснеянки».
Дай бог здоровья
Себе да коням –
Мы на работе
Загрызем, хоть кого.
Мы не сгорим,
На воде не утонем,
Станем
В два быка – вво!
И опять же хозяйство: брат с женой целые дни в полях, а я на «ниве литературной».
Или у костра – на рыбалке ночной.
Летний день у нас – не меньше двадцати часов, но и эта лента времени коротка для сплошных затейщиков.
Спать не люблю,
На чорта сны слепые,
Которые лишь злят,
Жизнь воруя зря.
Мне дороги
Минуточки лихие,
Как сенокосный час
для косаря.
Так вот и цвело лето в стихах, – не знал куда деваться от песен, да еще птицы кругом этим же занимались.
Слушайте, птицы:
Чего же проще –
Возьмите
Поэта в артель.
В самой
Маленькой роще
Я могу
Завернуть завертель
И не хуже
Щегла – репейника.
По нашему –
Вроде Гейне как.
Будоражила мысль: орадостить мир гимнами неисчерпаемой бодрости для великих дел совершенства бытия. Ведь недаром хотелось не стихами, а солнцепадом будить сердца.
Чурли журчей,
Бурли жарчей!
С скалистых глыб
Вались со смехом
И в чернолатах
Диким эхом
Пугай бегущих рыб.
От трепета лирика бросался к разинскому запеву.
Груди гордые выправив
В ожидающем трепете,
Струги стали на выплави,
Как на озере лебеди.
Томила боль ожидания.
Впрочем.
Да болит не столь,
Не кричи, не лазь, –
Лишь бы серая голь
Не кручинилась.
Пора пришла –
Времячко настало, дивное –
Дивные вершить дела.
Лейся, песня переливная,
Закуси, конь, удила.
Чтобы отныне
И во веки веков
Снять железо оков
С батраков.
Радуга оптимизма перекинулась от разинских дней к порогу нашего времени.
И сегодня –
В полете волнений,
Вспоминая Степана привычку,
Станем
Праздновать тризну гонений
Распевая –
Сарынь на кичку.
Меня волновало что?
Дать волю выпирающим, брызжущим силам творчества, да так размахнуться, чтобы за душой ни копейки долгу не оставалось.
Чтобы молодость не жаловалась.
Меня волновало что?
Безудержная любовь к сущности жизни, стремление пронзить этой стихийной любовью всех несчастных, кто карабкался в буднях бытия и был забит судьбой, как гвоздь в стену.
И это теперь, когда
На крыльях рубиновых.
Оправленных золотом,
Я развернулся уральским орлом, –
В песнях долиновых
Солнцем проколотым
Полетел на великий пролом.
Думал: ведь не зря же, в самом деле, существуют на свете поэты.
Мы с того начали, чтобы извергнуть вулканическую бодрость во имя великолепных дней на земле нового мира.
А земля нового мира, разумеется, никак и никогда не представлялась нам в виде либеральной буржуазной республики, заменившей монархию.
Известно, что буржуазия травила нас не меньше, чем мы ее.
Буржуазия открыто ненавидела нас, как и. мы ее
Буржуазия гнала, преследовала нас.
Поэтому февральская революция дать нам ничего, кроме подзатыльника, не могла.
Мы это отлично знали, как и то, что наши всегдашние политические симпатии жили на стороне рабочего класса, а ныне эти симпатии вылились в форму убеждений: большевики влияли основательно.
Правда, вышедшие из разночинцев, мы никогда не были пролетарскими поэтами и пусть мало разбирались в идеологии научного марксизма, но мы всегда действовали в интересах революционного пролетариата, начиная с 1905 года.
В этом признании нет никакой натяжки или примазывания, ибо вся наша деятельность была на виду и многие произведения говорят за нас.
Что до меня – достаточно и «Степана Разина».
Работа убедительная.
Отсюда и размах безудержный, и восторженность в борьбе выкованная, и песни, как дрова в поленницу, сознательно сложенные.
И вообще – энтузиазм без берегов.
Поэтому нет ничего удивительного, что еще за два месяца октябрьских событий, когда я прибыл в Москву, мы органически вошли в круговорот интересов большевистской партии.
Отныне с восторгом ожидали близкого восхождения солнца новой эры.
Жили как на горной вершине и первыми видели веер зари.
Кафэ поэтов. Сергей Прокофьев
Жажда тесного объединения новых поэтов, художников выросла до пределов необходимости немедленной организации клуба-эстрады, где мы могли бы постоянно встречаться и демонстрировать произведения в обстановке товарищеского сборища.
Кстати, мы имели в виду и гостей с улицы.
С этой целью я с Гольцшмидтом отыскали на Тверской, в Настасьинском переулке, помещение бывшей прачешной и основали там первое «кафе поэтов».
Сейчас же явились туда художники: Давид Бурлюк, Жорж Якулов, Валентина Ходасевич, Татлин, Лентулов, Ларионов, Гончарова и давай расписывать по общему черному фону стены и потолки.
На стенах засверкали красочные цитаты наших стихов.
Бурлюк над женской уборной изобразил ощипывающихся голубей и надписал:
Голубицы, оправляйте пёрышки.
Даже Хлебников взялся за кисть и желтой краской вывел на фанере:
Там мотри, мотри за горкой
Подымается луна.
У счастливого Егорки
Есть звенящие звена.
С первого же часа открытия «кафе поэтов» повалила густая лава своей братии и публики с улицы.
Как именинный пирог, набилась наша расписанная хижина.
Гости засели за двурядные длинные столы из простых досок.
И вот на эстраде загремели новыми стихами поэты.
Тут же, на особом прилавке, продавались наши книги.
Сама публика требовала:
– Маяковского!
И Маяковский выходил на эстраду, читал стихи, сыпал остроты, горланил на мотив «Ухаря-купца»:
Ешь ананасы,
рябчики жуй!
День твой последний
приходит, буржуй!
Публика кричала:
– Хлебникова!
Появлялся Хлебников, невнятно произносил десяток строк и, сходя с эстрады, добавлял свое неизменное:
– И так далее.
Публика вызывала:
– Бурлюка! Каменского!
Я выходил под-руку с «папашей» и мы читали «по заказу».
Вызывали и других из присутствующих: Есенина, Шершеневича, Большакова, Крученых, Кусикова, Эренбурга.
Требовали появления – Асеева, Пастернака, Третьякова, Лавренева, Северянина.
Выступали многие и с видимым удовольствием: здесь умели «принять».
Наша эстрада была объявлена «свободной» для всех, желающих «показать товар лицом».
Поэтому часто из публики выходили на «арену стихобойни» разные молодые люди из начинающих и гордо подносили свои «пробы пера».
Присутствующие драматические актеры декламировали наши поэмы (В. К. Сережников, В. И. Качалов, Е. В. Максимов), а оперные, пели: «Что день грядущий нам готовит».
А грядущий день готовил много неожиданной пищи.
Но немногие из пестрой богемы разбирались в грядущем, довольствуясь беспечностью сегодняшнего дня.
Правда, иные мастера выступали на эстраде с новыми декларациями, но они были «вне политики».
Например, Жорж Якулов с горячим темпераментом говорил с эстрады о том, как он строит на Кузнецком «мировой вокзал искусства» (новое филипповское кафе «Питтореск»), с барабана (арены) которого будут возвещаться «приказы по армии мастером новой эры».
С «мирового вокзала искусства» пламенный Якулов собирался отправлять в степь человечества «экспрессы новых достижений художеств».
Такой же мечтатель – Хлебников, поддерживая вокзальную затею Якулова, намеревался созвать в «Питтореск» всех «председателей земного шара», чтобы, наконец, решить «судьбу мира».
Между прочим, приехавший из Петрограда Евреинов рассказывал, что там был устроен грандиозный «карнавал искусств»: писатели, художники, композиторы и актеры на разубранных цветами автомобилях праздничной длинной вереницей двигались по Невскому.
Эту автомобильную вереницу «карнавала» заканчивал большой грузовик, на борту которого мелом было написано:
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ЗЕМНОГО ШАРА
На грузовике, в солдатской шинели, сидел сгорбленный Хлебников.
И теперь Хлебников собирался в нашей хижине обнародовать новый манифест по случаю предстоящего съезда «председателей земного шара».
Вообще насчет неожиданностей – недостатка не ощущалось.
В один из вечеров в «кафе поэтов» явился молодой композитор Сергей Прокофьев.