Радикальная борьба против религии предполагает борьбу против «того мира, духовной усладой которого является религия». Это есть борьба за освобождение человека от всяких форм отчуждения, за полнокровное его развитие.
Бруно Бауэр, так же как, впрочем, и Людвиг Фейербах, остановился на критике религии, тогда как критика религии есть лишь «предпосылка всякой другой критики».
Если, как утверждал Фейербах, человек есть сам бог для человека, то, следовательно, делал логический вывод Маркс, должны быть ниспровергнуты все отношения, «в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом, – те отношения, которые нельзя лучше охарактеризовать, как возгласом одного француза по поводу проектировавшегося налога на собак: „Бедные собаки! С вами хотят поступить, как поступают с людьми!“»
Мы немного забежали вперед, чтобы показать, к каким результатам привел Маркса дерзкий вызов богам, который он бросил в своей докторской диссертации. От вывода диссертации о том, что «неразумность есть бытие бога», до вывода о необходимости революционного преобразования «неразумного» мира требовалось сделать один только шаг. Но именно этот шаг отделял радикального младогегельянца от революционера.
Критика религии была лишь одним из направлений, по которым шло формирование научного мировоззрения у молодого Маркса. Основной интерес его последних студенческих лет вращался вокруг философии. Само критическое отношение к религии было в большой мере обусловлено философским развитием Маркса.
«Без философии мне не пробиться вперед»
Первой основой философского исследования является смелый свободный дух.
Это высказывание Маркса, взятое из подготовительных тетрадей к его докторской диссертации, можно было бы перефразировать: в равной мере философская подготовка является необходимой основой для смелого, свободного духа, то есть для самостоятельного теоретического мышления. Лучшее тому подтверждение – пример самого Маркса.
Мы уже видели, что, едва приступив к самостоятельным теоретическим поискам в области юриспруденции, он сразу же обнаружил свою философскую невооруженность. Он понял, что не может сделать ни одного успешного шага в конкретной области теории, не усвоив тех общих форм, в которых теоретическое мышление способно к самодвижению и вместе с тем к верному воспроизведению развивающегося объекта.
По известному выражению Гегеля, сова Минервы – символ любомудрия[7] – вылетает в сумерках, на закате жизни, когда завершены будничные дела и мысль поднимается к вершинам самосознания, дабы там, в высших сферах, совершить свой бесшумный полет над спящим царством духа. Образ Гегеля можно истолковать в том смысле, что занятия философией – дело умудренных жизненным опытом и убеленных сединой старцев. Но это не так.
В великой лаборатории человеческой культуры, которая формирует юное сознание на пути к зрелости, две сферы играют роль, можно сказать, исключительную – это искусство и философия.
Можно изучать математику, не зная физики (хотя это и не лучший путь), можно быть медиком, не утруждая себя изучением сопромата, можно изобретать технические новинки и не иметь понятия об астрономии. Но нельзя быть культурным человеком, игнорируя искусство и философию. Я рискну выразиться даже более категорично: без них нельзя достичь подлинных творческих успехов ни в одной конкретной области деятельности.
Это утверждение, быть может, покажется странным. В самом деле, вот перед нами цивилизация Земли, плод труда предшествующих поколений и поколения, живущего ныне. Вот города – они воздвигнуты строителями и архитекторами. Вот каналы, мосты, дороги – они сооружены рабочими и инженерами. Вот заводы, машины, домны, станки, автомобили, самолеты, ракеты – они построены и функционируют умом и стараниями ученых, конструкторов, техников, рабочих. Вот зреют хлеба – они выращены агрономами, полеводами, трактористами. Всем этим живет и гордится человечество. Это сердцевина и средоточие его жизни. Но где здесь, во всем этом, труд философов?
Какова «практическая» польза от философии? Не приходит ли она в мир с пустыми руками? В отличие от точных естественных наук ее результаты не воплощаются ни в новых механизмах, ни в более эффективных технологических процессах. Она не изыскивает могучих источников энергии, не создает синтетических материалов и новых лекарственных препаратов.
Очевидно, к философии следует подходить с иными критериями, чем к естественным наукам. Утилитарный подход здесь неприемлем, как неприемлем он, скажем, к оценке социального значения произведений искусства.
Очевидна нелепость вопроса: какова «практическая» польза от «Венеры» Фидия и от «Мыслителя» Родена, от «Реквиема» Моцарта и от «Поэмы экстаза» Скрябина?
Искусство облагораживает и воспитывает нас, приносит эстетическое наслаждение, учит любить и ненавидеть, воспринимать мир в красках и образах. Верно. Но аналогичная ситуация и с философией. Если искусство воспитывает чувства, развивает эстетическое восприятие мира, то философия (помимо других немаловажных своих функций) воспитывает интеллект, способности к теоретическому мышлению. Если искусство учит пониманию прекрасного, то философия учит мыслить на диалектическом уровне.
Если занятия искусством развивают эстетическую сторону мышления, его способность рождать фантазии, находить неожиданные связи и ассоциации, то занятия философией развивают способность мышления к обобщениям самого высокого порядка, способность к диалектической гибкости понятий, приучают видеть предмет не изолированным, а включенным в мир многосторонних системных отношений, непрерывно изменяющихся в зависимости от этих связей.
Философия уже потому играет исключительную роль в духовном обогащении личности, что она является, образно говоря, квинтэссенцией теоретического развития человечества, синтезирующим итогом предшествующего прогресса познания.
Но философия отнюдь не уподобляется лишь снежным вершинам далеких гор, которых утомленный путник достигает в конце своего путешествия по каменистым тропам познания. Философия – это и тот «альпинистский» инструментарий, который помогает закрепляться на почти отвесных скалах смелых гипотез, проложить мост аналогий и обобщений над пропастью, отделяющей одно явление от другого, увидеть выступ, ведущий вверх, там, где никто его не видел, позволяет понять ограниченные возможности заманчивой тропы эмпирического блуждания в низинах – тропы, которая в лучшем случае ведет вперед, но не вверх.
Иными словами, занятия философией – не только обогащение знанием в его диалектически обработанном и обобщенном виде, но и гимнастика интеллекта. Молодость же – лучшая пора для тренировки способности к теоретическому мышлению. Готовясь к своей докторской диссертации, Маркс делает выписку из Эпикура: «Пусть никто, пока он молод, не откладывает занятий философией».
Лишь пошлость обывательского рассудка видит в философии никчемное занятие. Филистерское отношение к философии – это отношение сварливой жены Сократа, бессмертной Ксантиппы, к своему мужу – этому «демиургу[8] философии» (Маркс). Ксантиппа не уставала осыпать его бранью и в буквальном смысле обливать помоями за то, что он пренебрегал хозяйством и заботами об увеличении достатка семьи во имя «пустословия». Ее бесило, что в то время, как другие менее способные и менее ученые мужи добивались высокого положения, почестей и богатства, ее Сократ ходил босиком, в заплатанном хитоне и отказывался даже от той скромной платы за обучение, которую ему предлагали ученики.
То, что философия в отличие от конкретных наук и «искусств» ставит своей специальной целью научить человека мыслить, не кажется «здравому рассудку» никаким достоинством. Напротив, обыватель склонен видеть в этом скорее недостаток, ибо теоретическое мышление ему ни к чему, оно делает в его глазах человека чудаком, «не от мира сего».
Здравый человеческий рассудок, замечает Маркс в подготовительных тетрадях к диссертации, «воображает, что он вправе противопоставлять философам свои нелепейшие глупости и пошлости, выдавая их за некую terra incognita („неведомую землю“. – Г.В.). Он воображает себя Колумбом, проделывая фокусы с яичной скорлупой».
Филистеру кажется, что нет ничего более легкого, чем философствование, и сам он склонен разводить «глубокую философию на мелких местах»: ходячие моральные прописи и застольные беседы «за жизнь».
В лучшем случае «здравый» подход к философии заключается обычно в том, чтобы усвоить определенную сумму философских понятий, заучить законы и категории, точно так же как заучиваются законы и формулы в физике или математике. Но пользы от такого «усвоения» еще меньше, чем от знания таблицы умножения для творчества в области высшей математики.
Точные науки начинаются там, где речь идет о прочных, бесспорных, эмпирически доказанных истинах. Философия кончается там, где она пытается провозглашать окончательные истины в последней инстанции.
Научиться теоретическому мышлению нельзя, изучив готовые результаты какой-либо одной философской системы. Необходимо постичь всю историю философии как историю движения человеческой мысли в ее абстрактных формах.
Ленин писал, что нельзя понять «Капитал» Маркса, не усвоив «Логики» Гегеля. Но точно так же нельзя понять глубоко «Логику» Гегеля без философии Шеллинга, Фихте, Канта, Лейбница, Спинозы, Аристотеля, Платона, Сократа, Демокрита и Гераклита.
Еще более важно то, что без усвоения всей истории философской и общественной мысли невозможно было преодолеть «Логику» Гегеля, пойти дальше его, создать новое мировоззрение. Вращаясь в рамках гегелевской системы, толкуя ее положения, хватаясь то за одну, то за другую сторону его учения, гегельянцы 30-х годов толклись в порочном кругу и не могли сделать вперед существенного шага. Они всерьез дебатировали вопрос, что будет дальше с миром после того, как мировой дух достиг в гегелевской философии своей цели – познания самого себя.