Сквозь механическую пульсацию отношений частной собственности Маркс, говоря его же словами, слышал живое «биение человеческого сердца». Столь же отчетливо мы ощущаем в работах Маркса живое биение его собственного сердца – сердца, которое то обливается кровью, то сжимается от гнева и ненависти.
Без преувеличения можно сказать, что если голова Маркса аккумулировала все духовное богатство человеческой культуры, то его сердце болело страданиями всего человечества. Опасения Генриха Маркса были напрасными: сердце его сына вполне соответствовало его голове!
Кстати, как раз в «Оправдании мозельского корреспондента», где Маркс заговорил «голосом нужды», он, по всей видимости, вспоминает об адвокатской практике своего отца, его выступлениях в защиту справедливости, когда приводит примеры бюрократического произвола властей в родном Трире. (Подробнее об этих примерах говорилось в главе «Размышления о призвании».)
Марксизм не мог бы сформироваться в научное мировоззрение, если бы у своих истоков он не питался живительными соками самой жизни. Но простого эмпирического обобщения фактов «самой жизни», конечно, было недостаточно. Счастливая особенность Маркса заключалась в том, что он обладал способностью освещать «эмпирию» с самых больших высот теоретической мысли, и, напротив, конкретный анализ конкретной действительности становился у него основой для движения к новым высотам обобщений, для поиска соответствующей теории.
Эмоциональные впечатления от неустроенности мира, от страданий отдельных лиц побуждали его искать объяснения этой неустроенности, вскрывать его противоречия, «видеть действия объективных отношений там, где на первый взгляд кажется, что действуют только лица».
К самому Марксу относятся слова, сказанные им о демократической печати, которая должна относиться к «условиям жизни народа как разум, но не в меньшей степени и как чувство», которая «говорит поэтому не только разумным языком критики», наблюдая существующие отношения, «но и полным страсти языком самой жизни».
По самой логике вещей вслед за своими газетными выступлениями против произвола бюрократии и мнимо либеральных жестов монархии Маркс почувствовал потребность в теоретическом осмыслении социального места и роли монархии и бюрократии. Это побудило его свести окончательные счеты с гегелевской теорией государства, с его верноподданническим отношением к монархии, с его идеалом конституционного деспотизма.
Большая рукопись «К критике гегелевской философии права» была закончена летом 1843 года. Но, по всей видимости, работать над ней Маркс начал еще во второй половине 1841 года, то есть после окончания университета. В ней мы находим ту самую критику «ублюдка» конституционной монархии, о которой Маркс сообщал Руге в марте 1842 года. Маркс, очевидно, продолжал работать над статьей о гегелевской философии права и во время сотрудничества в «Рейнской газете»: многие идеи и мысли, высказанные в этой статье, почти текстуально совпадают с идеями публицистических работ того периода.
Если на страницах газеты Маркс подверг уничтожающей критике конкретные, частные стороны прусской государственной машины в ее действии, то в рукописи о гегелевской философии права он подвергает критике самый принцип монархического и бюрократического государства. Он бьет не по отдельным щупальцам прусской деспотии, а направляет удар в ее центр – институт частной собственности, поддерживаемый и освящаемый кастой чиновничества.
Чтение работы о гегелевской философии права представляет собой жестокое испытание для читателя, незнакомого с языком гегелевской философии. Однако она содержит обилие чрезвычайно глубоких и интересных мыслей, которые не потеряли свое значение и по сей день.
Остановимся лишь на ключевых направлениях Марксовой критики.
В центре ее находится критика монархии и монарха. Монарх у Гегеля служит олицетворением государства, он стремится представить его подлинным «богочеловеком», подлинным воплощением идеи государства, которая заключается, по Гегелю, в том, чтобы представлять интерес всех граждан государства, осуществлять «всеобщий интерес».
Гегель впадает здесь в абсурдное противоречие с самим собой. Если один человек олицетворяет собой все государство, то не означает ли это, что прочие граждане обезличены? Когда суверенитет власти сосредоточен в одном лице, то прочие лица лишены суверенитета. Когда один человек возводится в ранг «богочеловека», то это значит, что все общество находится в нечеловеческом, дочеловеческом, животном состоянии, аналогично тому как в религии суверенитет бога превращает человека в «раба божьего».
«Суверенитет монарха или народа, – вот в чем вопрос!»
Абсурдность концепции Гегеля проявляется даже в том, что, желая последовательно провести идеалистический принцип, он впадает в самый грубый «материализм».
Самодержец осуществляет идею государства в своем лице. Но почему именно он оказывается счастливым избранником идеи? По наследственному признаку, по признаку тела. Высшей же функцией тела является деятельность по воспроизводству рода. «Высшим конституционным актом короля является поэтому его деятельность по воспроизведению рода, ибо ею он и производит короля и продолжает свое тело. Тело его сына есть воспроизведение его собственного тела, сотворение королевского тела».
Так государство в своих высших функциях получает своего рода «зоологическую действительность». Так природа мстит Гегелю за проявленное к ней презрение.
Единовластие, как показывает Маркс, покоится на бюрократической иерархии, сам глава государства лишь завершающая точка на пирамиде бюрократии. Гегель не раскрыл природы этого явления да и не мог этого сделать в силу своего политического умонастроения, – Маркс восполняет этот пробел, проникая в святая святых деспотического государства.
Бюрократия есть «сознание государства», «воля государства», «могущество государства». Она выступает внешне как представитель и хранитель «всеобщего интереса», хотя это мнимая всеобщность, за которой кроется интерес определенной привилегированной группы, или, как говорит Маркс вслед за Гегелем, – «корпоративный дух».
Бюрократы – священнослужители государства. Всякая вещь приобретает у них двойственное значение: реальное и тайное, скрытое от глаз непосвященных. Поэтому «всеобщий дух бюрократии есть тайна, таинство».
Соблюдение этого таинства обеспечивается изоляцией бюрократии от внешнего мира замкнутым и «корпоративным духом», а в собственной ее среде соблюдение таинства обеспечивается ее иерархической организацией. Нарушение «корпоративной» тайны, «открытый дух государства» представляются бюрократии предательством. «Ее иерархия есть иерархия знания. Верхи полагаются на низшие круги во всем, что касается знания частностей; низшие же круги доверяют верхам во всем, что касается понимания всеобщего, и, таким образом, они взаимно вводят друг друга в заблуждение».
Однако «знание» бюрократии не покоится на научном знании: действительная наука представляется бюрократии бессодержательной. «Знание» бюрократии покоится на вере в авторитет, слепом подчинении, механизме твердо установленных формальных действий, готовых принципов, воззрений, традиций.
«Авторитет есть поэтому принцип ее знания, и обоготворение авторитета есть ее образ мыслей».
Таким образом, деспотическое государство существует в виде системы определенных бюрократических сил, связанных между собой посредством субординации и слепого подчинения.
Этот Марксов анализ государства вольно или невольно приводит к выводу, что низвержения одного монарха еще недостаточно для «очеловечивания» политической жизни страны, для этого нужно разбить всю бюрократическую пирамиду, которая, в свою очередь, зиждется на институте частной собственности, социальном и экономическом неравенстве. Совершенно ясно, что критика Марксом государства захватывает не только деспотию монархии, но и буржуазную демократию.
Маркс характеризует полицейско-бюрократическое государство как нечто чуждое жизнедеятельности народа, отделенное от «гражданского общества», стоящее над ним, в то время как принципом государственного строя должен быть сам народ, должен быть человек.
В письмах к А. Руге, написанных в тот же период, что и «К критике гегелевской философии права», Маркс провозглашает «переход к человеческому миру демократии». Он ясно видит, что «система промышленности и торговли, система собственности и эксплуатации людей» ведет к глубокому расколу внутри общества, от которого «старая система не в состоянии исцелить».
Но если для Маркса была очевидной гнилость существующего строя, подлежащего уничтожению, если для него, стало быть, не существовало вопроса «откуда отправляться», то на вопрос «куда идти?» он еще не мог дать ясного ответа. Найти его в полуфеодальной Германии было трудно.
Поиски истинного лозунга борьбы могли быть успешными лишь в процессе выработки научного, материалистического взгляда на всю социальную историю человечества.
В поисках «истинного лозунга борьбы»
…Мы выступим перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! – Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов.
Какими путями шел Маркс к выработке материалистического взгляда на историю?
Здесь нужно сказать прежде всего о Людвиге Фейербахе, которого Маркс еще в самом начале 1842 года в одной из своих статей провозгласил вдохновенным глашатаем атеизма, материализма и гуманизма – «чистилищем нашего времени», «огненным потоком» на пути к свободе и истине. («Фейер» – по-немецки «огонь», «бах» – «река, поток».)
Он бросил призыв «спекулятивным теологам и философам», то есть богословам и идеалистам: «Освободитесь от понятий и предрассудков прежней спекулятивной философии, если желаете дойти до вещей, какими они существуют в действительности».