«Террорист» мысли Бруно Бауэр сделался впоследствии сотрудником реакционной «Крестовой газеты», Адольф Рутенберг, начавший свою карьеру как политический мученик, докатился до редактора «Прусского государственного вестника», Арнольд Руге, который в начале сороковых годов на страницах своих изданий бил в колокол политической борьбы, стал к концу жизни сторонником Бисмарка.
Что касается Вейтлинга и Прудона, то, по верному замечанию Меринга, на их долю выпала одинаковая слава и одинаково печальный рок. В начале их деятельности Маркс, больше чем кто-либо, осыпал их похвалами, видел в их лице пробуждающееся самосознание рабочего класса. Но Вейтлинг так и не мог переступить ограниченного кругозора немецкого ремесленника, а Прудон – кругозора французского мелкого буржуа. Волна исторического развития отнесла их на мель, и они разошлись с Марксом, который блестяще завершил то, с чего они начали.
Маркс, однако, и после разрыва с Вейтлингом продолжал оказывать ему денежную помощь, хотя сам находился в очень стесненных условиях. Гесс писал в связи с этим: «Как я и ожидал от тебя, ты, несмотря на столкновения с Вейтлингом, не закрываешь перед ним кошелька, пока у тебя есть в нем что-нибудь».
Однажды Марксу показалось, что интуиция ему изменила: недоверие, которое у него вызывал Михаил Бакунин, не подтверждалось фактами революционной деятельности. Маркс тотчас же раскаялся в недружественной акции, которую он предпринял против Бакунина, будучи редактором «Новой Рейнской газеты». Маркс помирился с Бакуниным и «ломал копья в его защиту».
Прошли годы, и раскольничья позиция, занятая Бакуниным в Интернационале, показала, что интуиция не обманывала Маркса.
Маркс как-то заметил: «Я вступаю в дружбу лишь с очень немногими, но зато дорожу ею». Настоящих, верных друзей у него действительно было немного. Но зато какие это были кристально чистые и бесконечно преданные делу пролетариата люди! Вильгельм Вольф, Иосиф Вейдемейер, Вильгельм Либкнехт, Георг Веерт.
Маркс потому умел так сильно ненавидеть, что был способен на самые глубокие чувства любви и дружбы. Два человека играли в его жизни совершенно исключительную роль: любовь Женни и дружба Энгельса были для Маркса самым счастливым подарком судьбы.
Женни была ему не только женой, но и ближайшим другом, советчиком и первым критиком его произведений. Маркс (как и его друг Гейне) очень ценил ее юмор, ее тонкий эстетический вкус, ее обширные познания, которые в некоторых областях не уступали даже его собственным. Он восхищался литературным талантом Женни и считал ее настоящим виртуозом в эпистолярном искусстве.
Владея великолепным литературным стилем, в котором, по выражению В. Либкнехта, «соединялась негодующая суровость Тацита, убийственная шутка Ювенала и священный гнев Данте», Маркс тем не менее продолжал совершенствоваться в этом искусстве с помощью Женни.
Сохранилось одно очень любопытное письмо Женни Марксу, относящееся к июню 1844 года. В нем Женни оценивает стиль Маркса и дает ему советы.
«Не пиши так желчно и раздраженно. Ты знаешь, насколько сильнее воздействовали твои другие статьи. Пиши по существу, но тонко, с юмором, легко. Пожалуйста, мой дорогой, мой любимый, дай перу свободно скользить по бумаге: не беда, если оно где-нибудь споткнется или даже целая фраза будет неуклюжей. Ведь мысли твои все равно сохранятся. Они стоят в строю, как гренадеры старой гвардии, исполненные мужества и достоинства, и могут тоже сказать: „Гвардия умирает, но не сдается“. А что, если мундир будет сидеть свободно, а не стеснять? Как естественно и непринужденно выглядят французские солдаты в их легкой униформе. И вспомни наших неуклюжих пруссаков, разве они не внушают тебе отвращения! Пусть легче дышится – ослабь ремень, освободи ворот, сдвинь шлем, дай свободу причастным оборотам, пусть слова ложатся так, как им удобней. Армия, идущая в бой, не обязательно должна маршировать по уставу. А разве твое войско не идет в бой?! Желаю счастья полководцу…»[14]
По отзывам всех знавших их близко, Маркс и Женни были счастливой и веселой парой. Никакие страдания и испытания судьбы не могли ослабить и омрачить их любви. Напротив, несчастья, казалось, лишь усиливали их чувство. В зрелом возрасте Маркс продолжал питать к своей жене такую же нежную и пламенную влюбленность «неистового Роланда», как и в студенческие годы.
В 1856 году он пишет пылкое письмо ненадолго уехавшей в Германию Женни, которая к тому времени была уже сорокадвухлетней матерью довольно многочисленного семейства. Это письмо – замечательный человеческий документ по нежности и силе чувства. Оно настолько ярко характеризует личность Маркса, его юношескую, не стареющую с годами любовь к Женни, что стоит привести из него подробные выдержки.
«Моя любимая!
Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому, что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить… Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю: „Я вас люблю, madame!“ И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр (Отелло. – Г.В.). Лживый и пустой мир составляет себе ложное и поверхностное представление о людях. Кто из моих многочисленных клеветников и злоязычных врагов попрекнул меня когда-нибудь тем, что я гожусь на роль первого любовника в каком-нибудь второразрядном театре? А ведь это так. Найдись у этих негодяев хоть капля юмора, они намалевали бы „отношения производства и обмена“ на одной стороне и меня у твоих ног – на другой. Взгляните-ка на эту и на ту картину, гласила бы их подпись. Но негодяи эти глупы и останутся глупцами in seculum seculorum (во веки веков. – Г.В.).
…Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению – для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстает такой, какова она на самом деле – в виде великана; в ней сосредоточиваются вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть. Ведь та разносторонность, которая навязывается нам современным образованием и воспитанием, и тот скептицизм, который заставляет нас подвергать сомнению все субъективные и объективные впечатления, только и существуют для того, чтобы сделать всех нас мелочными, слабыми, брюзжащими и нерешительными. Однако не любовь к фейербаховскому „человеку“, к молешоттовскому „обмену веществ“, к пролетариату, а любовь к любимой, именно к тебе, делает человека снова человеком в полном смысле этого слова.
Ты улыбнешься, моя милая, и спросишь, почему это я вдруг впал в риторику? Но если бы я мог прижать твое нежное, чистое сердце к своему, я молчал бы и не проронил бы ни слова. Лишенный возможности целовать тебя устами, я вынужден прибегать к словам, чтобы с их помощью передать тебе свои поцелуи. В самом деле, я мог бы даже сочинять стихи…
Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждала бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мою невозместимую утрату (имеется в виду смерть сына Маркса – Эдгара. – Г.В.) читаю я на твоем милом лице, и я преодолеваю это страдание, когда осыпаю поцелуями твое дорогое лицо. „Погребенный в ее объятиях, воскрешенный ее поцелуями“, – именно, в твоих объятиях и твоими поцелуями. И не нужны мне ни брахманы, ни Пифагор с их учением о перевоплощении душ, ни христианство с его учением о воскресении».
Женни, несмотря на обремененность семейными заботами, – неутомимый и безотказный помощник Маркса в его научной и политической работе. Много лет она его незаменимый секретарь, переписчик его сочинений и даже «гонец» по партийным поручениям. Она ведет переписку со многими деятелями международного рабочего движения и принимает близко к сердцу все, что связано с этим движением. Она с гордостью считает себя работником партии. В одном из писем к Лассалю она не без юмора замечает:
«Простите мне эту беглую мазню. У меня столько в голове и на руках, и еще много беготни мне предстоит в городе, что тоже задаст работу моим ногам на два-три часа. Вы видите, я все еще принадлежу к партии движения, к движущейся партии, к измеряющей мили партии, и помимо всего этого я – деятельный партийный пешеход или гонец, как хотите».
В доме Марксов, несмотря на более чем скромный быт, всегда находили прибежище, помощь и утешение политические эмигранты.
Вильгельм Либкнехт вспоминал:
«Госпожа Маркс господствовала над нами (молодыми эмигрантами из Германии – Г.В.), быть может, еще сильнее, чем сам Маркс. В ней жила гордость, в ней жило чувство собственного достоинства… Она была для меня то Ифигенией, укрощающей и смягчающей варваров, то Элеонорой, дающей покой человеку, раздираемому внутренней борьбой и сомнениями; она была для меня матерью, другом, доверенным лицом, советницей. Она была и осталась для меня идеалом женщины. И повторяю, если я не погиб в Лондоне морально и физически, то главным образом благодаря ей».
Всех посетителей, друзей и знакомых Маркса Женни восхищала своей необычайной красотой, изяществом, остроумием. О ней восторженно отзывались поэты Гейне, Гервег, Фрейлиграт. И даже трезвые политические деятели становились поэтами, говоря о Женни. Портной Фридрих Лесснер, один из организаторов I Интернационала, писал так:
«Дом Маркса был открыт для каждого заслуживающего доверия товарища. Те часы, которые я, как и многие другие, провел в кругу его семьи, для меня незабываемы. Тут прежде всего блистала жена Маркса – высокая, очень красивая женщина, благородной внешности и при этом такая задушевная, милая, остроумная, настолько свободная от всякого чванства и чопорности, что в ее обществе казалось, будто находишься у собственной матери или сестры. Она всей душой сочувствовала делу рабочего движения, и каждый, даже самый незначительный успех в борьбе с буржуазией приносил ей величайшую радость и удовлетворение».