И конечно, Женни, как никто другой, переживала все, что касалось ее мужа. Когда в реакционной немецкой прессе началась травля революционеров 1848 года и ядовитые клеветнические стрелы полетели в Маркса, – Женни была так потрясена, что заболела. После выхода первого тома «Капитала» она тяжело переживает полное замалчивание этого эпохального труда в Германии. Она болезненно переносит тот факт, что гений Маркса не находит достойного признания и за два года до смерти как ребенок радуется небольшой заметке о нем в английском журнале. Об этом Маркс с горьким удовлетворением вспоминал в письме к Энгельсу уже после смерти жены.
Когда Женни в конце 1881 года скончалась, Энгельс обронил многих тяжело поразившую фразу: «Мавр умер тоже». Он знал, что эти люди буквально не могли жить друг без друга – и дни Маркса сочтены. Энгельс оказался прав.
Человечество сохранило много поэтических сказаний, саг и легенд о любви. В их число, как одно из прекраснейших явлений человеческого духа, следовало бы вписать историю любви Маркса и Женни.
В дружбе Маркс был способен на столь же цельное, постоянное, не стареющее с годами чувство, как и в любви. Маркс и Энгельс вместе прошли через все испытания судьбы, редко расставаясь надолго и делая совместно одно дело.
Хотя с внешней стороны жизнь Маркса, быть может, показалась бы не щедрой на яркие краски и необыкновенные события, но она вся исполнена огромного духовного напряжения революционера, политического деятеля, публициста, ученого, она вся – в кипении страстей, в борьбе и дерзании, в самоотверженном служении истине, делу пролетарской борьбы.
Его жизнь – это целая историческая эпоха в становлении классового самосознания рабочего класса Европы.
Карл Маркс был организатором первой (1847 год) ячейки коммунистической партии – «Союза коммунистов» и вместе с Энгельсом автором «Манифеста Коммунистической партии» – вдохновенной и ясной программы борьбы за переустройство общества. Его публицистические статьи на страницах «Новой Рейнской газеты» были смелыми борцами на баррикадах революции 1848 года. А с осени 1864 года Маркс, оставив научные занятия, с головой окунается в дела I Интернационала. Он – душа этого общества. «Объединяя рабочее движение разных стран, стараясь, направить в русло совместной деятельности различные формы непролетарского, домарксистского социализма (Мадзини, Прудон, Бакунин, английский либеральный тред-юнионизм, лассальянские качания вправо в Германии и т.д.), борясь с теориями всех этих сект и школок, Маркс выковывал единую тактику пролетарской борьбы рабочего класса в различных странах» (Ленин). Маркс с энтузиазмом юноши следил за парижскими коммунарами и анализировал деятельность Коммуны.
Все это уже само по себе опровергает буржуазный миф о Марксе как о кабинетном ученом. Нисколько не умаляя значение такого великого дела, как выработка научного мировоззрения, которому Маркс посвятил большую часть своей жизни, он никогда не жалел времени для непосредственной политической и организаторской работы.
Однажды один из друзей Маркса Людвиг Кугельман попытался убедить его воздержаться от всякой политической пропаганды и прежде всего заняться третьим томом «Капитала», так как для дела революции это важнее, – Маркс был возмущен и порвал всякие отношения с Кугельманом.
Его жизнь в политике была неотделима от жизни в науке, одна сфера деятельности оплодотворяла и стимулировала другую. И в той и в другой он одинаково беспощадно боролся за чистоту целей и средств, считая преступлением всякое отступление от этого.
Демагогическое использование революционных лозунгов для прикрытия эгоистических целей Маркс считал худшим преступлением против дела пролетариата. Он смертельно ненавидел фальшивый блеск тех хвастливых политиканов, которые любят одевать свою бездарность и пошлость в пышные фразы, окрашенные в розовые и красные цвета. За всем этим Маркс безошибочно распознавал убогое и лицемерное филистерство.
Он не прощал не только фразу, но и позу. Маркс и Энгельс подвергали жестокому осмеянию лидера немецкой социал-демократии Фердинанда Лассаля с его погоней за дешевой популярностью, павлиньим самолюбием, с манерами провинциального актера, играющего гения и аристократа, с его смесью фривольности и сентиментальности, торгашества и рыцарских замашек. Какими только язвительными прозвищами не награждали они этого «маркиза Позу»!
Аналогичным было отношение Маркса к французскому мелкобуржуазному политику и историку Луи Блану и английскому поэту Мартину Тапперу.
«Мы оба не дадим и ломаного гроша за популярность. Вот, например, доказательство: из отвращения ко всякому культу личности я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, – я даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал. Первое вступление Энгельса и мое в тайное общество коммунистов („Союз коммунистов“. – Г.В.) произошло под тем непременным условием, что из устава будет выброшено все, что содействует суеверному преклонению перед авторитетами…»
Человек познается не только в том, что он любит, но и в том, что он ненавидит, не только в своих симпатиях, но и в антипатиях. Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, кто ты.
Один из мелкобуржуазных демократов, Карл Шурц, слышавший выступление Маркса в 1848 году в Кёльне, на конгрессе демократических союзов, до конца жизни запомнил тот резко саркастический тон, которым Маркс произносил слово «бюргер» (буржуа, мещанин, филистер).
В своих статьях, брошюрах, книгах, письмах Маркс воздал по заслугам целой своре филистеров. Он не раздумывал, достоин ли противник его критики, и часто ничтожных людей делал объектом своего неисчерпаемого остроумия. К Марксу целиком можно отнести слова Гейне, сказанные им о Лессинге: убивая своих противников, он тем самым дарил им бессмертие, он как бы обволакивал малюсеньких писателишек остроумнейшей насмешкой, восхитительнейшим юмором, и теперь они хранятся на веки вечные в его сочинениях, как насекомые, попавшие в кусок янтаря.
Филистеры (от Наполеона III до газетных репортеров) на протяжении всей жизни Маркса пытались мстить ему клеветой, травлей, измышлениями, а если это не помогало, то – замалчиванием его произведений. И все же, несмотря на все тяжелые испытания, Маркс с гордостью мог сказать, что никогда не уступал филистерству ни в чем, не находился у него «под пятой» и всегда был готов дать ему бой. «Да, вопреки всему, всему, – замечал он в одном из писем, – девиз „филистеры идут на меня“ всегда будет для нас предпочтительнее девиза „под пятой филистера“».
Маркс был равным образом беспощаден как к филистерству в политике, так и к филистерству в науке.
В науке филистерство проявляет себя прежде всего трусостью и низостью мысли, которая боится делать неизбежные выводы из наблюдаемых фактов, боится без оглядки следовать самой логике вещей, невзирая ни на какие посторонние науке соображения.
Филистер в науке озабочен не поисками истины, а тем, чтобы скрыть ее и фальсифицировать. Своей бессовестной апологетикой он тщится упрочить положение господствующих классов, а тем самым и свое собственное. Он хоронит истину в вязкой тине псевдо-правдивой болтовни, он надежно облекает ее в одежды наукообразности.
Филистер стремится сделать науку орудием для достижения своих целей, ничего общего с наукой не имеющих, он использует ее «применительно к подлости». Но человека, «стремящегося приспособить науку к такой точке зрения, которая почерпнута не из самой науки (как бы последняя ни ошибалась), а извне, к такой точке зрения, которая продиктована чуждыми науке, внешними для нее интересами, – такого человека я называю низким».
Эти слова, хлесткие, как удар бича, как звук пощечины, Маркс адресует ученым-фальсификаторам и бесстыдным торгашам от науки вроде Мальтуса, Рошера, Бастиа. К попу Мальтусу Маркс питает безграничное презрение за то, что «этот негодяй» извлекает из добытых уже наукой (и всякий раз им украденных) предпосылок только такие выводы, которые «приятны» господствующим классам. Он фабрикует научные выводы «с оглядкой» на эти классы, но его выводы становятся «безоглядно-решительны, беспощадны, поскольку дело касается угнетенных классов». Тут «он не только беспощаден, но выставляет напоказ свою беспощадность, цинически кичится ею».
Паразитируя на ниве науки, подобный «ученый» обычно обращается к плагиату, но и тут остается верен себе. «Человек, впервые открывший какую-нибудь идею, может, добросовестно заблуждаясь, доводить ее до крайности; плагиатор же, доводящий ее до крайности, всегда делает из этого „выгодное дельце“».
В этом гневном обличении ученой низости мысли Маркс обнаруживает не только свои антипатии, но и симпатии: представление об облике подлинного ученого, о его бескорыстном и самоотверженном служении истине.
Самого Маркса можно с полным правом назвать олицетворением ищущей научной мысли. Творческое мышление было для него высшим жизненным наслаждением. И он всегда невыразимо страдал, когда что-нибудь отрывало его от научной работы. Даже изнуряющие, невыносимые боли от частых карбункулов и жестоких приступов болезни печени шли не в счет с теми страданиями, которые он при этом испытывал от вынужденного безделья.
Научная добросовестность Маркса была не только безупречной, но даже, как казалось Энгельсу, чрезмерной. Энгельс, сам в высшей степени добросовестный в научной работе, не раз выходил из себя от скрупулезности Маркса, не давшего в печать ни одной фразы, которой он не мог бы доказать десятью различными способами.
Великий мыслитель сочетался в Марксе с великим критиком, а этого критика он – как в юности, так и особенно в зрелом возрасте – обращал прежде всего против себя самого. «…Мне свойственна, – признавался Маркс, – еще та особенность, что если я вижу что-нибудь уже написанное мною месяц спустя, то оно меня уже не удовлетворяет, и я снова все полностью перерабатываю».